Сергей еще подивился неожиданной спешке, дал посыльному какую-то мелочь и попросил, пока собирается, оседлать его лошадь, стоявшую в хозяйской конюшне. Вспомнил со вздохом славного рыжего меринка, что так и остался у Джабраила, сложил бумаги и отправился переодеться.
Он вошел в присутствие в самом веселом расположении духа и громко поздоровался со всеми сослуживцами сразу, но никто не повернул головы в его сторону. Напротив, каждый старался ближе склониться к столешнице, словно норовя зарыться в бумаги, отгородиться от радостно-молодого, отчаянно-счастливого коллежского советника Сергей Новицкого, еще не подозревавшего, что ему уготовила злая судьба. «Воздуху, господа, нужно вам! Воздуху!» – хотел было воскликнуть Новицкий. Но в это мгновение дверь в кабинет начальника канцелярии распахнулась, Рыхлевский выскочил и быстро пошел к Сергею, протягивая навстречу ему большие, пухлые руки. И, только увидев сморщившееся лицо, обрамленное котлетками бакенбард, Сергей почувствовал, что сердце его съеживается, тяжелеет, проваливается все глубже, глубже и глубже…
Ее привезли через два дня и похоронили в закрытом гробу. Сергей просил, чтобы ему разрешили в последний раз увидеть дорогого человека, но окружающие воспротивились ради его же пользы.
– Не горячись, Новицкий, – сказал ему сурово Мадатов. – Помни, лучше, какая она была…
Прямо с кладбища Мадатовы забрали Сергея в свой дом. Софья Александровна сама пригласила желающих помянуть усопшую по христианскому обычаю, а уж по мусульманскому ее, мол, проводят в родном ауле. Если только у родных достанет еще сил и слез после похорон отца несчастной и брата.
Зейнаб, как и собиралась, приехала в дом родителей с подарками от мужа, как и предписывалось адатами [85]. Провела в ауле недели три, а потом заторопилась обратно. Провожать ее поехали отец с братом, еще двое-трое друзей Шавката.
Абдул-бек поджидал их у конца верхней тропы. Очевидно, он давно караулил отъезд Зейнаб, не решаясь напасть на ее дом в селении и оскорбить тем самым своего кунака Джабраила. Увидев мрачного, черного, грозного, как Азраил, всадника, да еще на белой огромной лошади, юноши остолбенели. Никто из них и не мог помыслить вступить в схватку со знаменитым беладом. Отец же Зейнаб крикнул: «С дороги!» – и схватился за пистолет. Но разбойник оказался проворнее: стукнула его «крымчанка», и старик вылетел из седла. Шавкат кинулся на убийцу, но Абдул-бек вторым, а может быть, четвертым ударом развалил храброго парня от плеча до самого пояса. Служанки визжали в смертельном страхе, друзья Шавката застыли, как каменные. Зейнаб же прыгнула с арбы на коня, оставленного мертвым отцом, и пустилась наверх. Абдул-бек мчался следом и скоро настиг свою жертву. Неизвестно, что собирался он сделать: убить ее или только схватить. Но только он поравнялся с женщиной, та отмахнулась ножом, который всегда носила на поясе. Да так ловко, что из раны на лбу разбойника хлынула кровь, заливая ему глаза. И тогда бек разрядил пистолет. Опять же никто не мог утверждать точно – куда он целил. Но пуля ударила лошадь в шею, та шатнулась в сторону и вместе с наездницей полетела вниз с обрыва, высотой, наверно, саженей в тридцать…
Новицкий пробыл в доме Мадатовых около десяти дней. Почти все это время он лежал на диване, свободно заложив руки за голову, бездумно разглядывая расписной потолок. Тяжелые черные гроздья свисали там с плетей винограда, оранжевые плоды апельсина теснили друг друга, сами норовя сорваться в руки девушек, почти надвое перерезанных в талии плетеными ремешками. Ни одна из них не могла напомнить Зейнаб, и потому Сергей разглядывал их спокойно, не опасаясь потревожить ту ледяную пустоту, что теперь составляла все его существо. Вышколенный слуга дважды в день приносил поднос с едой. Сергей выпивал полчаши холодной подслащенной жидкости, разламывал квадратик сухого печенья и большую часть клал обратно. Софья Александровна не заходила, но через день в дверях появлялась Патимат, оглядывала Новицкого и уходила. Приходили от Ермолова справиться о здоровье. Сергей молча кивал.
Мадатова после похорон Новицкий не видел. Тот уезжал по каким-то своим делам. Как военный правитель трех закавказских провинций князь не мог долго оставаться в Тифлисе. Приехал через неделю. Сергей понял это по суматохе, вдруг поднявшейся в доме. На следующий день Валериан заглянул к Новицкому. Вошел, как привык, не постучав, широко распахнул двери, но, сделав первые шаги, остановился. Он был не то чтобы испуган, но обескуражен переменой, случившейся в старом знакомом. Лицо его высохло, заострилось, кожа ушла вниз к шее, один тонкий нос торчал над подушками. Валериан хотел было присесть в ногах, но передумал. Все, что он мог и должен был сказать, умещалось в две короткие фразы. А лишние слова нынче особенно были не к месту.
– Твой казак, Атарщиков, встретился с проводниками, теми, что вели тебя два года назад. Слышал, что собираются в горы.
