Бранский отодвинул стул до самой стены и сел, едва не упираясь коленями в низкую столешницу. Кивнул Новицкому на свободное место.
– Так что же, дорогой мой, вас задержало в пути? Я уже прямо и не знал, что отписывать в Петербург. Георгиадис там просто весь извертелся. Вы же у него любимый сотрудник.
Новицкому неприятны были и жирный голос Бранского, и его снисходительное обращение, но он постарался не показать своего раздражения. В конце концов, это была уже не его территория. В этих местах во всем, что касалось их тайной деятельности, хозяином был именно граф. На это достаточно жестко указал ему Георгиадис в последнюю их встречу в Тифлисе.
– Задержали нас, видите ли… горы, – просто ответил он, глядя в распахнутое окно, где за крепостными стенами, за рекой Сунжей, за прибрежной прогалиной, за лесом, который успели отодвинуть почти до ущелья, за этим знакомым пейзажем грозно вставали снеговые вершины, едва различимые, впрочем, на горизонте.
– Начальником штаба корпуса мне было поручено специальное задание – разведать проходы из Дагестана в Чечню. Потому мы и прошли через Акушу, через Аварское ханство, вдоль хребта, почти до Андреевского. Там уже перебрались на эту сторону и спустились лесом к Аргуну. О результатах я буду докладывать генерал-майору Вельяминову.
– Понимаю, но с докладом придется вам подождать. Генерал-майор повел отряд за Сунжу. Как говорит наш любимый Ярмул-паша: аульчик один наказать надо примерно. Накажет его и вернется. Пока что можете рассказать мне. Тоже ведь любопытно.
Новицкий почувствовал, что он не может уже более выносить эту барскую, пренебрежительную интонацию, эту ироничную, покровительственную манеру держаться и говорить. То, что казалось уместным в Санкт-Петербурге, среди офицеров гвардии, здесь, на вольном кавказском воздухе, звучало совершенно фальшиво.
– В ближайшую неделю мне надобно, прежде всего, составить отчет для Петербурга, – сказал он жестко и твердо, и по тому, как сузились глаза Бранского, понял, что вызов услышан. – Но до того, как отправить пакет, я, разумеется, предоставлю вам возможность ознакомиться с материалами и скопировать кроки местности, – добавил Новицкий, сообразив вдруг, что результаты его путешествия могут быть полезны прежде всего тому же ненавистному Бранскому.
– Буду вам весьма признателен и благодарен, – медленно, с расстановкой произнес граф, подпустив в голос и насмешки, и злости.
Новицкий, впрочем, не желал лишний раз ссориться с Бранским, тем более, что тот, по указанию Рыхлевского, должен был доставить деньги для расчета с проводниками. К удовольствию Сергея, Бранский подвинулся к этой теме сам первый.
– Это ведь ваши люди стоят? – спросил он Новицкого.
Сергей опустил взгляд ниже вершин и в то же окно увидел спутников, с кем последние недели не расставался ни днем ни ночью. Мухетдин, по обыкновению, сидел на корточках и пускал в стружку то ли отломанную ветку, то ли подобранный обломок доски. Бетал стоял рядом со старшим братом, скрестив на груди руки, готовый в любую секунду схватиться за кинжал или пистолет, если только почувствует угрозу своим звериным чутьем. Юный Темир держался сзади, сторожа лошадей: свою и братьев; четвертая, вьючная, сорвалась с каменистого склона и канула в глубоком ущелье. Несчастное животное жалел только Новицкий. Остальные ругали погибшую за неуклюжесть и сетовали, что та унесла с собой запасы еды. Тогда им пришлось остановиться в неудобном месте и ждать двое суток, пока Атарщиков и Бетал выслеживали стадо горных баранов. Сейчас казак, привязав лошадей – свою и Новицкого, вольно раскинулся на земле, бросив под голову отвязанный седельный мешок. Он, казалось Сергею, единственный из всех пятерых чувствовал себя совершенно свободно. Проводники находились среди чужого народа. Новицкий разговаривал с чуждым ему человеком. Семен же был сродни этому миру в любой его точке, был совершенно свободен, ни от чего не зависел и никого не боялся.
– Живописные дикари, – продолжал между тем Бранский. – На расстоянии разглядывать весьма любопытственно. Но как вы, Новицкий, смогли провести в их обществе более нескольких дней – не понимаю.
Он втянул с силою воздух и сморщил с отвращением свой мясистый, пористый нос.
– Да и вам, мой дорогой, не мешало бы вымыться. Особых удобств здесь, вы знаете, нет, но горячей воды у солдат всегда можно найти.
Сергей и сам чувствовал, что грязен, и только заставлял себя терпеть неудобства нечистого тела. По возможности он окунался в речки, через которые проезжала их небольшая команда, но осторожничал, чтобы не простудиться, не связать спутников ненужными осложнениями. Однако ему сделалось неприятно оттого, что посторонний сделал ему замечание хотя бы в небрежной форме. А повторенное в десятый, кажется, раз обращение «дорогой мой» взбесило его окончательно.
– Прежде всего, я хотел бы рассчитаться с проводниками, – отрезал он. – Артемий Прокофьевич уверил меня, что вам будет дано соответствующее поручение.
– И он вас нисколько не обманул, – усмехнулся Бранский. – Я получил указания и выполню их немедля.
