Кавказская слава России. Время героев — страница 53 из 66

– Я – Абдул-бек, – произнес наконец всадник. – Ты понимаешь меня?

Новицкий молча кивнул.

– Ты знаешь меня?

Сергей подтвердил также безмолвно.

– Тебя никто не тронет сегодня. Но и ты уходи. В такой день гяуру нечего делать среди правоверных. Возвращайся в свою конуру, а вечером я приду.

Он толкнул коня и выехал из толпы. Сергей с Шавкатом двинулись по оставленному проходу. Все молчали, и ни одна рука не поднялась для удара.

Абдул-бек пришел к Новицкому поздно. Того уже приковали к стене, но Шавкат еще не ушел, сидел на табурете у столика и молчал. Оба они переживали события дня минувшего и с опасением ждали, что же предложит наступающий вечер.

Бек вошел совершенно неслышно, словно вдруг вынырнул из черноты летней ночи, сгустившейся перед входом. Кивком он показал Шавкату, что тому надо уйти, и, когда юноша проскользнул мимо, сел на его место. И Новицкий тоже сел на постели, спустил ноги на холодный земляной пол и старался держаться как можно прямее. Бек молчал и разглядывал Сергея. Новицкий тоже не хотел говорить первым и надеялся, что лицо, обросшее бородой, спокойно принимает тяжелый и грозный взор белада. Его глубоко посаженные глаза смотрели почти не мигая и напомнили Новицкому волка, который подкрался к нему во время побега. Но встреча с двуногим хищником была не в пример страшнее. Наконец горец заговорил.

– Я сегодня спас тебе жизнь.

– Я должен тебя за это благодарить? – усмехнулся Новицкий.

– Нет. Ты должен меня бояться.

Повисла пауза, и Сергей услышал, как в ауле, высоко, у другого его конца, подвывала собака, потерявшая, очевидно, хозяина.

– Но людей Джабраил-бека бояться тебе не надо. Никто из них не решится наложить руку на то, чем владею я, – сообщил белад без всякого, впрочем, самодовольства; просто объяснил русскому, кто теперь его настоящий хозяин.

– Ты выкупил меня у Джабраил-бека?

– Пока еще нет. Пока голова его еще мутится от раны, и он не может назвать настоящую цену. Я приеду через три – через четыре дня, и тогда уже мы заключим с ним договор.

– Он хочет большие деньги, – предупредил Новицкий. – Я столько не стою.

– Я заплачу ему половину, и он согласится.

– Зачем? Зачем я тебе нужен? – прямо спросил Новицкий.

– Убить.

Короткое страшное слово заледенило Новицкому грудь, стеснило дыхание. Но Сергей знал уже достаточно обычаи здешних мест, чтобы понять: пока не начались физические мучения, его будут пытать ожиданием казни. Что он будет вопить от боли, Новицкий не сомневался, но нельзя было слабеть заранее, упасть духом, выказать страх перед врагом. Трусов здесь не щадили.

– Каждый человек когда-нибудь умирает, – сказал он, не опуская взгляда перед страшным беладом, надеясь, что голос его не задрожит, не предаст его. – Должно быть, мой час пробьет в это время.

Абдул-бек неожиданно улыбнулся.

– Ты хорошо держался сегодня на годекане. Но ты еще не знаешь – храбрый ты или нет. Храбрый человек – не тот, кто вспыхнет, прогорит и погаснет. Храбрый тот, кто может гореть долго и ровно. Не торопись отвечать. Подумай и подготовься. Через несколько дней я заберу тебя, и тогда мы начнем беседу о главном в жизни – о смерти. Прощай.

Когда он готов был снова раствориться в ночи, Новицкий не выдержал и окликнул:

– Подожди, Абдул-бек. Ты не сказал мне: почему ты хочешь меня убить?

– А ты не знаешь? – искренне удивился белад. – Один человек, большой командир у русских, пришел и разрушил мой дом. Моя семья осталась без крова, мой отец заболел с горя и чуть не умер. Я хочу убить этого человека, но он летает чересчур высоко для моей пули. Ты – друг генерала Мадатова. Когда он узнает, что ты умер от моего ножа, ему станет больно. Может быть, так же больно, как было мне, когда я вернулся к развалинам своего дома. Дома, который построил еще дед моего деда…

II

Абдул-бек уехал на следующее утро. Несколько нукеров во главе с Зелимханом проводили его в следующую долину, оказав честь гостю. Об этом Новицкий узнал от Шавката. Больше юноша ничего не сказал, весь день помалкивал, да и смотрел большей частью в сторону, словно на лбу, на щеках Сергея вдруг проступил огненный знак шайтана. Новицкий и впрямь почувствовал себя приговоренным к позорной мучительной смерти.

Днем прибежала Зейнаб. Она тоже была молчалива, казалась подавленной внезапным несчастьем. Сергей не знал, кто из погибших в набеге приходится ей человеком особенно близким, а расспросить не решился. Девушка сидела на коврике у очага, смиренно сложив руки на коленях, обтянутых шароварами, но когда Шавкат отправился звать кузнеца, чтобы тот подготовил пленного для прогулки, вскочила и подбежала к Сергею.

– Уходи! – зашептала она, глядя Новицкому в глаза снизу вверх. – Почему не уходишь? Разве ты давал клятву? Что тебя держит? Одна только сила. А разве пристало мужчине бояться силы? Сердце твое на той стороне, у русских. Так и отправляйся за ним…

Она еще что-то шептала, но Новицкий уже не разбирал слов. Сердце его пока оставалось здесь, и оно заколотилось от близости гибкого, горячего тела. Жар кожи Зейнаб, казалось, обжег его сквозь ее рубаху и архалук, сквозь лохмотья его черкески, бешмета и такой же рубахи. Он обхватил плечи девушки и притянул к себе. Она прильнула к нему послушно, обвив его пояс… И вдруг вывернулась и отскочила, поправляя измятое платье.

