Лакей остановился перед широкой лестницей, куда выходили обе залы и провозгласил, разворачивая грудь и поднимаясь на носки, словно намеревался взлететь:
– Его высокоблагородие! Господин коллежский советник [79] Новицкий!
Громкая музыка заглушала его слова, но стоявшие рядом услышали и повернулись, чтобы приветствовать человека, известного своими приключениями не только в одном Тифлисе. Не успев сделать и двух шагов, Сергей обнаружил себя внутри небольшого кружка, сугубо мужского. Незнакомые ему лица с усами, бакенбардами, а то и просто нечисто выбритые, улыбались, лучились лаской и теплотой; кто коротко объявлял о своем удовольствии, кто спрашивал какие-то пустяки. Новицкий ни на секунду не верил в искренность чувств, которые выражали окружившие его люди, но также кивал, отвечал, посылал и свои улыбки, не слишком, впрочем, осознавая, что он делает и зачем.
– Сергей Александрович! – услышал он вдруг милый, знакомый голос. – Ну наконец-то! А то мы уже решили, что вы забыли о приглашении.
Люди вокруг расступились, и на нижних ступенях лестницы Новицкий увидел хозяйку дома – княгиню Мадатову. Все, что происходило вокруг, тотчас же утратило для Сергея и краски, и смысл. Он быстро вышел из мужского кружка, коротко успев тем не менее кивнуть, прощаясь, и наклонился над протянутой навстречу рукой, обтянутой светлой перчаткой. Да и все платье княгини подобрано было в светлых тонах, совершенно созвучных сегодняшним чувствам Сергея.
– Софья Александровна! – проговорил он, едва справляясь в непослушным ему до сих пор дыханием. – Как вы могли подумать!
– Полтора года мы не виделись, Сергей Александрович. Полтора года! Бывает, что прежних друзей забывают за меньшее время. Я надеюсь, вы не ускользнете так же незаметно, как из горского плена. Вечер запущен, но хозяйка должна следить, чтобы он вертелся, не замедляясь. А после, – она наклонилась и понизила голос, – мы с князем очень бы хотели побеседовать с вами.
Новицкий приготовился ждать и скучать, но, к его удовольствию, дамы, по местным обычаям, уехали достаточно рано, и большая часть мужчин отправилась с ними, так что к полуночи дом почти опустел. Припозднившимися гостями, среди которых были командующий и начальник штаба корпуса, занялся сам хозяин. Новицкий же отправился вслед за княгиней.
Софья Александровна показала Сергею на кресло, сама же опустилась расслабленно на тахту и облокотилась на подушки, выложенные в изголовье высокой стопкой. Патимат, следовавшая за ней неотлучно, накинула на хозяйку тонкое покрывало, вышитое цветами и листьями.
– Устала, – пожаловалась Мадатова. – Я обошлась бы куда меньшим количеством приглашенных, но князь настоял. Неудобно, сказал он, семейный дом, надобно принимать. Алексей Петрович дает в год два приема, так и мы должны хотя бы один.
– Алексей Петрович обмолвился как-то, что ради одного бала он полгода должен провести в лагере.
– Что же вы думаете, дорогой мой, – грустно улыбнулась княгиня. – И мы в предвкушении сегодняшнего вечера жили стесненно, а с завтрашнего дня и вовсе садимся на хлеб и воду. Надеюсь только, что старания наши и жертвы не оказались напрасными. Вы не скучали?
– Поначалу да, – признался Новицкий. – Отвык я от нашего общества. Но потом столкнулся вдруг с Грибоедовым, он как раз встал из-за карт, и мы с ним, отойдя в уголок, изрядно поговорили. Знаете его, княгиня?
Мадатова всплеснула руками.
– Помилуйте, Сергей Александрович, да я же вас и знакомила в Петербурге. Помните, на представлении, когда давали «Донского»? Ну и как же он вам вблизи?
– Остер, едок, язвителен, – начал перечислять неприятные свойства знакомого Новицкий, – но очень умен. Образован, осведомлен и держится своей точки зрения.
– В чем же она состоит, чем отличается от принятой всеми? Просветите меня, я так давно уже с ним не беседовала.
– Персия, – четко сформулировал Новицкий основной предмет минувшей беседы. – Господин Грибоедов убежден, что в ближайшее время нас ожидает новая война с Персией. Гюлистанский договор был удобен для нас. Но – чем больше выгод получает одна сторона, тем униженней ощущает себя другая. И она будет ждать возможности отыграть потерянное назад.
– Вы с ним согласны?
– В принципе – да. В отношениях с соседями всегда нужно считаться с возможностью ссоры. Насколько же велик тот риск сегодня – право же, судить не берусь. Я занят более горцами, Грибоедова влекут к себе дела Тегерана. Другое дело – он убежден… Или же ему только кажется… – Новицкий было замялся, но тут же оправился и заговорил также твердо: – По нескольким его словам я заключил, что наши действия в Закавказье вполне могут спровоцировать персов на активные действия. Если же это так, то причиной будущей войны могут оказаться неудачные распоряжения Алексея Петровича, да и – князя. Может быть, может быть… Может быть, мы слишком торопимся.
Софья Александровна не торопилась с ответом.
