Мадатов коротким жестом, ребром широкой ладони, отбросил ненужные совершенно слова.
– Давай о деле, Новицкий. Времени мало. Ты же знаешь – на Сурхая иду. Совсем распустился разбойник. Здесь, впрочем, тоже не очень спокойно. Не хочется Софью одну оставлять. Тем более в ее положении. Понимаешь, Новицкий, сына ведь ждем!
Он погладил бакенбарды одну за другой и вдруг улыбнулся и губами, и глазами почти одновременно. Сергей никогда еще не видел такого Мадатова. Смеющегося – иногда, хмурящегося – весьма часто, но беззащитно-доверчивым князь ему еще не показывался ни разу. Впрочем, улыбка тотчас исчезла, и генерал сделался серьезен по-прежнему.
– Думаю, Петрос управится. Я нагнал людей за ограду и в дом, ты видел, и муштрую их постоянно. Открыть, закрыть, пройти, встретить лишь по сигналу, по слову, и те меняются каждый день. Хорошо обучил. Теперь хоть и Ахмед-хан спустится из Шуши – все равно отобьются.
– Не доверяете Ахмед-хану?
– Нет.
Мадатов ответил коротко и замолчал. Сергей спокойно ждал продолжения разговора, разглядывая тем временем собеседника. Тот уже никак не походил на молодого армянина, которого Новицкий помнил поручиком в Преображенском полку. Полтора десятка лет пролетело, прошло три войны, и четвертая, начавшись, еще тянется, тянется, тянется… Князь заметно сделался шире в груди и плечах, но добавленный вес был, очевидно, не лишним. Тонкую талию, подчеркнутую бешметом и черкеской, стягивал узкий наборный ремешок с серебряной пряжкой. Лицо только сделалось много мясистей; густые черные бакенбарды еще его уширяли. Жесткие волосы на голове не хотели редеть, вились привольно, спускаясь на затылок и лоб; длинный, горбатый нос нависал над закрученными усами. Во всей фигуре генерал-майора, князя Мадатова, военного правителя ханств Карабахского, Шекинского, Ширванского, ощущалась завидная сила, основательность, уверенность, приправленные лихостью и отвагой. «Из нас двоих, – подумал Сергей, пытаясь усмирить ревнивую зависть, – она, безусловно, выбрала лучшего…»
– Что за человек твой майор?
Сергей очнулся.
– Дон Хуан Ван-Гален. Подполковник испанской армии. Сражался с Наполеоном. Потом оказался замешан в большую политику там, в Мадриде.
– Не дело это для военного человека.
– Такого же мнения был и тамошний суд. Из тюрьмы Ван-Гален бежал, пробрался в Россию. Пытался поступить в гвардию, но вмешался испанский посланник. Тогда кто-то посоветовал дону Хуану Кавказ. Алексею Петровичу он понравился. Принят в Нижегородский, месяцев семь назад, капитаном. Уже получил производство и эскадрон. Но фазанов стрелять ему скучно, попросился в настоящее дело. Его направили к вам.
– Видел его под огнем?
– Умен, храбр, напорист. Отлично стреляет, в седле держится еще лучше. Излишне самоуверен, гор наших не знает, но не хочет в этом признаться даже себе. Под чужим началом офицер будет отменный.
– Посмотрим.
Мадатов переменил позу, показывая, что и тему эту тоже можно оставить.
– Драгуны останутся с ним?
– Нет, полвзвода с вахмистром – мой конвой. Завтра утром я уеду в Нуху. Сделал крюк проводить Ван-Галена и навестить вас. И Софью Александровну, – добавил он честно.
Но Мадатова занимали совершенно иные мысли.
– Какое у тебя поручение к Измаил-хану? – спросил он резко, вскинув черные брови и глядя прямо в глаза Новицкому.
Тот замедлил с ответом.
– Шекинское ханство в моем управлении, – настаивал Валериан. – Я должен знать все, что там происходит.
Сергей понимал, что спрашивает он и досадует не только потому, что задето самолюбие, но не решался ответить прямо. Тем более, что Ермолов, на которого ему придется ссылаться, не так уже много знал об истинной, конечной цели его поездки.
– Алексей Петрович хочет последний раз предупредить Измаил-хана…
– О чем? – Валериан продолжал упираться взглядом в лицо Новицкого, не давая тому отвести глаза в сторону.
– Что подданный Российской империи обязан выполнять ее законы неукоснительно.
– Он рассмеется тебе в лицо. Он привык, что его слово – последнее. Чаще всего – единственное. А Белого царя он не видел и не увидит.
– Тогда ему придется отвечать за свои бесчинства. Как любому чиновнику. И генерал-губернаторы в тюрьмы шли.
Валериан усмехнулся.
– Ты его арестуешь? С полувзводом драгун? Да вас там на клочки разорвут и собакам скормят.
Новицкий понимал, что Мадатов дразнит его, и старался оставаться спокойным, хотя бы только наружно.
– Прикажут – пойду и возьму хана под стражу. Но пока приказа такого нет.
– И быть не может! – рявкнул Мадатов; грозный его голос пошел гулять меж каменных стен; князь оборвался, выждал паузу и заговорил тише: – Алексей Петрович пустыми словами бросаться не будет. Мне он может приказать. И я привезу Измаил-хана в Тифлис. Но для этого придется перебить половину Нухи. Весь город зальется кровью. Нужно нам это, а?
