йора: в потрепанном, латаном-перелатанном пехотном мундире, а скорее даже в купленной или вымененной черкеске, в мягкой, опять же неформенной обуви. Он прочел за свою жизнь, может быть, полторы книжки, знает по-французски не более полудесятка слов, да и те произносит неверно, запинается, докладывая начальству, распинает солдат в выражениях, не прописанных в уставах, но он же будет спокойно раскуривать короткую гнутую трубочку, когда в полуаршине от него мягко шлепаются в земляной бруствер чужие пули.
Валериан был уверен, что неизвестный ему Овечкин сам крепость не сдаст, хоть бы на каждого солдата в его гарнизоне и приходилась сотня воинов Сурхай-хана. По крайней мере такое число сообщил раненый гонец. По опыту Валериан разделил его смело на десять, и все равно выходило, что сын казикумухского хана привел к Чирагу несколько тысяч воинов. Они вполне могли обложить крепость и, не теряя людей на приступах, переморить защитников крепости голодом и особенно жаждой. Потому Валериан и повел пехоту с несколькими орудиями кратчайшим путем, через отроги Кавказских гор, через снежные перевалы, надеясь, что один слух о его скором марше заставит Рашид-бека оставить крепость, очистить аул и подняться вверх, прикрывая Хозрек.
Он помнил, как сумел ошеломить Абдул-бека и всю Табасарань, но на этот раз решил не отбирать лучших, зная, что за него эту задачу выполнили годы войны в горах. Один батальон с казаками, батареями ракет и тяжелых орудий отправил через Ширванское ханство, через Шемаху, увлекая за собой милиционеров из местных. Основные же силы пехоты и присланный ему Ермоловым сборный эскадрон офицеров Мадатов потащил напрямую. Но, как бы ни были подготовлены его люди предыдущими переходами, Кавказский хребет оказался препятствием страшным. Накануне вечером Коцебу, присев на корточки в низкой палатке, прочитал ему, щурясь при неверном свете свечи, список раздавленных камнями, сорвавшихся в пропасть, потерявшихся вовсе, стерших до крови ноги, изнемогших от холода. Боевые потери еще не начались, а санитарные подошли уже к полусотне.
Валериан приказал подполковнику тяжелобольных уложить в санитарные фуры и приставить к каждой полувзвод, чтобы помогали лошадям по необходимости; тех, кто мог еще двигаться сам, – разгрузить, забрать мешки, ружья, но держать их в строю. За весь день он не видел ни одного горца, но всем своим существом чувствовал, что не одна пара глаз следит за русскими из-за скал, выросших на ближайших склонах. И знал доподлинно, что отставших, брошенных без охраны, вырежут в течение получаса. Причем те, кому удастся умереть сразу, будут куда счастливей своих товарищей.
Колонна остановилась, и молодой подпоручик – курносый, лобастый и разрумянившийся на чистом холодном воздухе – вдруг вынырнул перед мордой коня.
– Ваше сиятельство! Провал впереди. Мост…
Валериан знаком приказал ему замолчать. Сам он хорошо понимал, какое препятствие могло остановить авангард, но не желал, чтобы весть эта пролетела по рядам и смутила уставших солдат.
Он толкнул коня, стоящие впереди расступились поспешно, и проехал шагом до самой расщелины. Якубович, уже взмокший и несколько потерявшийся, кинулся было рапортовать, но Мадатов не стал его слушать. Перед самым мостом конь заартачился, попытался было податься в сторону; Валериан стиснул его коленями, и умный зверь тут же перестал своевольничать, покорно и осторожно тронул копытом крайнее справа бревно. Тут же Валериан совсем отпустил поводья и выпрямился в седле, пытаясь точно отыскать центр тяжести, чтобы не помешать животному.
Три ствола, каждое сажени полторы, наверно, в обхвате, лежали так плотно, как только позволяли обрубленные наскоро сучья. Набросанные поперек ветки составляли настил, непрочный, подгнивший и, в общем, казавшийся больше помехой, чем поддержкой. Конь, вытянув шею и словно бы затаив дыхание, медленно и бесшумно опускал ноги, слегка раздвигая копытом мусор, нащупывая безусловно верную опору. Склоны, на которые опирался мост, поросли густым кустарником, уходили далеко вниз, постепенно сближаясь, и там, почти невидимый сверху, грозно рычал поток, прыгал без устали с камня на камень, жадно поджидая очередную жертву.
Ван-Гален остановился, сжимая обеими руками срубленный только что стволик, и неотрывно смотрел на прямую спину князя, не едущего, а точно плывущего над провалом. Генерал сидел ровно, не напрягая ни единый мускул, словно бы это и не его нес над пропастью косматый вороной жеребец. Все в отряде молчали, и даже птицы, казалось, притихли в кронах, нахохлились и, раскрыв клювы, следили за смельчаком.
Где-то на последней трети моста конь вдруг оступился, вздрогнул и замер, удерживая равновесие на трех ногах и нащупывая опору четвертой. Валериан остался сидеть неподвижно, не позволяя себе не то что сблизить колени, но и на миг опустить веки. Он только прищурился, и берег перед ним, только что бывший таким близким, вдруг расплылся и отступил много дальше. Он хорошо понимал, что конь либо выправится сам, либо увлечет его за собой туда, вниз, в страшную тьму провала. Жеребец медленно перенес вес, нагружая передние ноги, чуть качнулся, переступая, и всадник, также не торопясь, небольшими порциями выдохнул запасенный легкими воздух.
