оторые потайные уголки дома.
Музыка стихла, каблуки перестали стучать, кажется, даже веера остановились секунд на десять, но тут же принялись трещать с новой силой. Воинский начальник в ханствах Карабахском, Шекинском, Ширванском, генерал-майор князь Мадатов всходил по лестнице рука об руку с женой под пристальными взглядами офицеров, чиновников, тифлисской знати, собравшихся на прием, который командующий Кавказским корпусом давал раз в полгода. Мужчины искоса оглядывали молодцеватую фигуру князя, женщины искали недостатки в платье бывшей фрейлины императрицы.
Новицкий протиснулся ближе и поклонился старым знакомым. Софья Александровна улыбнулась и легким кивком показала, что заметила его тоже. Валериан же смотрел только перед собой и видел одну мощную фигуру, только одну львиную гордую голову.
Ермолов сбежал на один пролет и ждал, когда генерал поднимется на ту же площадку. Мадатов остановился в двух шагах, щелкнул каблуками и начал было докладывать. Но Ермолов его оборвал:
— Не торопись, князь. Пройдем в кабинет, там и доложишь по форме. А это жена?! Еще не видел, но уже столько слышал!..
Пока Мадатов церемонно представлял супругу, Алексей Петрович уже наклонился над рукой, обтянутой тонкой перчаткой:
— Знаю, что должен был встретить раньше, но дела увели за горы. Подобно тому, как я сейчас, увы, уведу вашего мужа. Так уж устроен наш мир, Софья Александровна: дамы танцуют, мужчины говорят о делах.
— Но с кем же танцуют дамы?
Ермолов заулыбался, покосился на Валериана, потом все-таки нашелся с ответом:
— А с теми, кто еще не имел случая стать мужчиной. Столько молодых блестящих людей. Я могу представить вам…
Софья Александровна спокойно положила ладонь на мощное запястье генерала:
— Благодарю, Алексей Петрович, но я уже обнаружила в этой зале хороших знакомых. Смотрите, Валериан…
Новицкий, поняв, что говорят о нем, приблизился.
— А! — протянул Ермолов. — Гусар! Вспомнил, вспомнил, как за тебя просили. Тогда, в Петербурге.
— Здравствуй, Новицкий! — отрывисто бросил Мадатов и тут же повернулся к командующему: — Служили в одном полку. Сначала Преображенском, потом Александрийском гусарском. Хороший офицер, жаль, что вышел в отставку.
— Нам и штатские такие могут весьма пригодиться. Но — сейчас о другом. — Ермолов ухватил Валериана за локоть и повел, почти потащил к кабинету. — Горю услышать, что там происходит в твоем Карабахе. Вот и Алексей Александрович поспешает…
Вельяминов плотно закрыл за собой дверь и подошел к столу, у которого уже расположились Ермолов с Мадатовым.
— Я рад, Мадатов, — говорил Ермолов, похлопывая с моего помощника по плечу. — Рад, что твои ханства пока спокойны. «Пока», говорю я, потому что не верю и искренность Измаил-хана.
— Я тоже, — вставил быстро Валериан. — Он верен, только когда чувствует рядом железную руку. Отведи взор в сторону, и он тут же тебя укусит.
— К сожалению, таковы все здешние правители, — с покойно заметил Вельяминов.
— Да, все! Может быть, только шамхал тарковский остается нашим верным союзником! — Ермолов вскочил, подошел к стене с картой и раздвинул занавеси. — И то лишь потому, что видит в этом прямую выгоду.
— Было бы странно, Алексей Петрович, если бы люди поступали против своей непосредственной выгоды, — холодно усмехнулся Вельяминов.
— Сейчас время терять не будем, а после ты, Алексей Александрович, мне объяснишь, какая нам всем троим выгода подставлять грудь и головы под разбойничьи пули?
— Долг наш таков, — вполголоса осторожно сказал Мадатов.
— Именно, князь, долг! На этом и остановимся — нам долг, им выгода и все остальное. В чем же ищет выгоду Султан-Ахмет, хан Аварский? Вместе с братом споим, мехтулинским ханом, хочет прибрать к рукам земли шамхала до самого Каспийского берега. Далее — уцмий каракайтагский Адиль-Гирей — смотрит на юг, на Кюринское, Кубинское ханства. С ним Шейх-Али-хан, бывший дербентский правитель.
— Упомянем еще акушинцев, — добавил, не поднимаясь с места, Вельяминов, — и можно сказать, что Дагестан готов к взрыву.
— Насколько мне, Алексей Петрович, известно, — начал Валериан, — на юге Дагестана стоит сильный отряд генерала Пестеля.
— И отряд несилен, — ответил ему Ермолов, — и Пестель начальник негодный. Хвастает много, а пьет, говорят, еще больше. Ты, наверно, еще не слышал, а нам уже донесли: не удержал Пестель Башлы, выгнал его уцмий из города. Такое поражение неприятно вдвойне. И сама по себе потеря достаточно велика, и теперь разбойники эти решат, что русский император, Белый царь, им уже не владыка. Ну, мы тут долго без тебя разговаривали и решили, что надо нам дагестанцев опередить. В том, чтобы ждать, когда они нас ударят, я не вижу ни выгоды прямой, ни исполнения долга. Главная опасность сейчас — в Аварии. Султан-Ахмет будоражит соседей, подговаривает их воевать с русскими. Ударим на него с двух сторон. Мы с Алексеем Александровичем пойдем через Владикавказ к Сунже, мимо Грозной, через Андреевский в Тарки. Ты же, князь, перейдешь горы, ударишь в Табасарань, а оттуда уже близко и до Каракайтага. Казикумухов оставишь пока в покое. Сурхай-хан лисит, выжидает, кто же окажется сверху, но нам пока лишний враг и не надобен. Успокоим акушинцев, аварцев, а тогда уже и посмотрим. Но по пути, Мадатов, заглянешь в один горный аул. Есть там некто Абдул-бек.