Он перегнулся в пояснице, не поднимаясь, впрочем, со стула, открыл сундук, достал и поставил на стол железный ящичек, очевидно, нелегкий. Из ящичка извлек горсть монет, отсчитал нужное количество, бросая по одной на столешницу, отвечавшую сухим треском. Оставшиеся деньги граф ссыпал в ящик.
– Можете пересчитать, – бросил он Сергею, подвигая монеты по столу тыльною стороной ладони.
Новицкий не прикоснулся к деньгам.
– Я считал вместе с вами и вижу, что здесь только половина условленной суммы, – сказал он, все еще сдерживаясь; но сквозь его раздражение начал уже пробиваться гнев.
Бранский, напротив, улыбался вполне радушно, словно призывая собеседника к участию в предприятии приятном и достойном благородного человека.
– Помилуйте, Новицкий, да и тем, что сейчас на столе, ваши проводники будут более чем довольны. Такую сумму в карманах своих, кошелях эти дикари не видели во всю свою жизнь. На что они могут потратить деньги в этих горах? Купят порох, свинец, отольют пули, набьют заряды, которые выпустят по нашим солдатам.
Новицкий вспомнился, как под ногами его коня чвякали в грязь пули, пущенные Мухетдином в бою под Парас-аулом, и почувствовал, что в словах графа есть свой резон. Но сейчас его занимали не судьбы ханств и империй, а простые отношения с такими же, как он сам, людьми; те тоненькие нити, что успели протянуться между ним, Семеном, Мухетдином, Беталом, Темиром и которые он не собирался разрывать по случайной прихоти спесивого пришельца из Северной столицы России.
– Я договаривался о большей сумме, и я намерен выплатить ее полностью, – выдавил он слова вдруг пересохшим ртом.
Тут Бранский расхохотался, к изумлению Сергея, с видимым удовольствием.
– Вы положительно упрямый человек, Сергей Александрович. В полковой жизни я помню вас более снисходительным. Помилуйте, это же восточные люди. Вы рядитесь, рядитесь: они запрашивают одну цену, вы предлагаете вчетверо меньшую. Потом сходитесь на середине. Так и сейчас: мы сходимся на половине.
– Я хочу заплатить моим людям то, о чем мы условились до начала нашего путешествия, – упрямо повторил Сергей. – Мы уже с ними рядились, мы ударили по рукам.
Новицкий набычился и глядел уже не на лоснящееся лицо Бранского, а в доски пола, также небрежно сбитые, как и обшивка здания; сквозь одну, особенно широкую щель он вдруг с отвращением увидел голый крысиный хвост: серая разбойница так торопилась к добыче, что людей, беседующих наверху, не опасалась вовсе.
– Ладно, – сказал Бранский вдруг изменившимся голосом.
Такая усталая открытость прозвучала в одном коротеньком слове, что Новицкий поднялся, ожидая немедленных действий графа, будто бы тот, испытав его твердость, добавит монет до полной условленной суммы. Но тот лишь откинулся на спинку стула, уперев тяжелый затылок в стену.
– Буду откровенен, Новицкий. Мне нужны деньги. Знаете, как бывает: валет лег не на ту руку, да угол загибал и все неудачно. В общем, не за то отец сына бил, что играл, а за то, что отыгрывался. Притом, что мой родитель, как вы знаете, мертв, и учить меня уже некому. Предлагаю вам честную сделку: половину требуемой суммы вы отдаете вашим абрекам, а оставшуюся часть мы делим с вами в пропорции два к одному.
Новицкому показалось, что он ослышался.
– Вы предлагаете мне… – недоверчиво начал он.
– Ну, конечно же, предлагаю, – раздраженно перебил его Бранский. – Неужели вам не надобны деньги? Что вам платит Рыхлевский? Да и Георгиадис вряд ли присылает многим больше. Берите, берите – это только небольшая компенсация за ваши страдания последних недель.
Опасаясь разжать челюсти, Сергей только помотал головой. Но Бранский понял его по-своему.
– Хорошо, я согласен: делим на равные доли.
– А если я сообщу о вашем предложении Георгиадису?
– А я откажусь, – быстро, с хорошо усвоенной наглостью, тут же ответил Бранский. – Свидетелей нет, разговор с глазу на глаз.
Он смерил стоящего перед ним Новицкого взглядом и усмехнулся.
– Да и не будете вы сообщать. Такой герой-удалец – и вдруг примитивная ябеда… Нет, – заключил он уверенно, – никому о нашем разговоре вы не расскажете.
Сергей сам понимал, что граф прав совершенно, что никому он жаловаться не будет, потому что мерзко от сего действия станет прежде всего ему самому. Он загнул руку назад и выхватил пистолет, который, по примеру горцев, носил всегда за поясом, за спиной. Щелкнул курком и навел ствол в широкий лоб Бранского. Тот перестал улыбаться.
– Вы не выстрелите, Новицкий, – сказал он тихо, но вполне убежденно.
– Выстрелю, граф, и с большим, признаюсь вам, удовольствием, – парировал Сергей, вспомнив, что сегодняшним утром поменял порох на полке, а значит, осечка сейчас не должна приключиться.
Бранский был мерзавец, но вовсе не трус и не дурак. Он не пытался залезть под стол, но и не пробовал перейти в наступление, видя, что рука противника не дрожит. Он снова заговорил ровным голосом, надеясь убедить Новицкого, что тот предпринял ход неудачный.