Лиза была с ним согласна. Витёк, например, раздражал её именно своей болтливостью.
– Ну а женщины у вас тоже больше молчат?
– При мужчинах – да.
– А почему?
– Так положено мусульманке.
– Ну а между собой они разговаривают?
– Женщины есть женщины.
– Женщине сама природа предписывает быть разговорчивой, иначе дети разговаривать не научатся, а мужик – он охотник, ему в засаде тихо сидеть надо и думать, как семью прокормить, вот и молчит, – резонно заметила сидевшая с ним у костра учительница из Брянска.
– А вот при победе коммунизма все будут равны – и мужчины, и женщины, тогда как быть с разговорчивостью? – не унималась Лиза.
– Я, Линочка, не сильна в политграмоте, но думаю, что мужчина при любом строе всегда будет сильнее женщины, так уж природа задумала, ему и кормить семью, тут уж не до болтовни.
Лизавета же замолкала только во время переходов. Походы в горы ей давались с трудом, и она добиралась до очередного привала к моменту, когда отдохнувшая группа собиралась в путь. Правда, усталость как рукой снимало, как только туристы останавливались на привал. Тут Лиза опять начинала щебетать, собирая вокруг себя всех желающих отдохнуть от утомительного перехода.
– По-моему, эти привалы – лучшее, что есть в туристическом походе, – весело изрекала Лиза, – а то идёшь, идёшь по горным тропинкам, нет сил по сторонам смотреть и красотами любоваться.
– У тебя же рюкзак больше тебя самой. Выброси наряды – легче побежишь, – как всегда, ехидно замечал Витёк.
– Горы не всем по силам, – вдруг заступился за Лизу Руслан, – тут всё дело в дыхании: кто умеет правильно дышать, тому легче, но для этого тренировка нужна.
Часто во время переходов он тихо подходил к Лизе и молчком забирал у неё рюкзак. Помогал не только ей, а всем отстающим, поэтому принять эту помощь за ухаживания было сложно. И всё же с каждым днём похода Лиза с удивлением замечала, что ей бесконечно приятно принимать помощь инструктора, ловить на себе его взгляд, слушать его спокойную речь с кавказскими гортанными звуками. Однажды при переходе горной речки, когда Руслан, помогая ей спрыгнуть с высоких мостков, на одно мгновение крепко прижал к себе, сердце её радостно подпрыгнуло, заставив покраснеть. С того момента странное волнение повторялось каждый раз, как только Руслан обращался к ней или нечаянно прикасался. Даже видеть его было бесконечно радостно и волнительно. Ложась спать на дно жёсткой палатки, пристраиваясь между тёплых тел подружек по походу, Лиза мечтала о том, чтобы ночь прошла как можно быстрее, чтобы в свете утреннего солнца опять увидеть всегда свежего и подтянутого Руслана.
«Странно, – думала она, – вот Энгельс говорит, что любовь – это надуманное чувство, но почему тогда поцелуй этого красавца Митяя вызвал у меня только отвращение, а даже дыхание Руслана за моей спиной приводит меня в смятение?» Смятение действительно было, и оно выливалось в лихорадочное веселье. Лиза то песни затянет, то хоровод организует, то ночью разрисует спящих туристов зубным порошком и помадой. В водоворот Лизаветиного веселья с удовольствием погружались все окружающие, а мужская часть группы смотрела на неё с неослабевающим интересом. И если земляки, привыкшие к весёлости и раскованности русских женщин, флиртовали с Лизой весело и беззаботно, то кавказцы принимали всё всерьёз. Особенно усердствовал инструктор второй группы туристов – Махмуд. Лиза же превратила его ухаживания в весёлый аттракцион. Требовала на русский манер засылать сватов, которые тут же находились из числа готовых повеселиться туристов. Роль посажёных родителей выполняли простодушная Вера, не чаявшая души в весёлой и задорной Лизавете, и Кол Колыч – знаток народных традиций. Понятно, что жениху было отказано, на что он с какой-то настораживающей злостью изрёк:
– Если на Кавказе жениху отказывают, он невесту ворует.
Сказал – и сделал. Было ли это в шутку или всерьёз – так и осталось непонятным, но вот если бы не его ранение, то Руслан так бы и не узнал, что стоит за этим безудержным Лизиным весельем.
Когда Руслан у реки подхватил её на руки, Лиза, как маленький воробышек, сжалась в его крепких объятьях и, сама того не желая, прижалась к нему, замерев от нахлынувших чувств. Утром после свидания Лиза проснулась с чувством светлой радости и, сладко потянувшись, побежала умываться к ручью. По дороге к лагерю её остановила Раиса и, развязно улыбаясь, протянула ей записку. Увидев опрокинутое лицо Лизы, она потрепала её по плечу:
– Брось горевать, у него тут под каждым кустом по такой зазнобе.
– Ты о чём? – ещё не отдавая себе отчёта в том, что произошло, спросила её Лиза.
– Да о твоём кавалере, с которым ты всю ночь вон на той лавке зажималась, – нахально глядя ей в глаза, заявила Раиса. – Я Махмудику в это время раны зализывала и всё видела. Возвращалась утром, а тут Руслан – записку тебе передал.
От нахлынувшего разочарования, гадливого чувства из-за прикосновения к её тайне распущенной и злой бабы из Лизиных глаз брызнули слёзы, и она, не помня себя кинулась прочь.
– Повой, повой, помогает, – крикнула ей вслед Раиса.