Сергей лежал все также недвижно, разглядывал потолок и никак не показал, что слышит Мадатова. Валериан постоял еще минуту, не дождался ответа, повернулся и вышел.
А через день Новицкий исчез…
Воздух из черного сделался пепельным, последние язычки пламени исчезли, и Новицкий понял, что и сегодня никто не придет за его жизнью. Он с трудом поднялся, расправляя затекшие ноги, поясницу и плечи, вышел на поляну, подвинул постель ближе к прогоревшему стволу сухой чинары и, завернувшись в бурку, улегся. Оружие он аккуратно положил рядом, все также заботливо прикрыв полушубком.
Разбудил его ружейный выстрел, ударивший неподалеку. Через пять минут Новицкий сидел в седле. Лошадь, отдохнувшая за ночь и подкрепившая силы несколькими горстями овса, что Сергей бросил в торбу [86], легко вынесла его вверх по склону. У опушки Новицкий натянул поводья, остановился, прислушался.
Где-то в скалах Атарщиков и Мухетдин с братом сидели в засаде, ожидая, когда Абдул-бек проедет мимо, охотясь за Сергеем Новицким. По уговору, Сергей должен был держаться вполне беспечно, как и полагалось русскому, не знающему жизни в горах. Он выехал мстить убийце своей жены, и это было правильно, такого движения ожидали от него все и прежде всего Абдул-бек. Но решив действовать как мужчина, он не мог сразу научиться жить по-мужски. И тот же Абдул-бек понимал это лучше других. Легкой добычей был этот русский: смелый, потому что не побоялся в одиночку отправиться в горы, и глупый, потому что не знал, чего же надо бояться. Убить его было Абдул-беку не сложнее, чем волку загрызть отбившегося от стада козленка. Новицкий понимал это сам и рассчитывал лишь на то, что волк не догадается, почему добыча мемекает слишком уж громко, словно сама подсказывает хищнику, где же ее найти.
Снова ударил выстрел, и теперь Новицкий узнал голос винтовки Семена. Стало быть, хитрая их затея вполне удалась. По другому зверю, кроме как Абдул-беку, Семен бы стрелять не стал. Сергей гикнул и погнал лошадь дальше по склону, поросшему жесткой травой, объезжая кусты и разбросанные там и сям валуны, серые с темными, будто бы влажными пятнами. У самого гребня он спешился, привязал лошадь к тонкому стволику колючки держидерево и осторожно выглянул за перегиб.
Атарщикова увидел он сразу. Казак стоял на коленях у камня и целился из пистолета, готовясь встретить пулей любого, кто выскочит сверху.
– Это я, Семен! – крикнул Новицкий. – Не стреляй, подожди!
Казак махнул ему рукой, приглашая в укрытие и продолжил забивать пулю в ствол винтовки. Сергей, пригибаясь, перебежал открытое место, однако никто в него почему-то не выстрелил.
– Обложили его, – бросил Атарщиков, прилаживая шомпол на место. – Как и думали мы с тобой, поехал он тебя убивать. Уже ближе к утру. Ехал по гребню, не слишком таясь. Костер твой, думаю, издалека виден. Хотели мы его подпустить ближе, чтобы наверняка снять, да белый дьявол его нас учуял. Абдулка тоже ученый зверь: пробиваться ни назад, ни вперед не стал, метнулся в сторону под скалу. И жеребца спрятал, и сам укрылся.
– Двое стреляли. Ты, я слышал, и он?
– Нет. Мухетдин думал, что выцелил. Так же, как я. Он попусту пули тратить не будет. Что у него – ружье и два пистолета. Промахнется, только ежели поторопится. Здесь, я говорил тебе, Александрыч, война особая – с одной пулей можно десяток человек удержать. Понятно, что девять останутся и на куски порежут очень даже свободно. Но никому ведь не хочется быть тем, десятым, кто пулю на себя примет. Так и мы сейчас сидим, выжидаем. Но вчетвером можно, пожалуй, попробовать. Трое бьют по очереди, свободный перебегает. Нам бы на тот уступчик подняться, оттуда он прямо как голый.
Атарщиков привстал и закричал быстро, высоким голосом, обращаясь к кому-то, кто притаился левее и ниже по склону. Тот также быстро, отрывисто, передал указание дальше. С Абдул-беком даже не пытались заговорить, предложить ему выйти и сдаться. Все сознавали, что мир между ними невозможен ни на каких условиях.
– Темир побежит, – объяснил Атарщиков. – Он самый быстрый. А теперь, Александрыч, как только скомандую, – бей сразу между вон тех камней. Зацепишь, не зацепишь – не важно. Главное, чтобы он сам не прицелился.
Саженях в тридцати перед ними из травянистого склона, подобно носу на исполинском лице, высился скальный выступ. А перед ним, прижавшись друг к другу, стояли два валуна, каждый в человеческий рост. В этом-то природном редуте и засел обороняться Абдул-бек. Выцарапать его оттуда, понял быстро Новицкий, можно было ядром, гранатой или же залпом егерского взвода в расчете, что из двух десятков пуль, отлетевших от нависшего сверху карниза, хоть одна да рикошетирует в правильном направлении. Сейчас им приходилось рассчитывать только на хитрость. И та, что предложил Атарщиков, казалась не хуже всякой другой.
– Готовься… Целься…
Сергей твердо прижал винтовку к камню и выцелил ту самую щель, откуда мог стрелять по ним Абдул-бек.