Только Сергей добрался до палатки и принялся за работу, как полог откинулся и внутрь влетел Атарщиков.
– Ты это с кем разговаривал, Александрыч? – зашипел он, становясь перед столом и подбочениваясь.
– Наши новые проводники.
– И куда же они тебя приведут?
– Меня? – поднял брови Новицкий.
– Тебя, потому как я с ними от крепости дальше пушечного выстрела не отойду. Одного знаю, о другом слышал, а третьего и век бы не видывал. Турпал – богатырь по-чеченски, так богатырь он и есть: сильный, смелый и неразумный, словно ребенок. Он кругом этому Юнусу должен и никогда из его воли не выйдет. А тот – лиса хитрая: мало-мало торгует – где лошадями, где овцами, где зерном, а где и людьми. Вот и смекай, Александрыч. А также подумай – такого байгуша, как этот Салман, возьмут ли с собой на хорошее дело? Нет, я тебе говорю верно: других людей надо на наше дело искать!
Новицкий подумал и рассудил, что казак, пожалуй, прав. Да и ему самому не слишком хотелось отправляться с людьми, что предложил ему комендант. После жесткой прямоты Мухетдина и Бетала, после веселого азарта Темира, готового соперничать с кем угодно, в чем и когда угодно, Сергею были неприятны частые улыбки и угодливые поклоны Юнуса с Салманом. Он отложил перо и сказал Семену, что сходит еще раз к Луконину.
Но майор оказался весьма неуступчив.
– Вы, господин Новицкий, что-то уж чересчур привередничаете. Если уж отважились в горы идти, не след вам тамошними жителями гнушаться. Не знаю, кто уж вам надобен, а меня вот уверили, что эти – из лучших.
– Кто уверил, Петр Савельевич? – спросил Новицкий, впрочем, уже предугадывая ответ.
– Граф Бранский. Их сиятельство хотя и с титулом, но с тутошним людом изрядно накоротке. Я спросил, он присоветовал. Цена сходная, да и с его ручательством. Не хотите, стало быть, не берите. Но других я вам искать не смогу и не буду. Иные у меня, знаете ли, заботы…
Когда Семен вечером принес ужин, Новицкий передал ему разговор с комендантом.
– Нет, – сказал казак, и по его тону Сергей с упавшим сердцем понял, что для Атарщикова дело уже обдуманное и решенное. – Я, извини, Александрыч, с тобой уже не пойду. То есть не с тобой, а с теми.
– Ну, Семен, а если нам с тобой вдвоем отправиться?
Тот замолчал на короткий миг, а потом мотнул головой.
– Не возьмусь. Так далеко я раз-два забирался, да и то не один. Не найду я тропы. Так и пропадем ни за что.
– Видишь – стало быть, мне надобно с Юнусом отправляться. Раз уж вызвался, отказаться никак невозможно.
Атарщиков только крякнул, будто приняв тяжелый удар.
– Это фанаберия в тебе, Александрыч, взыграла. Гордыня по-нашему. Нешто стыдно отступить перед силой? Ты посмотри только – какие горы стоят, какие реки там с камня на камень прыгают! Природа, брат, любого человека завсегда переборет. Откажись. Авось да других отыщем.
Но теперь уже Новицкий качнул головой, отвечая безмолвно «нет», и расстроенный казак тоже умолк.
«Что ж, – размышлял Сергей, прохаживаясь вечером у внутренней стены крепости, – судьба посылает ему новый свой вызов. Отказаться от предложенных проводников значит выказать недоверие к Бранскому, старшему по команде в теперешней ситуации. Оснований таких, что можно изложить на бумаге и отправить в столицу, у него нет. Да и Георгиадис дал ему понять ясно, что положение графа достаточно прочно и одними подозрениями его, увы, не расшатать. Вольно Семену отказываться – он человек свободный. Он же, Новицкий, состоит на службе уже два десятка без малого лет и привык выполнять приказания. „Служить – так не картавить, а картавить – так не служить“, вспомнилась ему старая присказка, которую он услышал еще в Преображенском полку. Либо подчиниться, либо – немедленно выйти в отставку, да притом еще чувствовать за спиной насмешливый шепоток: мол, не хватило господинчику пороху! – Он пнул с досадой попавший под ноги камешек и вдруг остановился, пораженный незнакомым до сих пор ощущением. Ему вдруг сделалось интересным сыграть с жизнью ва-банк. Ему, который до сих пор сторонился карточного стола, что в гвардейских казармах, что в тифлиских гостиных. Поставить, не выбирая, на первую карту, что выскользнула перед ним из колоды. Горы пропускают хороших людей, вспомнились ему слова Атарщикова. – А вот и проверим, Сергей Александрович, – указал он себе, – насколько вы хороши и проворны…»
Через две ночи ранним холодным утром Новицкий пошел к воротам, ведя в поводу рыжего мерина. К задней луке седла были приторочены два туго набитых мешка с зерном, сухарями, сушеным мясом. Проходя мимо строения с канцелярией, Сергей невольно отыскал глазами окно Бранского. Несмотря на ранний час, граф сидел у распахнутого настежь окна, выставив наружу длинную трость трубки. Увидел Новицкого, он вынул мундштук изо рта, привстал и с приятной улыбкой отвесил поклон. Сергей мрачно кивнул и отвернулся…
Часть третья
Глава девятая