– Нельзя!

Погрозила пальцем, скользнула к выходу. У самого порога остановилась и бросила через плечо, из-под полуопущенных ресниц взгляд, от которого сердце Новицкого подскочило куда-то к горлу.

– Нельзя! Вот женишься – все твое будет. А пока – ничего… Уйдешь – пришли весточку.

Одно мгновение – и она уже растворилась в горячем воздухе. Только ствол молодой чинары остался в рамке дверного проема.

Новицкий и сам знал, что должен уйти немедленно. Во всяком случае, раньше, чем Абдул-бек вернется с деньгами. Всю ночь до прихода Шавката он ковырял камень, в который заделано было кольцо, державшее его в хижине. Лезвие ножа, что оставил ему шотландец, обломилось уже где-то заполночь. Но это Новицкого не слишком расстроило. Оружием подарок Кемпбелла не мог служить ни при каких обстоятельствах, а в качестве инструмента половинка лезвия была еще и надежнее.

К утру Сергей сумел обнажить несколько дюймов штыря, которым оканчивалось кольцо. Он только не знал – как глубоко уходит пруток в фундамент, хватит ли ему следующей ночи, чтобы закончить работу. Что этого времени может у него и не быть, что его вечером заберут нукеры, посланные нетерпеливым беладом, он запретил себе думать. Оставалась еще опасность, что усилия его заметят, когда придут готовить цепь для прогулки. Он решил, что останется в постели, притворится больным, и весь день пролежал, скорчившись и стараясь дышать коротко и с усилием.

Зейнаб не пришла, а Шавкат не тревожил Новицкого. Парень появился с рассветом и просидел до темноты молча, все так же пуская на стружку один за другим подобранные куски дерева. Такое времяпровождение его нисколько не тяготило, тогда как Новицкому представлялось, что этот день никогда не закончится, так и будет тянуться до самого Судного дня, наполненный запахом пыли, шорохом чиркающего ножа и его собственным нечистым дыханием.

Но все-таки наступил момент, когда Шавкат поднялся, вышел за дверь, принес несколько прутиков, смел стружку в очаг и попрощался до завтрашнего утра. Сергей сосчитал до сотни и принялся за работу. Он не спал уже вторые сутки и находился в лихорадочном состоянии, словно в самом деле был нездоров. Ощупал пальцами штырь, попробовал покачать, но тот стоял мертво. Новицкий достал из тайничка нож и принялся скоблить камень, превращая обломок скалы в крошку, словно сам был ветром, водой, этими беспощадными орудиями времени.

То и дело он прекращал работу и вслушивался в ночь – не подкрался ли кто-нибудь к дому, не потревожило ли сторожей, выставленных аулом, шарканье металла о камень. Ему казалось, что звук, который он производит своей работой, отдается в соседних саклях, долетает до ближайших вершин. Он убеждал себя, что его пугает собственное воображение, что слабый звук, легкий шорох его орудия не может выскользнуть даже за стены этой лачуги. Он стискивал зубы и продолжал скрести, скрести, скрести. Раза два ему почудилось, что штырь уже поддается. Сергей откладывал нож и принимался крутить кольцо, но тут же убеждался, что оно стоит, как прежде, незыблемо. Собаки залаяли, передавая по цепочке, неизвестную хозяевам весть, петух прокричал наверху, хрипло и коротко, должно быть, перепутав часы спросонок. Сергей продолжал скоблить.

Вдруг потянуло свежим воздухом. Словно слабенький ветерок скользнул в дверную щелку и заметался меж стен. Новицкий замер. Он ничего не слышал, но обострившиеся чувства подсказывали, что в жилище своем он уже не один. «Бек! – мелькнуло в его мозгу. – Абдул-бек подослал людей, чтобы не платить Джабраилу!..» Он не хотел ждать, пока его свяжут и поволокут, как намеченного к убою барана. Он будет сопротивляться, он закричит; может быть, прибегут люди и отобьют его, хотя бы как свою часть добычи.

Сергей перекинулся на спину, замахиваясь обломком ножа, но руку перехватили, и широкая твердая ладонь запечатала ему губы. Новицкий замычал, забился, засучил ногами, пытаясь сбросить тяжелое одеяло. Но державший его человек прогудел в ухо, едва-едва повышая голос до слышимого:

– Тише, Александрыч, тише! Не беспокойся! Все только свои.

Изумленный Новицкий обмяк. Атарщиков убрал руку, чуть отодвинулся, и за его объемной фигурой Сергей разглядел еще одного гостя. Больше внутренним чутьем, чем глазами, он угадал Мухетдина.

Казак уже нащупал обруч на шее Новицкого и осторожно пошарил руками вдоль натянувшейся цепи. Нашел кольцо, потянул – безуспешно. На помощь ему подоспел Мухетдин. Вдвоем они попытались выдернуть штырь, но быстро оставили эту затею. Горец выскользнул из лачуги, и через мгновение другая черная тень возникла рядом с Сергеем. По тому, как блеснули в темноте два ряда белых зубов, Новицкий узнал Бетала. Тот отстранил Атарщикова, нагнулся, нашел кольцо, потянул и – застыл. Новицкий почувствовал, как взбугрились, окаменели мускулы силача. Еще секунда, Бетал распрямился и пихнул вырванное кольцо Новицкому в руки. По очереди, первым Атарщиков, за ним Сергей и Бетал последним, они выскочили на улицу и, пригибаясь, припустили вслед за Мухетдином.