А голос Мадатова уже гремел над двором. Есаул, командир конвоя, как понял Сергей, с тремя казаками уже направлялся к воротам.
– …Скажешь полковнику, пусть накормят людей и строят. Лагерь сворачивать. Буду там через час. Отставить, вахмистр! – крикнул Мадатов, увидев собирающихся драгун. – Остаетесь до завтра!
Он повернулся к Новицкому.
– Спешить тебе некуда. Измаил-хан от своего гарема никуда не уедет. Побеседуешь вечером с Софьей, вспомните Петербург, знакомых, театры, гостиные. Ей со мной не очень-то весело, знаю. Редко видимся, а в ее положении… – Он оборвал себя сам и, глядя на ставшего рядом Ван-Галена, отдал короткое приказание коменданту; затем повернулся опять к Новицкому. – Наш разговор не забудь! Я в ваши дела мешаться не буду, но… Впрочем, оставим… Vous, Major, pour moi, tout de suite.[14]
Французский выговор Мадатова был страшно дурен, но жест очень красноречив. Толстый указательный палец, поросший черным и жестким волосом, качнулся к груди Ван-Галена и далее указал за ограду. Испанец вытянулся, звякнул негромко шпорами и обернулся, отыскивая взглядом коня, но к нему уже подбежал слуга, держа в поводу каракового жеребца с узкой, маленькой головой и неожиданной мохнатой щеточкой у каждого копыта.
– Votre dragon… – Мадатов не стал искать слова, только покачал головой. – C’est mieux. Beaucoup mieux pour la montagne.[15]
Ван-Гален проверил, хорошо ли затянута подпруга, легко, едва коснувшись стремени, взлетел в седло и разобрал поводья. Новицкий протянул ему руку.
– Прощайте, дон Хуан! Я был рад нашей совместной прогулке.
– В Пиренеях я бы назвал это путешествием. Но, возможно, вы правы. Прощайте, дон Серхио! Спасибо вам и…
Он огляделся и чуть свесился вниз.
– Хороший дом. Здесь можно уютно жить. Можно и надежно обороняться. Хозяйка красива, мила и очень, очень умна. Но он…
Испанец умолк, боясь, что его услышат, но сделал гримасу, вполне красноречивую. Новицкий засмеялся и хлопнул Ван-Галена по колену.
– Не торопитесь делать выводы, друг мой. У вас еще будет время присмотреться к генералу. Уверен, что вы измените свое мнение. Но в любом случае предупреждаю: по службе князь видит, знает и понимает решительно все.
Майор сделался совершенно серьезен.
– Это я уже понял. Adios!..[16]
Он повернул коня и поспешил вслед казакам, уже выезжавшим поодиночке в приоткрытую створку ворот…
Когда утром Валериан выбрался из палатки, на плато еще было темно. Солнце поднималось за левым гребнем, и остроконечные пики справа уже розовели в первых лучах. Но в лагере, который отряд разбил вчера в темноте, воздух был словно бы выморожен дыханием ледников. Стояли понуро лошади, укутанные попонами, жались друг к другу люди, едва находившие толику тепла в окоченевших за ночь телах своих и товарищей. На ружья, составленные пирамидами по капральствам, на стволы орудий обеих батарей, чернеющих в отдалении как раз против белого склона, было и вовсе больно смотреть. Взгляд словно примерзал к заледеневшему за ночь металлу. Солдаты еще добирали последние крохи беспокойного сна, но Мадатов знал, что пора им уже подниматься.
Батальоны полков Апшеронского, Куринского, сорок первого егерского, всего полторы тысячи человек, последние полтора дня карабкались вверх по скалам, перебирались через ледяные быстрые ручьи с таким сильным течением, что оно валило одинокого человека, если он неосторожно зайдет в воду выше колена. Переходили встретившиеся потоки только группами, выстроившись рядами, взяв друг друга под руки, сопротивляясь струе что есть силы.
Вчера к полудню они вывернули на едва заметную тропку, что тянулась вдоль крутого высокого склона, усыпанного камнями. Так, забирая влево и вверх, проводники повели отряд к перевалу. Солдаты шли, опираясь прикладами, лошадей вели в поводу, пушки волокли и толкали, облепив по-муравьиному упряжь, дополнительные веревки, упираясь плечами в колеса, хоботы. Старший проводник, кряжистый пожилой лезгин с вытекшей правой глазницей, предложил ему остановиться на первом же уширении и продолжить подъем наутро. Валериан и сам знал, что под вечер выходить на склоны опасно: снег, расплавленный за день, плохо уже держит камни, и те могут посыпаться вниз, сметая на своем пути живое, чугунное, медное. Он оглядел сверху морщинистое лицо, проследил рубец, начинавшийся из-под папахи и терявшийся в бороде чуть ниже скулы, подумал и покачал головой.
– Нет! Две ночевки так высоко солдаты не выдержат. Если мы пройдем перевал сегодня, завтра сможем спуститься к лесу. Так?
Проводник только пожал плечами.
– Как будут идти твои люди, князь!
