Бесконечно преданная Вам и делу Ленина комсорг группы Ф-1 медицинского училища г. Рыбинска Е. Н. Токарева.
Мать пришла домой разбитой и усталой. Раздевшись, она села за стол и сказала:
– Точно, это лентяюга Пашка наклепал на отца. Мне в депо сказали, что он похвалялся, мол, скоро комнату получит, которую обещали Наумову. Когда узнали, что отца арестовали, многие решили, что это его рук дело, но сказать боятся. Со мной тоже не шибко-то разговаривать хотели, глаза прятали. Я и так, и так. Потом мастер подошёл и попросил уйти, мол, нельзя посторонним быть на территории депо. Пока провожал до дверей, мне на ухо-то и шепнул про этого самого Пашку Непряхина. Вот ведь гнида! Я давно замечала, что людям фамилия даром не даётся. Это ещё от корней лень в нём тянется. Прясть и деды, видимо, не хотели, – вздохнула Ефимия Петровна и, сделав паузу, вдруг спросила: – Это правда, что ты ушла из училища?
– Кто тебе сказал? – тусклым голосом поинтересовалась Лиза.
– Настю встретила, когда к дому подходила. Спрашиваю: чего не заходишь? А она отвечает, что собиралась, да всё никак. Я спросила, знает ли она, что с нами произошло, и что говорят в училище по этому поводу? Она и говорит, что все жалеют тебя за то, что ты ушла, не доучившись совсем немного. Зачем ты это сделала? Уж так мы с отцом мечтали, чтобы ты у нас в люди вышла, а ты сама взяла и всё поломала. Совсем меня добила, – сказала мать сквозь слёзы.
– Мама, я доучусь, но после, – твердо заявила Лизы. – У меня не было выбора – либо предать папу, либо самой уйти. Всё равно бы выгнали, если бы я от него не отреклась. Так, по крайней мере, мне не придётся переживать позор комсомольского собрания, где меня, комсорга, будут стыдить, призывать к предательству, не увижу я трусости друзей. Ведь тогда, на комсомольском собрании, когда я отказалась осудить Косарева до суда над ним, я всей кожей почувствовала, как оробели мои друзья, как прячут глаза, боясь сознаться, что и они сомневаются в вине Косарева. И после собрания никто меня не поддержал, даже подружки разбежались от меня, как от прокажённой. Пришли только после того, как я заболела. Представляю, что было бы теперь, когда это напрямую коснулось нашей семьи. Одним словом, платить за возможность получить образование ценой предательства я не хочу, как бы ты к этому не отнеслась. Прости…
– Доченька, это ты меня прости, – ответила мать, вытирая слёзы. – А ещё спасибо тебе, моя хорошая, что ты так любишь папку. Он ведь и впрямь у нас самый хороший и ни в чём не виноват. Знаешь, ведь я до него ни любви, ни ласки ни от кого не видала. Маленькой ведь меня в люди-то отдали. А там одни торчки да подзатыльники. Легко ли махонькой такое вынести? Выросла на этих подзатыльниках, не веря в то, что когда-нибудь будет рядом со мной родная душа.
– А мой папа, он же любил тебя?
– Любил, наверное, да я его не любила, вот и не заметила этой любви. Я ведь за него вышла на двадцать восьмом году жизни, когда меня в старые девы записали. А тут он, наш, деревенский, много общих знакомых, воспоминания о родном доме, ну а главное – пора уже было, вот и вышла.
– А что же, ты до этого никого не любила? – спросила Лиза, никогда ранее не обсуждавшая с матерью эту деликатную тему.