Вороной не спеша, аккуратно пробуя почву, одну за другой переставил ноги с моста на берег, и тут, почувствовав себя в безопасности, прыгнул прочь от обрыва. Валериан дал шенкеля, потянул повод, конь сделал резкий вольт [20] и заржал. В ответ ему сотни глоток грянули согласным хором «Ура!». Дон Хуан тоже самозабвенно кричал вместе со всеми, влюбленными глазами пожирая статную фигуру генерала. Только тут Валериан позволил себе расслабиться, чуть нагнулся и оперся на луку локтем, другой рукой охлопывая шею конька.
Первым вспомнил о своих обязанностях Коцебу.
– Егеря! На ту сторону быстро! Развернуть охранение…
– Первый взвод! – подхватил полковник Ромашин. – Побежали, родные!.. Второй взвод следом!..
После того как командир отряда проехал мост верхом, пехотинцам жаться было бы совсем стыдно. Цепочкой, один за другим, егеря пробежали по стволам и так же, «веревкой», скрылись в кустарнике. За ними двинулся второй взвод, взяв правее саженей на двадцать, так, чтобы проверить и перекрыть ущелье по всей его ширине. Следом двинулись офицеры сводного эскадрона. Якубович хотел так же, как и Мадатов, послать коня на мост, оставаясь в седле, но генерал приказал спешиться так повелительно, что драгун и не подумал ослушаться. Ван-Гален этому приказу втайне обрадовался. Лошадь под ним была не своя и чересчур своевольная; иногда чересчур бойко скакала по осыпи и скользила, а то терялась в простой ситуации, и приходилось посылать ее силой. Испанец взял ее двумя руками за повод и осторожно, развернувшись вполоборота, пошел медленно по свежему настилу, который они успели набросать частью до появления генерала, частью после того, как Мадатов форсировал мост. Лошадь всхрапывала, косила огромным лиловым глазом, но все-таки шла. Когда дон Хуан вывел животное на твердую землю, он украдкой, так, чтобы не видели другие офицеры, перекрестился.
Весь отряд перебирался через расщелину более двух часов. Начальник штаба оставался на другом берегу до последнего солдата, сидел верхом и громогласно распоряжался. Валериан, также не оставляя седла, следил, как двигаются его люди, изредка в полный голос подбадривая солдат и кидая распоряжения офицерам.
Обошлось без потерь. Несколько раз особенно неуклюжие или неудачливые рядовые проваливались сквозь ветки настила, но товарищи выдергивали их, ухватив за локти и плечи. Тяжелей всего пришлось артиллерийской прислуге. Лошадей выпрягли и провели поодиночке, передки тоже перевезли не особенно напрягаясь, но сами орудия пришлось снимать со станков и тащить волоком по каткам, подготовленным наспех из сваленных тут же стволов. Пушкари и отряженные в помощь им мушкетеры обвязали стволы веревками, растянули концы и осторожно перетягивали чугунные чудища через скрипящий и стонущий от непомерной нагрузки мост.
Пока собирали орудия, ставили стволы на лафеты, подгоняли зарядные ящики, подводили к дышлу упиравшихся лошадей, Якубович, изнывавший давно от безделья, вынул кинжал и принялся счищать кору с огромного бука, вымахнувшего к небу на опушке прогалины.
– Господа! – крикнул он. – Оставим свои имена потомству в память и в поучение. Когда-то еще кто-нибудь придет в это ущелье по нашим следам. Пусть читает и удивляется тому, что проходили здесь русские и раньше.
Офицеры с охотой доставали ножи, вставленные по горскому обычаю в ножны кинжалов, и, вытянувшись цепочкой, по очереди вырезали инициалы, с трудом продвигая лезвие в необычайно твердой древесине чинары. Ван-Гален подумал, что сама природа не хочет признавать свое поражение. Он спрятал нож и подошел к генералу. После общего напряжения сил ему казалось вполне доступным делом заговорить с командиром отряда первым.
– Ваше превосходительство! Господин генерал-майор! Как вы посоветуете назвать этот мост?
Валериан оглядел испанца, уже не столь щеголеватого, утомленного, испачкавшего мундир клейким древесным соком и кусочками мелкой щепы, и усмехнулся. Он подумал, что Новицкий, кажется, был прав, и он приобрел храброго, расторопного офицера.
– Чертов! – сказал он громко, чтобы его услышали все стоящие рядом, и тут же повторил по-французски: – Чертов! Не думаю, что нам стоит подыскивать для него другое название.
Дон Хуан поблагодарил, откозырял, и отодвинулся в сторону.
– Чертов? – обратился он к Якубовичу. – Немногие бесы решатся пробежать через это сооружение.
Штабс-капитан только махнул рукой.
– У нас, у русских, все мосты чертовы. Так еще с Александра Васильевича, с Суворова повелось. Первый он там, у вас, в Альпах двадцать лет назад отыскал и прошел.
Ван-Гален подумал, что отсюда, из Кавказских ущелий, в самом деле, даже ему уже трудно отличить Альпы от Пиренеев, и согласно покивал головой…