– Не нужно, – согласился Новицкий. – Потому Алексей Петрович и не отдал такого приказа. Я везу Измаил-хану письмо, в котором командующий Кавказским корпусом генерал от инфантерии Ермолов еще раз перечисляет преступления, совершенные в Шекинском ханстве, требует наказать виновных и обеспечить в будущем порядок, согласно законам…
– Он выслушает письмо и тотчас о нем забудет, – оборвал его Мадатов на полуслове. – Что дальше?
Сергей поежился и постарался подбирать слова и фразы как можно круглее и безопаснее.
– Предполагается, что в таком случае нам не следует торопить события, а положиться на время, судьбу, Бога или Аллаха. Измаил-хан ведет крайне нездоровый образ жизни – пьянствует, распутничает. По имеющимся сведениям он уже тяжело болен, подвержен приступам колик – печеночных, почечных… может быть, геморроидальных, – добавил он и усмехнулся одним уголком рта, зная, что князь не способен оценить его шутку.[13]
Мадатов вскочил и зашагал по комнате от стола и до двери. После третьего поворота он снова стал против Новицкого.
– Значит вот что придумали вы вдвоем, ты и грек этот, как его… Пафнутий…
– Артемий Прокофьевич.
– Ну да, помню его еще с Виддина. Алексей Петрович знает об этом?
– Возможно, догадывается, – уклончиво ответил Сергей, решив не отрицать очевидное.
Валериан закусил ус, пожевал, отпустил и медленно опустился на стул.
– Скажи, Новицкий, зачем вам это понадобилось?
– Имеются опасения, – заговорил Сергей столь ненавистным ему самому чиновничьим говорком, – что в случае неудачи нашей экспедиции в Дагестан властитель Шекинского ханства может поддаться искушению и выступить заодно с возмутившимся уже Сурхай-ханом. В таком случае наши и без того небольшие силы окажутся зажатыми…
– Я его не боюсь! – гаркнул Валериан.
Он резко наклонился вперед и схватил Сергея за плечи. В железных пальцах князя Новицкий почувствовал себя то ли кроликом в волчьих лапах, то ли козленком в когтях орла. Он постарался расслабиться, оставить лицо невозмутимым, не искаженным ни гримасой испуга, ни безрассудной усмешкой.
– Пусть собирает силы, пусть попробует выступить! Я возьму батальон с двумя батареями, и через полчаса от всей его силы останутся только ошметки! Но если его не будет, мне трудно понять, Новицкий, куда следует бить. Он негодяй, я это знаю лучше тебя. Я видел людей, которых он запытал до смерти. Армяне, грузины, евреи, татары, русские – все, кто только попался мерзавцу. Но когда… – Валериан растянул губы в улыбке, но глаза его смотрели прямо и жестко. – Когда его схватит слишком сильная колика, на его месте мы увидим осиный рой. Их окажется слишком много, этих мелких, жужжащих, жалящих. С ними управиться будет куда труднее…
Новицкий собирался ответить, но в дверь постучали знакомым уже образом – три удара. Мадатов отпустил Сергея, выпрямился и крикнул несколько слов по-армянски. Новицкий понял только: «Ты кто?.. Заходи…» На всякий случай он поднялся и поправил кинжал. Но хозяин повелительным взмахом руки приказал ему сесть.
– Что может случиться, если я в доме? Это Софью я так берегу, а о себе и сам позабочусь.
Пожилой армянин, которого Новицкий встретил внизу, по должности вроде комендант замка, уже был в комнате и, склонив голову, ждал, когда же князь прикажет ему говорить. Мадатов кивнул, и комендант быстро выпалил несколько фраз, сопровождая их жестами. Пантомима, сообразил Сергей, обращена была только к нему, к чужаку, не знавшему языка, но все-таки гостю. Когда Мадатов заговорил, Новицкий уже догадался, о чем шла речь.
– Человек прискакал из-за гор. Привез письмо и две пули. Одна в бедре, другая около шеи. Много крови потерял, говорить почти и не может. Крепость Чираг в осаде. Пойдем, Новицкий, посмотрим, почитаем письмо.
Во дворе, окруженный стражниками, стоял небольшой конек, серый как по истинному своему цвету, так и из-за дорожной пыли. Животное, хоть и держалось на ногах, то и дело бессильно роняло голову, натягивая поводья. Всадник выглядел еще хуже. Сергей только взглянул в его сторону и поднял руку, подзывая вахмистра.
– Поднимайте людей! Седлайте…
Прибывший полулежал в седле, цепляясь за переднюю луку, но, увидев Мадатова, выпрямился, как мог. Одеждой он походил на горцев, но, только заговорил, Сергей узнал в нем человека служилого.
– Ваше сиятельство! Пакет от его благородия капитана Овечкина. Люди Сурхая у крепости. Есть нечего, вода кончается, зарядов почти не осталось.
Он выпалил заученный, видимо, накрепко текст, протянул письмо, которое вынул из-под бешмета. Мадатов приблизился и взял лист, согнутый, обмотанный крест-накрест шпагатом и залитый поверху сургучом. И только гонец понял, что выполнил поручение, глаза у него закатились, и он повалился набок с коня на руки подбежавших людей.
Управляющий крикнул, и четверо побежали, понесли раненого по двору куда-то вглубь имения, к дальним его постройкам. Ван-Гален, тоже спустившийся вниз, уступил дорогу и проводил раненого взглядом. На лице его, впрочем, Новицкий не обнаружил ничего, кроме простейшего любопытства.