Весенний лес полнился звуками – птичьими трелями, шорохом мелкого зверя, шелестом редких еще листьев над головой. Ручеек узкой струйкой стекал прямо вниз, бойко перепрыгивал камни, подныривал под рухнувшие стволы, бежал, журчал, подговаривал Сергея пуститься вперегонки – кто скорее доберется до дна ущелья. Новицкий же еще более осторожничал, не желая вдруг подвернуть ногу, когда до русских постов оставалось, возможно, не более дня пути.
Между тем склон выполаживался. Сергей уже не пробирался, не сползал, не двигался приставными шагами, а шел, правда, еще развернувшись боком к склону, закладывая зигзаги, но с каждым поворотом все больше приближаясь к линии, по которой сваливался вниз журчавший рядом ручей.
Наконец, он добрался до дна и тут уже пошел за весело бормотавшим спутником. Скоро выбрел к опушке, раздвинул ветки и огляделся. Ущелье, в которое он спустился, склонялось к северу, самую малость забирая к востоку. Дальний склон его был столь же крут, как и тот, по которому он спустился, но выглядел еще более грозным, оттого, может быть, что больше там выглядывали голые, отвесные скалы. Шириной долина была не больше трети версты; топкое, черное, неприятное место, едва покрытое зеленой щетинкой проклюнувшейся травы. Но ровно посередине ее блестела на солнце прямая лента уже не ручья, но речки. Впадавшей, скорей всего, даже еще не в Сунжу, а в один из ее притоков. Но все равно – она показывала беглецу ровный надежный путь к недалекому уже избавлению.
Только сейчас Новицкий почувствовал, как он устал, как голоден, как ноют мышцы спины, рук, бедер, как горят натруженные долгой дорогой ступни. Он опустился на землю, закусив губу, чтобы не застонать, и медленно стянул остатки чувяков – когда-то прочной, хорошей обуви, а теперь жалких лохмотьев кожи, едва прикрывающей его собственную. Вид своих ног его опечалил. Сколько он мог рассчитывать брести на таких подпорках – час? Два? Ему же необходим был запас часов на двенадцать.
Ниже по течению Сергей углядел уютное место: два дерева подобрались к самому берегу, да, кажется, еще задержали между корней песок, смешанный с мелкой галькой. Новицкий огляделся и побрел, не спеша переставляя ноги, вытягивая ступни по очереди из топкой почвы. Где-то впереди скользнула в траве змея, нырнула и поплыла на тот берег, высоко держа над водой бурую голову. Скоро и Новицкий добрался до облюбованного им места и поспешил скорее опустить ноги в проточную воду. Струя настолько была холодна, что Сергей не выдержал, опрокинулся на спину и заболтал ногами в воздухе, разбрасывая по сторонам крупные капли. Но устыдился собственного ребячества, сел и снова окунул ступни, на этот раз уже придавив руками колени, чтобы не поддаться соблазну.
К его удивлению, через несколько минут холод уже не ощущался как враг, напротив, он словно заморозил изнывающую от напряжения кожу. Солнце сдвинулось к верху ущелья, вполне освободившись от туч, и изливало вниз ровное спокойное тепло, совсем не похожее на бешеную жару летнего полдня. Новицкий подумал, снял верхнее платье, сорвал ошметки рубахи и, также сидя, принялся поливать себя пригоршнями. Закончив, обтерся лохмотьями, но одеваться сразу не стал, желая отдохнуть как можно дольше от пропотевшей, продымленной, прокопченной одежды. Он сидел, смотрел бездумно прямо перед собой и непонятно чему улыбался. Потом странный звук за спиной, словно бы фырканье, заставил его очнуться. «Волк», – подумал без страха, вспомнив ночного зверя. Повернул голову и увидел – конных.
Занятый своими мыслями, Новицкий не услышал, как они подобрались. Возможно, увидали его из леса и постарались подъехать незаметно. Выученные лошади осторожно ступали неподкованными копытами и молчали, а у всадников тоже не могла брякнуть ни единая деталь снаряжения.
Новицкий вскочил на ноги, набросил бешмет и схватился за посох. Шагнул назад, не глядя, нащупал спиной шершавую кору и замер, готовясь отбиваться, пока хватит ему сил и крови.
Горцы остановились от него шагах в двадцати. Их было двое: Зелимхан и еще один из нукеров Джабраил-бека. Сергей видел его в ауле, но не знал имени. С ними была еще заводная лошадь, то ли вьючная, то ли приготовленная для пойманной жертвы. «Неужели, – подумал Новицкий в отчаянии, – неужели все эти дни, пока я мерз, голодал, карабкался по крутым склонам, они просто ждали меня в известном всем месте?!»
– Ты хорошо ходишь, русский! – крикнул насмешливо Зелимхан. – Мы ждали тебя только завтра.
Он знал, что пленный уже понимает их речь, и говорил свободно, не стесняя себя в выражениях. Второй молчал и хмуро оглядывал беглеца.
– Пора возвращаться, русский. Мы отвезем тебя к твоей клетке. Там тепло, сухо и сытно. Одевайся и подходи. Мы забираем тебя с собой.
Новицкий мотнул головой и расставил ноги пошире.
– Подойди и возьми, – процедил он с угрозой, перехватывая удобнее сук, уже вполне выглаженный ладонями за долгие часы странствия.
Второй нукер ловко выхватил винтовку из чехла, висевшего за спиной, но Зелимхан мотнул головой и направил ствол вверх.