– Может быть, – повторила она, словно слабое эхо. – Но я еще меньше возьмусь судить. Князь вырос здесь, знает местные языки и обычаи. Иногда он смягчает приказы Ермолова и добивается большего. Иногда действует куда жесточе, чем я могла бы предположить, и тоже умудряется настоять на своем. Кто может сейчас сказать – как отзовется наше любое действие через месяц, через год, через двадцать пять лет. Дальше я даже боюсь заглядывать. Впрочем, вы сможете расспросить самого князя. Он же ездил недавно на встречу с Аббас-мирзой, туда, на границу, к Араксу.
– К Худоперинскому мосту?
– Вот-вот, именно к мосту с этим неудобным, почти неприличным названием. Вы ничего не знаете, разумеется, вы же тогда томились в плену, в горах. А я не знала, за кого же должна волноваться больше – за Валериана или за вас.
– Разумеется, муж должен занимать первое место в мыслях, – не удержался Новицкий, чтобы не съязвить.
Мадатова оживилась.
– О! Узнаю остроту вашего языка. Стало быть, вы поправились совершенно. Ну а тогда рассказывайте ваши одиссеи, Сергей Александрович. Я вся в нетерпении.
Сергей чуть передвинулся в кресле, приняв поудобнее позу, и начал повествование…
Дважды, пока он рассказывал, Патимат поменяла свечи.
– Где же похоронили Бетала? – спросила Софья Александровна, когда Новицкий закончил.
– Братья увезли его в родное селение. Местный обычай – человек должен быть похоронен там, где родился.
– И что же – теперь они будут мстить этому Абдул-беку?
– Разумеется, – ответил Новицкий и еле удержался, чтобы не добавить – «я тоже».
– Странный, невероятный, дикарский обычай, – протянула Мадатова. – Наверное, человеку с севера этого не понять, не представить. Я понимаю, что люди сталкиваются, стреляют друг в друга, размахивают кинжалами и сашками, ташками…
Княгиня чуть перебарщивала, изображая отвращение к мужским занятиям, однако Новицкий невозмутимо подыграл ей.
– Мы называем это оружие шашкой. Горское название – «сашеншхуа» – большой нож.
– Спасибо. Но – да не все ли равно. То есть две группы людей пускают пули, наносят удары, и кто-нибудь непременно должен погибнуть. Почему бы не закончить на этом? Почему бы не разойтись с миром? Вы же дрались на дуэли, Сергей Александрович.
– Вы знаете, княгиня, как ни странно, но в горах поединки почти не известны. Горец не романтик, он человек практический. «Почему я должен дать врагу случай себя убить?» – спросит он и устроит засаду где-нибудь рядом с тропой.
Мадатова откинулась назад, и подоспевшая Патимат помогла ей, подоткнув подушки повыше.
– Вы столько знаете, Сергей Александрович. Вы так хорошо и быстро изучаете обычаи, языки. Скажите – вот вы, человек с европейским образованием, вы понимаете, что такое кровная месть?
Новицкий долго не отвечал. Он смотрел на хозяйку, но вместо тонкого лица, обрамленного замысловатой прической, видел очертания иной физиономии. Жесткие, суровые черты Бетала становились перед его глазами. «Что же я могу сказать вам, дорогая моя? – думал он. – Как мне объяснить вам, что значит просыпаться с одной мыслью, проводить с ней день и с нею же засыпать. „Не будет покоя, пока живет тот человек!“ – так, говорят, крикнул Темир, когда старшего брата засыпали землей. И я тоже понимаю, что не будет и мне покоя…»
Но ответил уклончиво:
– Да, иногда, кажется, понимаю.
Мадатова присмотрелась к нему внимательней:
– Скажите, я никому не буду передавать, – это чувство, как рана?
Новицкий нахмурился.
– Скорей, как зубная боль. Иногда только ноет, там, где-то на границе ощущений и памяти. А порою вдруг просыпается, и тогда можешь хоть выть, хоть кричать – никакой шалфей уже не поможет.
– Лечится только свинцом?
– Нет, – твердо ответил Новицкий. – Еще можно и сталью.
– Я надеюсь… – начала было княгиня, но тут же оборвала сама себя. – Довольно об этом. В конце концов, это дела мужчин. Есть у нас с вами темы более важные и интересные. Расскажите лучше, Сергей Александрович, как вы украли вашу горянку.
Ошеломленный Новицкий застыл в кресле; глаза его выкатились, а нижняя челюсть отвисла.
– Откуда вам это стало известно? – сумел наконец выдавить он.
Довольная эффектом, Софья Александровна расхохоталась почти в полный голос.
– Помилуйте, да весь Тифлис последний месяц только об этом и говорит. Вы же знаменитость, Сергей Александрович. «А вы слышали, ma chere [80], этот Новицкий стал совершенным абреком. Был в плену, бежал, убил, да еще и выкрал женщину из аула…»
Пока она говорила чужим, высоким, чуть сюсюкающим голоском, передавая, очевидно, речь неизвестной Сергею сплетницы, он успел собраться, обдумать слова и жесты.
– Во-первых, я не абрек. Абрек – состояние духа, подвига жестокости, на который обрекает себя человек, собравшийся мстить. Он сам назначает себе срок абречества, дает клятву все эти годы пребывать в одиночестве и – никого не щадить…