Княгиня Софья Александровна за последний год сменила три дома и никак не могла привыкнуть к огромному особняку, стоявшему в центре Тифлиса. Двухэтажное здание, возведенное из камня только лишь к прошлой осени, еще не успело просохнуть окончательно, и постельное белье до сих пор пугало хозяйку своей непривычной липкостью. Десятка два комнат, выстроенных анфиладами, две большие залы с паркетными полами, хозяйственный флигель, резавший на две части просторный двор, все требовало внимательного, опытного глаза, а между тем Петрос остался в Чинахчи, и распоряжаться действиями горничных, лакеев, кухарок, конюхов следовало самой княгине. За все свои почти четыре десятка прожитых лет Софье Александровне ни разу не приходилось отправлять обязанности столь сложные, и к концу каждого дня она только с ужасом думала, что завтра в девять утра надобно начинать уже следующий. Она не любила этот дом – ни длинную столовую, где во многих настенных зеркалах отражалась коричневая полированная поверхность обеденного стола; ни квадратную высокую спальню, где балдахин супружеской постели вздымался на витых столбах едва ли не под потолок; ей не доставляли удовольствия ни гостиная с мягкими креслами, аккуратно сложенными ломберными столиками, скромно ждущими своего часа. И уж конечно ее совершенно не радовал вид кухни, лакейской, швейцарской, куда она заглядывала по крайней необходимости. Она с удовольствием отдала бы все домашние работы и хлопоты в надежные и крепкие руки Патимат, но та лучше обращалась с оружием, чем с людьми. Единственное помещение в доме, где княгиня чувствовала себя спокойно и вольно, была даже не ее комната, а – кабинет мужа. И сегодня она по обыкновению проводила вечер в ожидании князя, присев в уголке дивана с новым английским романом Jane Austen [59].
О возвращении князя она узнавала по той суматохе, что вдруг поднималась в обычно тихом, даже угрюмом доме. Девушки улепетывали в убежища в задней части особняка, лакеи выстраивались вдоль лестницы, вытягивались и застывали недвижно; князь часто бывал весьма резок и, замечая непорядок, не скупился на наказания. В дверь кабинета стукнули, заскочила Патимат, округлила большие глаза, приложила ладонь к горлу, что означало: «не в духе», и ускакала. Софья Александровна не шелохнулась. За прошедшие годы она хорошо узнала характер мужа: вспыльчивый, но отходчивый. Какие бы молнии генерал Мадатов ни швырял поначалу, надобно было всего лишь выждать, пока гроза разрядится сама собой.
Князь вошел своей легкой летящей походкой, покосился на жену:
– Ты опять здесь, Софья! И все также с книгой! Хорошо, что я нынче не голоден.
Софья Александровна промолчала. Она знала, что после совещаний у главнокомандующего Мадатов дома не ужинает. Но на самый непредвиденный случай она, разумеется, уже успела распорядиться.
К Ермолову Валериан ездил только в полном мундире. И сейчас он был в черном доломане, который носил в память о службе в Александрийском гусарском. Георгиевский крест у плотного, высокого воротника, звезды других орденов выгодно оттеняли золотое шитье и тяжелые эполеты. Он не сутулился под тяжестью прожитых лет, был все также узок в талии, словно командовал по-прежнему эскадроном, а не соединенными войсками трех закавказских провинций.
Василий вошел следом за князем, принял ментик, шашку и выскользнул из кабинета почти бесшумно. Единственное, в чем Мадатов позволял себе отступить от формы, – носил вместо тяжелой сабли легкую и острую шашку, в деревянных ножнах, обтянутых сафьяном. Даже не «гурда», а «волчок» – так звалась опасная булатная полоса, направленная денщиком до остроты почти бритвенной. Самому Валериану порой казалось, что шашке достаточно только опуститься на любой предмет, попавший под горячую руку хозяину, чтобы перерезать его надвое – будь то баранья туша, пуховая подушка или человеческий торс.
Он сел за стол, подумал и дважды хлопнул в ладоши. Лакей, прислушивавшийся у двери, вбежал и оставил на столешнице поднос, на котором рядом с единственным стаканом красного вина лежало несколько тонких квадратиков сухого печенья.
Софья молчала. Им нужно было столько обговорить за сегодняшний вечер, что она не решалась сама выбрать из всех тем самую легкую.
– Я говорил с Алексеем Петровичем, – начал Валериан медленно, тоже прикидывая, что же обсудить раньше, и решил сообщить сперва самое решенное и приятное дело. – Государь… император Александр… прислал письмо. Рескрипт, в котором разрешает мне принять имение нашего рода. Теперь Чинахчи не только дар Мехти Кули-хана. Восстановлено право нашей семьи владеть этим селением, этим замком, этими землями и крестьянами…
Он запнулся, вспомнив, что самого Мехти Кули-хана более нет в Карабахе. Но тут же прогнал опасную мысль прочь огромным глотком вина.
– Но ты говорил, что у твоего дяди Джимшида есть и другие родственники.
– Вздор, – отмахнулся Валериан. – Две бедных семьи, почти крестьяне. Я выделю им земли, столько же, столько и сейчас есть у каждой. Этого будет достаточно, чтобы жить много лучше, чем они могли даже вообразить. А первый человек в роде Шахназаровых сегодня – генерал-майор князь Мадатов.