— Слышал о таком. Сам хороший воин, и людей у него немало.
— Вот и накажешь разбойников, за то что ходили на Грозную да на Терек. Чтобы другим впредь неповадно! Ну, подробности дела нам сейчас начальник штаба прояснит основательно. Прошу, Алексей Александрович…
Новицкий и Софья Александровна не долго остались в зале. Через анфиладу комнат прошли во внутренний дворик и опустились на деревянную скамейку с деревянной же резной спинкой. Села Софья Александровна, Сергей остался стоять, рассматривая ее пристально.
— Что, подурнела?
— Избави Бог, Софья Александровна. Замужество женщину красит. Тем более такое счастливое.
— Вам не нравится мой супруг?
Новицкий смущенно покачал головой:
— Ваша прямота меня… настораживает. Здесь все стараются говорить уклончиво и ходить путями окольными.
— В Петербурге, как вы, надеюсь, заметили, то же самое. А я так устала от недомолвок. Так что же о вашем приятеле и моем муже?
— Я надеюсь, что в качестве мужа он куда лучше, чем в роли друга. Впрочем, я говорю вздор, друзьями мы никогда не были, да и приятелями, в сущности, тоже. Сослуживцы, не больше. Но скажу честно… — Новицкий наклонился, и Софья Александровна встревоженно потянулась к нему навстречу. — Скажу честно, как бы я ни старался, ничего дурного припомнить, увы, не могу. Человек храбрейший, начальник распорядительный. Командующий числит его своей правой рукой, офицеры и солдаты на него только не молятся.
Мадатова откинулась на спинку и смеющимися главами оглядывала Сергея:
— А вы все тот же, Сергей Александрович! Колюч, остроязычен, насмешлив.
— С чего же мне вдруг становиться другим? Обстоятельства изменяются, нас не меняя.
— Цитата? Откуда?
— Не помню, но очень похоже на латинскую мудрость.
— Bon mot[34], не больше. Удачно пущенное словцо. Скажу честно, я чувствую себя изменившейся, и, — Софья Александровна чуть покраснела, — не одно замужество этому, должно быть, причина.
— Но, должно быть, еще и оно. Это же не часто встречается, чтобы женщина после свадьбы не разочаровалась вдруг в муже.
— Ревнуете?
— Ревную, — подтвердил спокойно Новицкий. — Немного. Совсем чуть-чуть. Знаете, как угли вдруг раздуваются ветром. Вот увидел вас, и что-то такое вдруг затеплилось.
— Какое удачное вы отыскали сравнение. Угли, покрытые пеплом, ветер…
— Помилуйте, — опешил Сергей. — Уж, кажется, что может быть проще и даже, извините, пошлее. Костер, ветер… Видел уже больше тысячи раз.
— Вы, милый мой, но не я! Вы же боевой офицер и помещик. У вас в памяти всё походы, биваки, охота, ночлег у костра. А я — выпускница Смольного института. Дортуары, классные комнаты, танцевальные залы. Потом такие же залы и дворцовые коридоры, фрейлинский угол, кареты, выходы, театральные ложи… И вдруг — все изменилось. Вы понимаете, Сергей Александрович, — все! Я выхожу замуж за человека совершенно иного круга. Еду с ним на край света. Вижу Россию — реки, холмы, леса. Потом степи. Потом я увидела — горы!..
Софья Александровна говорила все громче, живее, жестами показывала: какие глубокие были реки, какие большие леса, какие широкие степи, какие высокие горы. Новицкий следил за черными глазами, за узкими ладонями, гибкими запястьями, слушал и улыбался. Куда пропала затянутая в корсет петербургская барышня, какой человек открывался на ее месте!
— Вы знаете, когда я смотрела на степи, мне хотелось петь — длинно, протяжно и грустно. Когда я увидела первую белую шапку большой горы, я только открыла рот и сказала: а! И повторила: а-а-а! И поняла, что никаких слов у меня уже нет. Могу только тянуть, тянуть, тянуть без конца — а-а-а-а!.. И восхищаться, и трепетать, и удивляться мудрой щедрости того, кто дал мне возможность это увидеть.
— Мне говорил один старый солдат, — сказал Новицкий, — что в отпуске он рассказывал сельчанам самые небылицы о здешних народах, и ему верили. Что люди прыгают на одной ноге, смотрят тремя глазами, сворачиваются комком подобно ежу и катятся вниз по склону. А потом как-то обмолвился, что видел горы, на которых снег не тает и летом. Его чуть не избили за бесстыдную ложь.
— Да! Да! — подхватила Мадатова. — Когда муж… тогда еще князь Мадатов… описывал мне в Петербурге Кавказ и страны за ним, я слушала покорно, но улыбалась в душе. Когда мы еще только начали подниматься к ущелью, я кинулась к нему на шею и просила, просила прощения за свое глупое неверие. Все так, как он описывал, так и еще даже лучше. Эти мрачные теснины, эта кипящая пена, черные скалы, висящие над головой. Карета прыгает по камням, сердце подлетает под горло, то ли от толчка, то ли от страха, то ли от восхищения. А потом началась гроза, какие летали молнии! И гром, перелетая меж стенами, перекрывал даже рычание Терека.