Он усмехнулся, вспомнил юношескую мечту: проехать по Шуше опоясанным офицерским шарфом. Видели бы сейчас его дядя Джимшид и товарищ его по посольству мелик Фридон Бегларян, а также почтенный петербургский купец Минас Лазарев. Но все трое умерли, и только из облаков наблюдают сейчас за мужчиной, в которого преобразился знакомый им юноша. Тот мальчик, которого они направили на угаданную дорогу. Не загородили путь, а постарались сделать настолько широким, насколько было в их силах.
Софья наблюдала за мужем, старательно пряча улыбку. Она знала неуемное, почти детское честолюбие Валериана и остерегалась слов, жестов, что могли как-нибудь его уколоть.
– Может быть, нам стоит вернуться в имение? – высказала она наконец тайное свое желание.
– Тебе скучно в Тифлисе? – удивился Валериан.
– Женщины здесь чересчур пресны, мужчины – несносны. А книги я могу читать и за стенами замка.
Она умолчала о том, что в Чинахчи ей не придется заботиться о хозяйстве. Неразговорчивый Петрос держал в своем кулаке всю прислугу – от часового на башне до женщины, ходившей за курами.
– Тебе не нравился дом в Шуше. Я купил этот.
– В Шуше было много скучнее, – согласилась Мадатова. – Я не хочу туда возвращаться. Но теперь, когда Чинахчи безусловно же наше… то есть твое…
– Чинахчи – наше, – мигом отозвался Валериан, заметив, как замялась жена. – Но в замке очень опасно.
– Опасно?
Софья Александровна выпрямилась и внимательно посмотрела на мужа. Теперь она видела, что князь расстроен.
– Опасно? Когда ты истребил все банды, промышлявшие в Карабахе?
– Бандитов нет, – согласился Валериан. – Ни в Карабахе, ни в Шекинской провинции, ни в Ширванской. Остались ночные грабители, которых вывести так же трудно, как крыс в амбаре с зерном. Но есть угроза много серьезнее – персы.
– Об этом и говорили у Алексея Петровича?
– Командующий посылает меня к Худоперинскому мосту. Единственной переправе через Аракс. С левого берега – Россия. На правом берегу – Персия. Там будет Аббас-мирза.
– Я слышала не раз это имя, но так и не знаю, кто он.
– Второй сын, любимый сын шаха. Фетх Али назначил его наследником в обход старшего, Мегмета-Али. Алексей Петрович, напротив, старался поддерживать истинного наследника. Тот был, кажется, расположен к России, да и лучше, когда соседи ссорятся между собой. Но теперь Мегмет-Али умер, а Аббас пытается грозить нам из Тебриза. Я должен встретиться с ним, говорить сладкие речи, смирить его пыл, повернуть разум и сердце.
– Чего же он хочет?
– Грузию.
– Тифлис далеко от Тебриза.
– Нет, Софья, гораздо ближе, чем тебе кажется. Ага-Мохаммед прошел эти версты, едва задержавшись в Шуше. Аббас-Мирза тот же каджар [60] и мечтает о славе предка. Одну войну он уже проиграл и заключил очень тяжелый мир. Им пришлось отдать России все ханства, Дагестан, Грузию, Мингрелию, Абхазию, Гурию. Но клятва, данная неверным, дешевле клочка бумаги, на которой она написана.
Он умолк, выпил еще вина и рассеянно начал крошить печенье.
– Что же ты можешь, что же ты хочешь сделать?
Валериан вскочил и прошел вдоль стола.
– Я покажу ему, что Россия по-прежнему подписывает договора штыками и присыпает их порохом. Я соберу всю милицию в трех провинциях, я возьму сорок второй егерский, что стоит в Карабахе, и еще два-три полка казаков. Две роты конной артиллерии, несколько десятков ракет Конгрива. Я устрою такой фейерверк, который выжжет у Аббаса всякую охоту к войне. Нарочные уже посланы, а я выеду послезавтра. Ты останешься здесь.
Софья поняла, что ее пребывание в Тифлисском доме тоже часть диспозиции генерала Мадатова, и не возражала. Но оставалось еще одно дело, один вопрос, который она едва решилась задать.
– Ну, а… Новицкий?.. Ты спрашивал Рыхлевского? Вельяминова? Алексея Петровича?
Валериан замер и, наклонившись, уперся кулаками в столешницу.
– Они были все трое. И я спросил всех троих сразу. И мне ответили, что ни канцелярия генерал-губернатора, ни штаб Кавказского корпуса не имеют возможности выкупить надворного советника Новицкого. Во-первых – совершенно несоразмерная сумма, которую запрашивают похитители. Во-вторых – означенный господин Новицкий отправился в путешествие не по казенной, а по своей собственной надобности и был предупрежден о возможных последствиях.
Теперь уже вскочила княгиня.
– То есть как это – по собственной надобности? – крикнула она неестественно высоким, срывающимся на верхах голосом. – Он же для вас… для нас… для армии… Он же…
Она покачнулась, но Мадатов успел обежать стол, подхватил ее и, обняв, усадил на подушки дивана.
– Успокойся, Софья, прошу тебя – успокойся, – бормотал он, ловко, умело поглаживая ей лоб, виски, затылок и плечи. – Вина глоток… Не хочешь? Тогда воды. Эй, кто там!
В дверную щель просунулась голова все того же лакея и, получив простейший приказ, исчезла. Через несколько секунд в кабинет один за другим влетели Василий и Патимат. Первый нес стакан холодной воды, вторая держала коробочку с нюхательными солями. Валериан выхватил стакан и кивком головы отправил обоих за дверь.
