Но сейчас он знал, что может не опасаться ни случайного побега пленных разбойников, ни ночной атаки их оставшихся на свободе собратьев. Валериан был уверен, что и часовых на стенах окажется больше, и сменяться они станут раза в полтора чаще, да и сам Петрос будет дремать лишь одним глазом, пока захваченные бандиты не окажутся в тифлисской тюрьме.
Так что с утра Валериан отправил к Софье Василия, сообщить, что предприятие закончилось благополучно, а под вечер, когда спала изнуряющая жара, и сам, с десятком казаков, поехал наверх, рассчитав время так, чтобы быть в городе до темноты.
Узкая дорога, пробитая в скалах, извивалась подобно серой змее, утомленной зноем. Облака лениво поднимались из темнеющего ущелья, словно прорубленного в скалах шашкой, плыли лохматыми комками хлопковой ваты, закрывая попеременно вершины ближайших гор. Почему-то Валериан вспомнил рассказ покойного дяди Джимшида, как везли его по этой дороге сарбазы страшного Ага-Мохаммеда. Холодок просквозил вниз по позвоночнику, когда он только представил, какой смерти должен был ожидать храбрый мелик Шахназаров. Отвратительный евнух мстил владетелю гавара Варанда за то, что тот удерживал против него крепость, вознесенную над Карабахом по приказу Панаха, хана племени Джеваншир. «А может быть, и прав был Шахназар Шахназаров, – подумал Валериан. – Правильно поступил мой дед, когда позволил татарам-кочевникам войти в горы и поселиться на его землях. Не сумели бы армяне только своими силами сопротивляться персам и туркам. Только бы жители Черного Сада не разодрались друг с другом. Впрочем, сейчас об этом можно не беспокоиться. Белый царь, император Александр, не хочет, чтобы его подданные спорили и воевали друг с другом…»
Когда генерал-майор Мадатов въехал во двор своего дома, жена его, княгиня Софья Александровна, встретила мужа у самых ворот и пошла рядом, держась за стремя. Валериан усмехнулся, уверенный, что усы скроют улыбку. То, что жена его, петербурженка, бывшая фрейлина императрицы, встречала мужа не в гостиной, по обычаю столичных домов, а у ворот, согласно традициям местной жизни, было ему приятно. Он был доволен своей женой: красивая женщина, умевшая держаться с достоинством в любом обществе. Она была умна, настолько умна, что не считала необходимым выказывать свой ум. Она приучилась управлять домом; иногда Валериану казалось, что она управляет и своим мужем. Но он отгонял от себя эту мысль – пока конь не чувствует путы на ногах, а пес – ошейника с цепью, до тех пор они оба свободны. И к тому же Софья была образована – столько книг стояло у нее в комнате, что Валериан осведомлялся порой шутливо: выдержат ли стены и балки, перекрывавшие первый этаж? Даже у Алексея Петровича он не видел такого количества томиков, даже на квартире Новицкого. Он гордился свой женой, он был ей благодарен, он любил ее так, что, возвращаясь после однодневной отлучки, едва мог дождаться секунды, когда они окажутся одни в ее комнате…
Софья осталась лежать, только натянула до шеи тонкое покрывало. Валериан, накинув халат, прошел к столу, налил себе холодного напитка с горьким лимонным привкусом, выпил одним длинным глотком половину чаши. Присел на кресло, очистил мандарин, спросил у жены глазами: хочешь? Та, улыбнувшись, также безмолвно ответила: нет. Она была и так всем довольна, и Валериану приятно было видеть телесную слабость женщины, которую он только что ласкал, претворяя свою любовь в страсть и умение.
– Я была обескуражена, друг мой, – неожиданно сказала Софья, приподнявшись на локте. – Мне показалось, что ты совсем не хочешь ко мне возвращаться.
Валериан допил лимонад, но не спешил ставить чашу, скрывая за ее ободком улыбку. Он слишком хорошо знал, что последует дальше.
– Ты опять в одиночку напал на несколько сотен головорезов. Я слышала, что милиционеры не могли успеть за тобой.
– Если им не нравится глотать пыль из-под копыт моего жеребца, они должны учиться держаться в седле. Но я, дорогая, был там не один. Казаки уже кололи, и дружинники Петроса уже вывалили из леса. Да и прочие подоспели, в общем-то, вовремя: я успел лишь раза три махнуть шашкой и тут же отъехал от схватки.
– Может быть, тебе и вовсе не надобно самому скакать и рубиться. Генерал должен направлять чужие усилия.
– Мы не в Европе, – резко бросил Валериан. – Здесь люди следуют за вождем, а не слушают его речи. Один выстрел, одно движение шашки говорят больше тысячи слов.
– Алексей Петрович…
– Алексей Петрович командует русскими батальонами. Я веду за собой туземную конницу. Это не солдаты, а воины. Они не знают приемов конного строя, их никто не учил чувствовать колено соседа, и они доверяют только тому, кто делает то же самое, что требует и от них. Делает то же самое, только намного лучше.
– А если попробовать их обучить?
– Научи зайца питаться кровью, а волка – травой! Здесь каждый привык отвечать лишь за себя и за свой род. Да и как двигаться эскадронному строю в этих горах? Даже гренадеры воюют, как егеря – рассыпным строем. Среди леса каре выстроить трудно.
Софья посмотрела на него очень внимательно.
– Наверное, так рассуждал и Арминий. А Вар сделал ошибку.
– Кто это? – спросил Валериан с интересом; ему нравилось, когда Софья рассказывала о людях, что жили и сражались задолго до его собственного рождения.
– Арминий был вождем германских племен…
– Я воевал с немцами. Они хорошо дерутся. И в конном строю, и в пешем.
– Но это сражение случилось две тысячи лет назад. Вар, полководец императора Августа, повел свое войско через лес. Два легиона – страшная сила в те времена. Но лишь когда они выходили на открытое место и могли держать строй. А германцы застигли их на узкой дороге, выбежали из-за деревьев и заставили сражаться, в сущности, один на один. И вырезали все войско, около двадцати тысяч, до последнего человека.
Валериан задумчиво теребил кисти пояса, которым был перевязан халат.
– Мы тоже одним батальоном можем здесь держаться против тысяч и тысяч. Дисциплина и пушки, как говорит Алексей Петрович. Но иногда человеку приходиться выйти из строя, чтобы показать другим, куда двигаться и стрелять.
Теперь уже княгиня пыталась прикрыть ладонью улыбку. Она хорошо знала неукротимый характер мужа и могла только надеяться, что, может быть, иногда, вдруг вспомнив ее слова, он придержит на секунду своего вороного, и тогда нацеленная чужой рукой пуля просвистит мимо.
– Что за письмо прислал Алексей Петрович?
Валериан с подозрением посмотрел на жену. Софья спокойно встретила его взгляд. Они лишь недавно переехали в Шушу, в дом, купленный еще дядей Джимшидом и теперь почтительно переданный законному наследнику Мехти Кули-ханом, властителем Карабаха. Но княгиня по-прежнему неведомыми Валериану путями узнавала немедленно все, что происходило внизу, в их имении.
– Алексей Петрович, как обычно, благодарит за службу. Призывает не щадить разбойников, а расправляться с ними как можно жестче.
– Но ты и так иногда делаешься чрезмерно жесток.
– Женщина!
Валериан вскочил, полой халата сбил на пол кувшин с напитком. Керамический сосуд разлетелся на десяток осколков, и вода потекла по некрашеным, но выскобленным до белизны доскам пола. Князь хлопнул в ладоши. Вбежал слуга и, не поднимая головы, наскоро собрал черепки, вытер лужу и, пятясь с поклонами, снова убрался из спальни. Мадатов, хмурясь, ждал, пока притворится дверь, потом быстрыми шагами пересек комнату и присел на тахту.
– Пойми, Софья, здесь совершенно иной мир, другая жизнь. Здесь даже природа не знает жалости. Не умеешь врастать корнями в скалу, тебя сбросит в пропасть одним легким порывом ветра. Здесь люди веками учились быть сильными, приучались уважать только силу. Если я прощу этих разбойников, они подумают – он чего-то боится. А другие решат, что они тоже могут попробовать прийти в гости с ружьем и шашкой. Получится – заберут большую добычу; не получится – хотя бы сохранят свою мерзкую жизнь. А я говорю им, что они не унесут добычу и не сохранят жизнь. И объясняю на единственном языке, который они понимают. Словами пули, клинка, плети, огня, цепей и веревок.
– Мне говорили, что ты вешал людей десятками.
– Не людей, а разбойников. – Он запнулся, вспомнив глаза перепуганного насмерть мальчишки, за которого исподволь попросил даже Петрос. – А ты посчитала, сколько людей убили эти бандиты? Даже те, кого они оставили жить, но ограбили, тоже ведь, наверное, не доживут до весны. Им нечего будет есть. Здесь всегда воевали, Софья, но я поклялся, что мой народ наконец сможет жить мирно.
Княгиня поднялась на подушках повыше, так что Валериан увидел большую часть ее грудей почти до самых сосков. Он понял, что жена сделала это нарочно, но сам еще не мог решить, чего ему хочется больше: признаваться в чувствах или объясняться в поступках.
– Алексей Петрович…
– Что же Ермолов? – немедленно откликнулась Софья, пытаясь попасть мужу в тон.
Мадатов даже не размышлял – стоит ли рассказывать жене об указании командующего Кавказским корпусом. Валериан знал, что она единственный человек в трех подвластных ему областях, у кого военный правитель трех провинций может искать сочувствия и совета.
– Он не хочет больше видеть Мехти Кули-хана в Шуше. Измаил-хан шекинский – мертв. Мустафа-хан ширванский – бежал. Алексей Петрович считает, что и Карабах должен стать российской провинцией.
– Но разве тебе не проще будет управлять, когда не будут мешать своевольные ханы?
– Народ привык слушаться и опасаться именно ханов. Я же приучил ханов бояться меня, военного правителя трех закавказских ханств. Алексей Петрович приказывал мне, я приказывал ханам, ханы посылали людей. Если народ роптал, он возмущался ханами, а не мной, не Ермоловым и не Белым царем. Теперь за все неудобства, все поборы, притеснения и убийства буду отвечать я – князь Мадатов.
– А ты не пытался объяснить это Алексею Петровичу?
– Я писал, говорил, но он стоит на своем. Сейчас он пишет, что Мехти Кули-хан – вор! Что он, Ермолов, приказал списать недоимку с крестьян Карабаха, а хан собрал все налоги, но – присвоил себе.