В лесу, успокоившись и несколько раз прочтя записку Руслана, Лиза решила всё же ответить ему. С этой минуты Лизу как будто подменили. Она стала задумчива и грустна.
– Лилечка, ты, часом, не заболела? – спрашивала её сострадательная Вера.
– Это, видно, она горюет, что Махмуду отказала, – строил свои предположения Кол Колыч.
Странно, но разговоров о ней и исчезнувшем неожиданно Руслане в группе не было. Видимо, даже у Раисы не повернулся язык посудачить на эту благодатную тему, так тронули её зачерствевшее в любовных неудачах сердце Лизины слёзы о потерянной первой любви. Странно, но вместе с Лизой загрустил и Витёк. Даже Верунин кавалер, который прибился к ткачихе на первых же танцах в Адлере, и сватовство Кол Колыча к Раисе не заинтересовали его. Витёк тихо бродил за грустной Лизой и даже не пытался её развеселить. Лиза откровенно повеселела только после того, как написала Руслану письмо. После каждого написанного предложения ей безумно хотелось спросить, любит ли он её, и написать о своих чувствах, но мысль о том, что может быть осмеянной, сдерживала. Письмо получилось занятным, но просто дружеским, как будто не было той заветной скамейки и не было признаний и клятв.
Домой они ехали весёлой компанией. Главной темой разговоров в поезде опять стала Вера, которая просто сияла от распиравшего желания похвастать свалившимся на неё счастьем. Вере очень хотелось поделиться им с народом, но, кроме намёков, высказать ничего не решалась.
– Вот тебе и на, – говорила она, потряхивая жиденькими кудряшками, – я и не знала, что это сладко, то так. Сколько жива буду, столько и на Кавказ ездить стану.
– Может быть, на месте кого присмотришь? – интересовался Витёк.
– Нет уж, куда нашим до кавказцев, – авторитетно заявляла Вера и опять расплывалась в блаженной улыбке.
– Ну а ты попробуй, может быть, понравятся, – советовала Раиса, прижавшись своими круглыми коленками к острым коленкам Кол Колыча.
– Неча и пробовать, – презрительно глядя на её жениха, так не похожего на молодого джигита, отвечала Вера.
– Вера, а что ты теперь со своей справкой делать будешь? – полюбопытствовал Витёк.
– Какой справкой?
– Да то, что ты девица?
– Выброшу и новую запрошу – для подтверждения моего женского статуса, пусть знают, – отвечала гордо Вера.
Туристы, чем ближе был дом, тем больше переключались мыслями на ожидавшие дома дела, думая каждый о своём, Вере поддакивали, но шумных бесед не затевали. В Москве все расстались, обещая писать друг другу, искренне веря в эти обещания. В дизеле, который вёз Лизу и Витька в Рыбинск, он вдруг сказал ей:
– А я знаю, почему ты вдруг загрустила, когда Руслан уехал.
– При чём тут Руслан? – вспыхнула Лиза.
– Да влюбилась ты в него, меня не обманешь, – грустно сказал Витёк и перевёл разговор на другую тему.
Потом, когда мать привела с вокзала расстроенную Лизавету домой, ей почему-то отчётливо вспомнились слова рыжего поклонника и его грустный взгляд. «Он влюблён в меня!» – вдруг поняла она своим, уже познавшим первые чувства, сердцем, и слёзы жалости о попавшем в беду друге, о любимом, оставленном там, на далёком Кавказе, хлынули рекой.
– Выть – вой, но смотри, в бой не бросайся. С этими твоими шутки плохи. Вмиг загремишь, а потом оправдывайся.
Проплакав всю ночь, к утру Лиза приняла решение сходить в милицию и разузнать, что с Витьком. Планы её осуществились, но не по её воле. Уже к вечеру она получила повестку в прокуратуру, в комнату №27, в 10:00 следующего дня. Мать, увидев записку, обомлела, а потом, сделавшись строгой, сказала:
– Ты, главное, язык держи за зубами, и обойдётся.
– Конечно, обойдётся, я ни в чём не виновата, – твёрдо заявила Лиза, но ночь не спала, постоянно слыша тревожный шёпот из спальни родителей.
Время до 10:00 следующего дня тянулось невыносимо долго. Лиза терялась в догадках, за что её вызвали к следователю. Первой мыслью был Витёк, но что она знает о нём, кроме того, что он балагур? Она так мало интересовалась им, что, кроме шуточных разговоров, никогда ни о чём с ним не разговаривала. За собой вины она не чувствовала. Отец у неё погиб в Красной армии, мать официально домохозяйка. Может, за то, что на базаре торгует? Почему тогда вызвали её, а не мать? «В случае если всё же проблема в маме, то скажу им, что, как комсомолка, обязательно постараюсь заставить её бросить базар», – думала Лиза.
Однако первая её догадка оказалась верной. Речь о Витьке зашла сразу, как только она по требованию следователя представилась. Следователь был стар и сед и имел какую-то совершенно невыразительную внешность, которую описать вряд ли кто-то бы взялся, но холодные его глаза обжигали своим равнодушием и неприкрытым презрением к переживаниям тех, с кем ему приходилось работать.
– Мы знаем, – начал он издалека, – что вы, Елизавета Николаевна, активная комсомолка, верная делу Ленина и Сталина, поэтому надеемся на вашу помощь в деле разоблачения врага народа. Скажите нам, пожалуйста, что вам известно о Викторе Георгиевиче Грамотееве?