– Выпей, прошу тебя… Успокойся… Пойми, дорогая моя, дела, которыми занимается сейчас Новицкий, они в самом деле наши дела. Дела государства. Но дела рода такого, что ни Тифлис, ни Петербург своего участия в них признавать не могут и не желают. Пройдет все удачно, может быть, втайне похвалят. Оступится где-то, провалится, как в ледник, – от него отвернутся.
– Но это – нечестно! – прошелестела Софья Александровна, изумленно глядя на мужа округлившимся глазами.
Валериан вздохнул.
– Таковы правила, Софья. Мне они, впрочем, самому толком не слишком известны. Но ведь Новицкий их принял, а следовательно, понимал, на что он идет. Так же, как и любой солдат, отправляясь в сражение, знает, что его могут ранить, искалечить или убить.
Софья наклонилась и поставила стакан на пол. Ей казалось, что она уже вполне овладела собой.
– Но когда вы уходите на войну, то идете, скачете вместе. Вас много, и каждый надеется, что его защитят товарищи. А Новицкий там, в горах, совершенно один.
Мадатов нахмурился. Ему показалось, что Софья невнятно, вскользь, но укоряет его самого.
– Да, он один. И это необходимая часть его дела. Да, мы идем на битву колонной, шеренгами, скачем рядами, но, поверь, против пули, кинжала, шашки или штыка каждый все равно оказывается один на один. Скажу тебе честно – я сам бы хотел помочь Новицкому, но не могу. Я даже не знаю, где его прячут. А если бы и узнал, то что же бы сделал? Послать роту на выручку? Ее вырежут, едва только зайдет под деревья. Отправить батальон, полк? Даже если они пробьются, пленного задолго до их прихода утащат в другое место, если только просто не прирежут на месте. Но я уверен, что он выкарабкается и сам. Пойми, Новицкий с виду только тонкий и слабый. Он как иной куст – нажми на него, он наклонится. Но не сломается, а выпрямится в ту же секунду, как только его отпустят. Подождем. Получим сведения точные, и тогда уже будем думать. А вдруг он высвободится и сам…
Последнюю ночь Новицкий провел между корней огромной чинары. Дерево стояло на склоне, взбежав наверх, отделившись от прочих, и напружинилось, цепляясь за скользкий, тонкий слой почвы мощными отростками, узловатыми, как руки атлета. Сергей нарвал травы, натаскал охапки палой листвы, оставшейся с осени, но не сгнившей под снегом, свалил, сгреб в кучу, залез в середину и забылся поверхностным, чутким сном, к которому привык за последние несколько суток. То он проваливался в черный туман и падал, падал вдоль грозных, оледеневших скал, напрасно протягивая руки в поисках опоры, зацепки, спасенья; летел вниз, где, неясное сперва, разгоралось ему навстречу зарево таинственного огня, бросало высоко над собой смрад горелого мяса. То вдруг сбрасывал дремоту и, не открывая глаз, вслушивался в окружавшие его звуки, надеясь выделить в свисте ветра, скрипе стволов деревьев, хохоте чакалок, криках пернатых хищников еще и шаги крадущегося к нему человека. Не обнаружив ничего подозрительного, запахивал плотнее старый оборвавшийся бешмет, уравнивал дыхание, стараясь успокоить озноб, что подымался от самых ступней, и – еще на полчаса исчезал в том же тумане, летел навстречу пламени, зажженному неизвестно кем, непонятно с какой же целью.
По его расчетам, он был в бегах уже пятеро суток. Сто двадцать часов назад, такой же холодной, пасмурной ночью, когда еще и дождь налетал временами, словно его подгоняли шквальные порывы ветра, Новицкий ушел из селения, где его держали с осени. Выбрался на двор, аккуратно открыв дверь, чтобы она не скрипнула в деревянных петлях, медленно перебрался через дувал, не решившись открывать ворота, мягко спрыгнул на размякшую землю и, согнувшись, побежал по улочке вниз, прочь из аула, к лесу. Холодные, тяжелые капли колотили его по спине, в руках он сжимал остатки перепиленной цепи и тряпочку, куда завернул остатки еды, что удалось ему спрятать: несколько лепешек хинкала [61], горсть кукурузной каши да два чурека, что принесла ему в подарок Зейнаб.
Собака выскочила из-за очередной сакли, мимо которой он пробегал, и молча потрусила у левой ноги. Этот черный пес с обрубленной половинкой хвоста был знакомец Сергея. Новицкий его подкармливал, ласкал и отличал от прочей беспризорной, озлобленной стаи. Сейчас зверь не рычал, не лаял, а только иногда подымал голову, словно с недоумением спрашивал хорошо знакомого человека: что же его потащило на улицу в такую беспокойную ночь?..
На окраине селения пес остановился и сел почесать голову грязной лапой, а Новицкий, напротив, припустил из всех сил. Скатился в овраг, обрушив на себя струи воды с листов кустарника, облепившего крутые склоны. Вылез на другую сторону, упираясь ступнями в раскисшую землю и подтягиваясь свободной рукой. Оглянулся – не видно ли огня, не слыхать ли тревожных криков, и, удостоверившись, что исчезновение его пока не раскрыто, побежал, побежал, торопясь достичь опушки леса, росшего ниже по склону. Запетлял между деревьев, запнулся о незамеченный в темноте корень, упал, перекатился два раза и, полуоглушенный падением, остался лежать на спине, выкрикивая шепотом над головой: