– Наумов Иван Фёдорович – мой отец, которого я знаю столько, сколько помню себя.
– Он вам родной?
– Нет, но ближе многих родных, – с вызовом ответила Лиза.
– Если вы так близки, то могли бы ответить, как комсомолка комсомольцу, как получилось так, что ваш отчим стал шпионом иностранного государства? – повысив голос в ответ на Лизин вызов, заявил следователь.
– Я не знаю, на чём строится такое обвинение, но уверена, что оно не имеет под собой оснований, – ответила Лиза. Сказала так гладко и твёрдо, что сама удивилась, откуда нашлись эти слова.
– Вот, прочитайте, – протянул ей следователь сложенный вдвое листок, – но только не разворачивайте. Мы храним в тайне имена людей, которые в отличие от вас, комсомолки, проявляют бдительность и помогают нам выявлять врагов советского народа.
Лиза взяла в руки листок вырванный из школьной тетради и исписанный неровным детским почерком и прочла следующее:
«Уважаемые товарищи чекисты! Довожу до вашего сведения, что в ряды честных тружеников нашего паровозного депо, все силы отдающих делу строительства коммунизма, затесался враг народа, который хает наше государство и нахваливает империалистов. Он не верит в скорое построение светлого будущего и считает, что наши товары хуже заграничных. Так, например, разбирая двигатель паровоза, сделанного на новом Харьковском паровозостроительном заводе, гражданин Наумов И. Ф. заявил, что наши двигатели значительно хуже шведских, которые он ремонтировал ещё в Сибири. Думаю, что такие антисоветские заявления мог сделать только шпион и враг народа».
Далее, видимо, шла подпись, но её не было видно за сгибом письма. Лиза несколько раз пробежала неровные строчки кляузы, но понять, из чего следует, что отец – шведский шпион, так и не смогла. Протянув письмо следователю, она с удивлением спросила:
– Ну и что, откуда же видно, что он шпион? Просто сказал не подумав, вот и всё.
– Как это «не подумав»? С вашей точки зрения, ваш отчим проявил опрометчивость и тем открыл своё истинное лицо?
– Отец слишком простодушный человек, чтобы хитрить. Ему, наверное, показалось, что наши двигатели хуже шведских, вот он и ляпнул, ничего плохого не имея в виду.
– А вот вы, комсомолка, допускаете такую мысль, что наша промышленность не в состоянии производить хорошие паровозные двигатели? – строго глядя на Лизу, спросил следователь.
– Я, комсомолка, не допускаю, но он не комсомолец, да и малограмотный, может быть, ему и показалось.
– Вы говорите, что он малограмотный, а вот ваш отец заявил, что он закончил два класса церковно-приходской школы, то есть практически получил чуждое Советской стране образование.
– Но ведь он учился до революции, а тогда в деревнях других школ и не было. Хорошо, что хоть эту школу ходил. Мать моя вообще осталась неграмотной.
– Ага, значит, грамотный, а такую чушь несёт. Двигатели, видишь, ему не те! Интересно, с чьих это слов он поёт? Скажите, не замечали ли вы контактов отца с посторонними лицами и особенно с иностранцами?
– Не замечала. Отец очень любит мать и меня. Он всегда с нами, всегда на глазах. Если куда без нас и уходит, то только на работу да к соседям – чего-нибудь починить, если позовут.
– А есть такие, которые зовут чаще других?
– Да нет, всё разные. У одного одно поломается, у другого другое… Вот его и зовут. Он безотказный.
– А, – оживился следователь, – так он, кроме того, что шпион, ещё и зарабатывает на стороне, пряча от государства свои левые доходы?
– Ну что вы, – испугалась Лиза, – Он просто помогает, и всё. – И, помолчав, добавила: – Бесплатно.
– Ну прямо святой, – съязвил следователь. – Ну а замечали ли вы, Елизавета Николаевна, антисоветские настроения у вашего папаши?
– Отец мало интересуется политикой, но он патриот и настоящий строитель коммунизма. Он мало говорит, но много делает.
– Токарева, мы так с вами договоримся, что вашего отчима надо к награде представлять, а не уголовное дело заводить. Однако факты упрямая вещь, и есть бдительные люди, которые за маской лояльности быстро вычисляют врагов. Идите, ваша позиция ясна. А мы будем разбираться.
Когда Лиза уже выходила из кабинета, дознаватель вдруг заинтересовался:
– А что он умеет ремонтировать?
– Да всё – от примуса до паровоза, – ответила Лиза, – руки у него золотые, про него все так говорят. Вы уж разберитесь, пожалуйста, не может он быть врагом, – добавила она, сглотнув подступившие слёзы.
Мать ждала на той же скамейке напротив прокуратуры, как и полтора месяца назад, когда Лизу вызвали сюда по поводу Грамотеева.
– Ну что? – кинулась она к дочери.
– Идём, не здесь, – бросила на ходу Лиза и всю дорогу до дома сосредоточенно молчала, подыскивая слова, чтобы объяснить матери смысл предъявленных отцу обвинений. Как она ни старалась, но после рассказа о состоявшемся со следователем разговоре услыхала недоуменный вопрос матери:
– Что-то я не пойму, что плохого тятя сделал?
– Мама, я же объяснила, похвалил шведский паровоз, вернее, двигатель паровозный, сказал, что он лучше нашего…
– Ну и что? – перебила её мать. – Ну лучше. Вон у меня немецкие ботинки, я их ещё в старину купила, на выход. Крепкие, только носы пооббились, но ничего, помажешь гуталином – и как новые. А тут недавно купила наши – и месяца не проносила – развалились. Кожа не та, подошва картонная. Коль худо сделано – почему не поругать? Тятя так свои железки любит. Бывалыча, сидит, улыбается без причины, спросишь: «Ты чего?» – «Да вот, – говорит, – сегодня такой интересный насос попался, долго возился, но сделал». Ведь это только бездельнику всё равно, хорошо сделано или плохо. Постой-ка, – вдруг спохватилась она, – говоришь, детской рукой написано? Есть ведь в его бригаде один такой лентяюга, у которого сынок лет двенадцати. Ваня всё ругал его, вернее, не ругал, а сокрушался, что семья у него бедует, а он лодыря гоняет да водку пьёт. Может быть, позавидовал папке, что того все нахваливают, а его ругают? Надо бы поразузнать, что да как. Правда – она всё одно выплывет. Шила в мешке не утаишь…
– Но следователь сказал, что они тех, кто им сигнализирует, не выдают, – возразила Лиза.
– Плохо ты людей знаешь. Дрянной человек любит своими подвигами похвалиться, коль хвастать больше нечем. А тут власть так жизнь в стране перевернула, что всякая муть, которая в старину на дне лежала, теперь всплыла да тешится. Власть, насколько я своими мозгами понимаю, и должна дурное нутро человека сдерживать, а не выпускать его наружу. Наша же, наоборот, всякую нечисть, которой давно место в аду, нахваливает да поощряет.
– Слушай, а уж не из-за комнаты ли, обещанной отцу, наклепали на Ваню? – перебила она свои антисоветские рассуждения, – семья этого лодыря в полуподвале живёт, а при такой его работе вряд ли ему квартира светит.
– Мама, тебе бы сыщиком работать, вон какую логическую цепь выстроила, – слабо улыбнулась Лиза, прочитавшая во время болезни купленный матерью на рынке потрёпанный томик про знаменитого сыщика Ната Пинкертона, изданный ещё до революции. – Надо справки навести, а потом уже догадки строить, хотя чем можно помочь отцу, если даже узнаем, кто его оговорил?
– Э, не скажи, милая. Вот вызовут меня – я всё и выложу, ну не прямо, а так, чтобы задумались: кто тут враг, а кто нет.
– Ой, мама, тебе туда со своими настроениями да несдержанностью лучше не ходить, только всё испортишь.
– Ну, ты уж мать-то совсем дурой не считай. Это я дома душу отвожу, а на людях ни-ни. Тут вот ночью лежала и думала, как же так получилось, что не тебя (не дай бог!) – с твоими друзьями, не меня – языкатую, а Ваню вдруг забрали? Видно, по наивности его всё это произошло. Он ведь в людях только хорошее видит. А я вот никому не верю, слишком меня жизнь потрепала, чтобы доверяться каждому встречному и поперечному. Телок он, Ваня-то наш, может, за это я его и люблю? – добавила она, уже стоя у порога и натягивая на себя фуфайку. – Я вчера весь день вокруг тюрьмы пробегала, всё пыталась что-то узнать да ненароком Ваню увидеть, но всё попусту. Теперь я знаю, что мне делать, – сказала мать уже стоя на пороге.
Оставшись в одиночестве, Лиза прилегла на кровать, но мысли обо всём произошедшем не давали заснуть. Когда красных генералов объявили врагами народа, она не сомневалась в их вине. Арест Витька связала только с подлостью Митяя. Страшным потрясением для неё стал арест Косарева. Сомнения и разочарования одновременно терзали душу. Однако это были частные случаи, не затрагивающие главного, на чём она выросла и чем жила: веры в справедливость Советского государства, мудрость Сталина и в возможность построения коммунизма. Молодому поколению эти три святыни заменили собой православную Святую Троицу и были так же неразделимы и бесконечно почитаемы. Теперь, когда арестовали отчима, человека, которому Лиза не только доверяла, но и умом понимала его невиновность, всё чаще в голову стала приходить мысль о том, что всё дело в людях, которые руководят страной. Вот среди них, этих государственных людей, и завелись враги народа, которые сажают невинных людей по любому пустому навету, чтобы скомпрометировать советскую власть. Много их посадили в последнее время, но, видимо, далеко не всех. Сталин, хоть мудр, но в одиночку навести порядок в такой огромной стране не в состоянии. Из этого выходило, что для спасения отца и Витька надо писать в Кремль лично товарищу Сталину. Когда домой вернулась мать, письмо было не только написано, но и уже брошено в ближайший почтовый ящик. Лиза резонно рассудила, что письмо для того, чтобы быть прочитанным занятым человеком, должно быть коротким и чётким. Несколько раз переписав письмо, она отправила его в следующем виде:
Дорогой Иосиф Виссарионович!
К Вам обращается комсомолка Токарева Елизавета Николаевна с просьбой о помощи.
Довожу до Вашего сведения, что в сентябре этого года арестован один из моих товарищей – Грамотеев Виктор, а затем, в ноябре, мой отчим – Наумов Иван Фёдорович. Могу дать честное комсомольское слово, что они ни в чём не виноваты, а стали жертвой оговора подлых и завистливых людей, которые не дают честным людям строить коммунизм. Прошу разобраться в этом деле.