– Мы не будем подходить. Мы пошлем к тебе наших гонцов. Ты можешь отбить своим оружием пулю? Что стоит палка против ружья? Что стоит овца или коза против волка?
Он наклонился вперед и заговорил ровным, спокойным голосом, словно убеждал неразумного мальчика.
– Ты ловко убежал, русский. Ты хорошо шел. Ты не потерял направление, не упал со скалы, не замерз ночью, тебя не разорвали голодные волки. Но мы знали, куда ты выйдешь, и ждали тебя: мы с Магометом здесь, Селим и еще двое в соседнем ущелье. Мы оказались умнее, а ты проиграл. Это как нарды, русский. Зачем обижаться, если противник сумел найти ход сильнее? Одевайся, поедем. Джабраил уже соскучился ждать.
Новицкий прикрыл глаза, собрался и с силой ударил дубинкой о соседний ствол так, что верно служивший ему посох, крякнув, переломился. Сцепив зубы, Сергей подумал, что так бы он сломал саблю, если сумел бы, перед капитуляцией. Оделся, затянул потуже пояс черкески и, держа голову как можно выше, пошел навстречу разбойникам, стараясь не хромать, не спотыкаться. Зелимхан, довольно улыбаясь, спрыгнул с коня…
Глава десятая
Через два дня Новицкий, как и полгода назад, снова въезжал в селение. Также его ноги были стянуты ремнями, повод коня привязан к задней луке седла едущего впереди нукера; также собралась толпа ребятишек встречать пленного русского. Но на этот раз никто не пытался его оскорбить, никто не бросал камни и комья глины, напротив, многие улыбались и приветствовали его, словно хорошего знакомого и славного человека. Когда толпа расступилась, пропуская его к той же самой тюрьме, Сергей вдруг увидел прямо перед собой Зейнаб. Несколько секунд они смотрели в глаза друг другу, потом девушка резко повернулась и пошла, побежала прочь, скоро скрывшись за углом ближайшей сакли. Зелимхан спешился, сам разрезал ремни, спутывавшие Сергея, помог тому спуститься на землю и войти в дом.
Шавкат тоже встретил Новицкого радушно, как отлучившегося по своим делам гостя. Сергей был изумлен подобным приемом. Он ожидал, что его изобьют, и вся гордость, воспитанная в нем дома, в полку, на службе, требовала защищаться до изнеможения, пока врагам не достанется лишь бесчувственный кусок мяса. Он сказал об этом Зелимхану еще там, в долине, как только одноглазый направился к нему с плетью в руке. Задыхаясь от бессильного гнева, Новицкий прокричал, что никакого насилия над собой не потерпит.
Зелимхан остановился, растерянный.
– Что ты говоришь, русский? Кто хочет тебя избить?
Он взглянул на плеть, которую привычно держал в руках, скрутил и заткнул за пояс.
– Ты дворянин, и я дворянин. Я могу убить тебя, но бить никогда не буду…
По тому, как обращались с ним нукеры, сопровождавшие Зелимхана, Сергей вдруг понял, что и они увидали в нем равного. До побега он был только ценной добычей, которую можно обменять в конечном счете на ружья, порох, лошадей и свинец. Теперь рядом с ними ехал такой же джигит, так же, как и они, не терпевший неволи, так же согласный променять достаточно надежную, относительно теплую и сытную несвободу на существование, пусть с подведенным от голода и холода животом, но все-таки вольное.
Тем не менее его заковали. Впрочем, другого Новицкий не ожидал. Снова надели обручи на щиколотки и запястья, заменили звено в цепи, что тянулась к ошейнику. Первые сутки Сергей пролежал навзничь, не шевелясь. Один раз поднялся, отошел в дальний угол, где устроено было для него отхожее место. На третье утро Шавкат потрепал его за плечо.
– Поднимайся, русский. Есть надо.
– Не буду, – угрюмо отозвался Сергей, отворачиваясь от сторожа.
Но парень не унимался.
– Вставай, вставай. Зачем силы понапрасну терять? И Зейнаб обидишь – нехорошо.
Новицкий сел. Рядом с наполненным золой очагом рыжая девушка, присев, расставляла на доске, служившей ему столом, нехитрое угощение – тот же горшочек с кашей, кусок меда в сотах и разломанную пополам лепешку. Услышав, как зашевелился Новицкий, она тут же вскочила, закрыла лицо углом головного платка и выскочила за дверь. Но у самого выхода она вдруг обернулась и бросила в Новицкого взгляд такой силы и остроты, что тот застыл на топчане, не то оглушенный, не то подстреленный. Когда же Зейнаб исчезла, Новицкий спустился на земляной пол, сел на вытертый полинявший ковер, привычно скрестив ноги перед собой, и вдруг почувствовал внутри страшный, звериный, тоскливый голод. Голод, который не могла утолить никакая еда, голод по самой жизни, что вновь осталась за стенами.
На следующий день Зейнаб не пришла. Вместо нее притащилась мать ее и Шавката, суровая носатая старуха, наглухо замотанная черным платком. Сыну она долго выговаривала снаружи за какую-то провинность, какую – Новицкий не разобрал, а на Сергея только свирепо зыркнула и не сказала ни слова. Поставила со стуком горшочек, будто бы шваркнула, и ушла. Впрочем, спустившись с постели, Новицкий кроме чурека и каши обнаружил еще несколько кусочков хинкала – кусочки теста, остро пахнущие вареным мясом.