А. У.) слишком значительного числа войск, по всеобщему неурожаю, ныне невозможно, да и на будущее время, по малонаселенности края и затруднительности сообщений, было бы сопряжено с большими неудобствами и расходами чрезвычайными».
Петербург ждал от Розена известий о громких победах, а не занудных и неисполнимых просьб о кредите из дырявого бюджета. Но не дождался. Напротив, появились признаки ухудшения обстановки. У горцев, сплотившихся вокруг идей мюридизма, появились популярные, а главное, талантливые лидеры. «Шамиль, племянник Кази-Муллы, главнейший из сообщников сего изувера и последователя его Гамзат-бека, приобревший в горах своим фанатизмом и ненавистью к русским всеобщее уважение, после разсеяния мятежных скопищ Гамзата, скрывался в горах, — писал Розен Чернышеву в июне 1835 года. — Когда же страх, наведенный в конце прошлого 1834 года на умы дагестанцев нашим оружием, несколько разсеялся, Шамиль показался среди койсубулинцев, и начал, сперва тайно, а потом явно распространять между жителями Нагорного Дагестана зловредное учение предшествовавших ему мятежников, убеждая к тому и разсеявшихся по разным местам Дагестана мюридов. Невежественные поборники исламизма, признав своим главою Шамиля, ревностно принялись за распространение шариата». Из этой пространной цитаты становится понятно, что с двумя вождями горского сопротивления Гази-Мухаммадом (Кази-Мулла в русскоязычных документах того времени) и Гамзат-беком Розену удалось справиться: имамы были убиты, но их место занял третий имам — Шамиль, поведший борьбу с удвоенной энергией. Война грозила затянуться. Император нервничал.
Отсутствие военных побед дополнялось сведениями о бардаке в гражданском управлении. III отделение канцелярии Николая I (политическая полиция российского государства) регулярно получало сообщения о многочисленных злоупотреблениях и пороках тифлисской администрации. «Несправедливо жаловаться на свойства характера главного начальника барона Розена, он добродушен и снисходителен; доступчивостию и правдивостью в начале привлекал всех, но когда общие желания к устроению не совершились, тогда изменилось расположение, — докладывал тайный полицейский осведомитель в столицу. — По слабости или по несчастию, оказывает излишнюю доверенность некоторым недостойным; выборы его часто ошибочны. Хотя барон старается обнять обстоятельства, хотя недостатки и упущения ему известны, но по нерешимости затрудняется, и не предпринимает полезного, опасаясь, чтобы переменою или исправлением не нанести вреда. От сих разнообразных причин рождается в общем мнении жителей невыгодные понятия, сопряженные с неудовольствием и расстройством».
Разумеется, подобные бумаги попадали и на стол императора, который всегда принимал живейшее участие в «кавказских» делах. В 1837 году монаршее терпение лопнуло. Николай I засобирался на Кавказ.
Адольф Берже, один из отцов-основателей отечественного исторического кавказоведения, сравнил поездку Николая I на Кавказ с Персидским походом Петра I. Довольно точное сравнение. Николай Павлович отправился на Кавказ отнюдь не для того, чтобы попробовать на вкус минеральные воды Пятигорска. Царь чувствовал назревший кризис и хотел разрешить его в свою пользу. Возможно, он понимал: если не закончить войну прямо сейчас (в 1837 году), она может продолжаться бесконечно.
Николай I тщательно готовился к вояжу. Розен и его генералы получили приказ усилить давление на горцев. В 1836–1837 годах Отдельный Кавказский корпус «утюжил» горную поверхность Чечни и Дагестана. Вместе с тем предпринимались и дипломатические маневры, призванные перетянуть на сторону империи колеблющихся, сделать их лояльными подданными.
Намерения августейшего путешествия точно сформулированы в письме военного министра Чернышева: «Государь император, предположив обозреть в течение наступающей осени Кавказскую и Закавказскую области, между прочими видами, решившими Его Императорское Величество предпринятие столь дальнего путешествия, изволил иметь целию присутствием Своим в тех местах положить прочное основание к успокоению Кавказских Горских племен и к устройству будущего их благосостояния наравне с прочими народами, под благотворным скипетром Его Величества благоденствующими».
Путь Николая I на Кавказ пролегал через Крым. Оттуда на пароходе «Полярная звезда» император отправился к восточному побережью Черного моря и 20 сентября 1837 года благополучно прибыл в Геленджик. Здесь царь посетил лазареты с ранеными и больными солдатами. Высокий, статный государь вызывал трепетное чувство у солдат, впервые видевших российского самодержца. Некоторым особо отличившимся в беспрестанных стычках с горцами Николай I положил на грудь заветные Георгиевские кресты.
Но Кавказ встречал императора не ласково. В Геленджике разразился пожар, в тушении которого принимал участие весь гарнизон. Приложив все возможные усилия, огонь побороли. На следующий день во время военного смотра задул страшный ветер. Солдаты с трудом держали строй, фуражки уносило в море, а кричать традиционное «Ура!» было и вовсе невозможно: солдаты закашливались, отворачивали лица в сторону, казалось, они отворачивались от царя.