– Они будут идти, как я им скажу. Вперед…
Валериан не приказывал уширить шаг, видя, что люди с трудом поддерживают и этот темп. Он только послал вестовых вдоль колонны с приказом еще более вытянуться в длину: сузить строй и разорвать интервалы между взводами и ротами. Тем не менее несколько валунов, скатившиеся незамеченными, выбили из строя человек десять. Поручика и трех рядовых положили по одному в расщелину, забросали камнями и воткнули сверху связанные из обломков жердей кресты; пятеро еще могли кое-как двигаться, если у них забрать ружье, мешок, скатку; одного пришлось нести.
Но часов в пять, еще по солнцу, отряд перевалил гребень и быстро начал спускаться, уходя от ветра, свистевшего над хребтом особенно разгульно и нагло.
Уже в темноте они выбрались на относительно ровное место, составили ружья, растерли лошадей, поставили палатки – генералу и штаб-офицерам. Остальные, пососав сухари и глотнув порцию водки, строго отмеренную каптенармусами, скучковались по трое, по четверо, и так повалились в откопанные в снегу логовища. Валериан еще порывался проверить самолично посты, но подполковник Коцебу, сухопарый апшеронец с длинным, костистым лицом, упросил его не беспокоиться, идти отдыхать, готовиться к завтрашнему трудному маршу. Часовых же берет на себя он сам, его товарищи и все офицеры, что были приданы отряду сверх комплекта.
Утро у генерала началось, как всегда, с умывания. Денщик Василий вдвоем с молодым щекастым солдатом поднесли на раскатанной и сложенной вдвое шинели несколько кирпичей, вырезанных штыками из снега. За ними они, очевидно, уходили достаточно далеко, потому что тот, что был в лагере, сделался к утру совершенно нечист. Валериан скинул мундир, стащил через голову рубашку, захватил сразу в обе ладони колючие белые комья и, нарочито громко ухая, растер грудь, шею, бока, предплечья. Василий зашел сзади и также крепко, царапая кожу, довел докрасна спину князя. Надев мундир, Валериан спустил панталоны и, не стесняясь ничьим присутствием, освежил нижнюю половину.
Застегиваясь, он поймал взгляд Ван-Галена. Испанец смотрел с тем же спокойным, внимательным выражением, с которым оглядывался все дни их марша. Мадатов махнул ему, показывая на лежащую у ног шинель, где оставалось еще примерно полтора кирпича. Дон Хуан с готовностью подошел, двумя горстями обтер лицо, а остаток уронил за воротник и замер, ожидая, когда потекут по телу холодные струйки.
Валериан расхохотался. Ван-Гален пока ему нравился. Он очевидно знал горы, не терял темп на подъеме, не шарахался на крутых спусках, не показывал страха и не щеголял напрасно бессмысленным удальством. Осталось посмотреть, каков он будет под пулями.
– Дежурного офицера! – гаркнул Мадатов.
Лагерь уже шевелился, и над обычной утренней суетой, над рокотом голосов, шлепаньем подошв, ржанием, глухими ударами металла в металл, наперегонки понеслись вдоль склона два сказанных слова:
– Офицера… дежурного… дежурного… офицера…
Через несколько минут к Мадатову быстрым шагом приблизился высокий полный драгун, утопая по щиколотку в растоптанном почерневшем снегу.
– Штабс-капитан Якубович! Последний раз ходил с рундом [17] часа полтора назад. Все спокойно, ваше превосходительство. За всю ночь никто даже не показался.
– Снимайте посты! – распорядился Валериан.
Про себя подумал: из того, что часовые никого не видели, не следует, что за ними никто не следил. Пошел к орудиям, где уже запрягали коней, подводили зарядные ящики, где в морозном воздухе раздавалась четкая, хорошо артикулированная речь начальника штаба.
– Мориц Августович! Вышли в авангард офицеров с одним из проводников. Скоро начнем спускаться в ущелье, так пусть оторвутся хотя бы на полверсты. Все же, если вдруг случится засада, у нас будет шанс приготовиться. Драгун наших пошлите, засиделись кавалеристы без дела. Как вам, кстати, испанец?
Коцебу ответил без промедления.
– Кажется, толковый офицер. Но пока по-русски не знает, ничего ему не поручишь. Командовать авангардом назначу Якубовича. Надежен, расторопен.
– Говорят, что и храбр.
– Говорят – через меру, – подполковник недовольно шмыгнул хрящеватым носом. – Но я ему инструкции дам самые строгие. Чтоб и не думал своевольничать. Успеет саблей помахать на равнине.
Мадатов кивнул, соглашаясь.
– У нас ведь командированных этих десятков шесть? – спросил он, оглядывая отряд, выхватывая тут и там фигуры офицеров, седлавших своих коней.
– Семьдесят три человека, ваше сиятельство.
– Отлично. Половину на лучших конях отправьте вперед. Остальных оставьте при мне. И поторопите людей. Лучше побыстрей спустимся вниз, а там, только доберемся до топлива, сразу устроим привал, выпьем горячего. С богом!..
Через час батальоны снова вытянулись в длинную колонну, нацелившуюся в черную горловину ущелья.
Ван-Гален ехал в передовой части отряда, с удовольствием слушая веселую болтовню Якубовича. Ему нравился громогласный штабс-капитан, всегда готовый схватиться то ли за стакан вина, то ли за рукоять горской шашки. Кривую и тяжелую драгунскую саблю он возил в обозе, прицепляя только перед полковым смотром. Обычно же носил, перекинув через плечо ременную портупею, легкую, острую гурду