Далее государь продолжил свое путешествие морем. Из Геленджика отплыл в Анапу, а оттуда — в Редут-кале, где его ожидал Розен. «Честь имею явиться», — такими словами император поприветствовал своего генерала и, держа под козырек, протянул барону руку. Начало, для Розена вполне ободряющее, не предвещало последовавшей драмы. Через Мингрелию царь отправился к Эривани. Прибыв в крепость, от которой отступил грозный Цицианов и которую взял царский любимец Паскевич, Николай I был страшно разочарован: «Какая же это крепость; это просто глиняный горшок», — раздраженно бросил он свите. Наверняка в тот момент император вспомнил триумфальные рапорты Паскевича об удачном штурме этой «неприступной твердыни». Быть может, подумал и о «законсервированном» Ермолове, канувшем в небытие интригами Паскевича.
Из Эривани Николай I отправился в Тифлис. Та осень была особенно дождливой, кавказские старожилы не помнили таких проливных дождей. Дороги превратились в непролазную топь, и царский экипаж едва двигался. На некоторых участках императору приходилось покидать карету и пересаживаться на простую казачью лошадь, с трудом месившую липкую грязь. Все это портило настроение монарха. Но дальше — больше.
Царя, добравшегося сквозь грязевые потоки в Тифлис, встречали все городские начальники: сам Розен, тифлисский военный губернатор Михаил Брайко, грузинский гражданский губернатор Николай Палавандов и городской полицмейстер Александр Ляхов. Однако случился конфуз. Полицмейстер был мертвецки пьян. Разъяренный Николай I немедленно уволил нерадивого чиновника с занимаемой должности, а Розен получил строгий выговор.
После этого царь захотел посетить православную святыню Грузии — Сионский собор, но основной вход оказался заперт. Русскому царю пришлось входить в православный храм через боковую дверь. Но и внутри, к большому удивлению Николая I, его никто не встречал. Как затем выяснилось, архиепископ Евгений, отвечавший за прием императора, благополучно его проспал.
На следующий день император проводил смотр Эриванского карабинерного полка. Им командовал зять генерала Розена князь Александр Дадиани, сын мингрельского владетеля. Дадиани пользовался покровительством Розена и находился под влиянием своекорыстной и порочной дочери барона — Лидии. Это сочетание стало причиной серьезных проступков полкового командира. Дадиани использовал солдат полка в качестве крепостных, заставляя их работать в своих имениях. В пищу солдатам шли отходы, а образовавшиеся денежные излишки полковник присваивал. Наконец, Дадиани был жесток с подчиненными, подвергал их тяжким телесным наказаниям. Обо всех этих прегрешениях розенского зятя император знал еще в Петербурге. Возможно, Николай I закрыл бы на них глаза, но столь избыточный беспорядок заставил его отреагировать.
Разжалованный Дадиани, или гнев царя
Приехав на смотр Эриванского полка, император подозвал к себе Розена и Дадиани. Гневно отчитав провинившегося офицера, государь прямо перед строем приказал военному губернатору Брайко сорвать с трясущегося Дадиани флигель-адъютантские аксельбанты. После, сверля взглядом разжалованного и униженного Дадиани, Николай I произнес суровый приговор: «В Бобруйск». Тут же виновного посадили в тройку и повезли в бобруйскую ссылку. По пути Дадиани было позволено проститься с женой, которая, узнав о случившемся, упала в обморок.
Барон Розен продолжал стоять перед императором, низко опустив голову и обливаясь слезами. Визит Николая стал для него несчастьем, больно ударившим и по его семье, и по карьере. Вскоре Розена отозвали с Кавказа.
Уезжая из Тифлиса, Николай I повелел создать особую следственную комиссию для разбора жалоб населения и злоупотреблений, процветавших при Розене. Жалобу мог оставить и сам царь: на выезде из города экипаж государя наскочил на колдобину и едва не опрокинулся. Монарх вновь был вынужден ехать верхом.
Поездка не оправдала надежд Николая I. Горцы Северо-Западного Кавказа остались безучастны к прокламациям, которые призывали их выразить покорность «белому царю». Шамиль выскочил из ловушек, расставленных царскими генералами, привлекал новых сторонников и угрожал объединить под лозунгом газавата всех мусульман Кавказа.
Спустя годы царь грустно заметит, что во время своей поездки он видел дела, которые «шли все хуже и хуже». Итог высочайшего путешествия: денег потрачено 143 438 рублей 59 копеек серебром, лошадей загнано до 170.
Война продолжилась.
Шамиль
13 октября 1832 года русские войска штурмовали дагестанское селение Гимры. Башня, в которой засели Шамиль, имам Гази-Мухаммед и еще тринадцать мюридов, была окружена со всех сторон. У горцев кончились боеприпасы, солдаты Отдельного Кавказского корпуса подходили все ближе. Башня, сооруженная в родном селении Шамиля, могла стать братской могилой для ее защитников. Но Гази-Мухаммед, которого русские называли Кази-Муллой, не хотел умирать так бесславно. Он призвал своих сподвижников сделать вылазку, попытаться спастись. Мюриды же только подавленно переглядывались. Тогда имам засучил рукава рубахи, затянул пояс, поднял над головой саблю и в последний раз обратился к своим воинам: «Ну, друзья, до свиданья там, пред судом Всевышнего!»