– Любила не любила – кто знает? Природой так устроено, что как только начинает у девчонки грудка наливаться, так и начинает она на ребят внимание обращать. Конечно, и я на них поглядывала, да только кто был-то рядом? Барчуки, у которых я служила. Они меня с трудом от кастрюль отличали. Вот когда я девушкой стала и получила разрешение у господ в воскресенье самостоятельно в церковь ходить и по городу прогуливаться – начала и влюбляться, но строго, без глупостей. Один раз даже всерьёз влюбилась в одного матросика. Он срочную служил на Балтийском флоте. С друзьями они по набережной Невы гуляли, а тут мы с подружкой, Веркой. Она горничной в соседнем доме служила. Привязались они к нам, пригласили лимонаду выпить. Потом домой проводили. Всю дорогу смеялись. Один из них, самый скромный из них, но здоровяк, Василий, всё рядом шёл да посмеивался. Ты же знаешь, к нам, заводным, всегда тихони липнут. После этого вечера ещё несколько раз пригласил на свидание. Погуляли, в Павловск съездили. Потом пришёл грустный. Говорит, их крейсер уходит из Питера, но как вернётся – обязательно меня найдёт. Не нашёл, видимо, в Японскую погиб. Сказывают, мало кто оттуда из наших моряков вернулся. На этом мои свидания и закончились.
– И что же, так на тебя никто и не смотрел до тяти? – удивлённо спросила Лиза. – Ты же симпатичная и весёлая.
– Почему не смотрели? Смотрели, да только не те да не для того. Кто особенно позарится? Ни кола, ни двора, бесприданница, да к тому же ещё и языкатая. Это уж когда сообразила, что можно навсегда одинокой остаться, да язык на время прикусила, тут уж и замуж взяли. Казалось даже, что люблю Колю, но вот когда Ваню встретила, тогда и поняла, что это и не любовь вовсе была, просто пришла пора с девичеством расставаться. Знаешь, вот многие про любовь толкуют, но я тебе скажу: понимают, что это такое, только те, кого господь этим чувством одарил. Редко кому от него такой подарок достается.
– Ну и что же это такое? – без иронии и с надеждой на ответ спросила Лиза.
– Вот когда встретишь и полюбишь, тогда и узнаешь, а так, словами, разве передашь? Я, например, так тебе скажу, что если с Ваней что случится, то и мне не жить. Руки на себя не наложу, но жизнь моя будет кончена.
– Зачем же тогда она нужна, эта самая любовь, если она человеку жизни не даёт?
– Это когда рядом любимого нет, а когда он рядом – это счастье, а без него тоска.
– Кому же твой Бог даёт эту самую любовь?
– Тем, кто себя любит да гордыню свою тешит, не даёт, им любви к себе хватает. Они всегда только собственную выгоду в любви ищут.
– Ну а мне, как ты думаешь, выпадет такое счастье?
– Ты слишком норовистая, да голова всякой ерундой нонешней забита. Надо попроще быть, мужики сложностей не любят. Мужик всегда желает сверху быть, так уж он устроен.
– Ну, а тятя? Ты же ведь в нашей семье сверху, а ведь любит тебя.
– Наш-то тятя как раз и может себя другому отдать. Вот его Бог любовью и наградил. А другие мужики всё больше любовью к себе страдают, поэтому и любить не умеют.
– Ну а ты раз им командуешь, значит тоже свою выгоду ищешь и не любишь отца, получается?
– Да я командую потому, что боевая, и ему нравится мне подчиняться. Знает, что плохого ни для семьи, ни для него я не сделаю. Мы ведь когда встретились, он совсем парнишкой был, а я – взрослая, жизнью битая. Когда признался мне, что любит меня, я ему в ответ, мол, куда тебе такую старуху? А он: «Ты не старая, ты мудрая и тем мне ещё милей». Долго ведь обхаживал да уговаривал, пока я согласилась сойтись с ним. Всю душу себе этими отказами вымотала. Прогоню, а сама думаю, вдруг не придёт? А ему мои отказы как ветер для костра, только ещё больше разжигали. Ой, Линка, любовь ведь – это не только божий дар, это ещё мудрёная наука, не каждому дано её понять. Только не время сейчас об этом говорить, надо думать, как отца спасать будем, – закончила она.
– Я написала письмо Сталину, – сказала Лиза.
– Какое письмо? – подняла на неё удивлённые глаза мать.
Когда Лиза прочла черновик письма, мать только вздохнула:
– Просить этого усатого – всё равно что чертей молить, чтобы в ад не таскали. Смотри, как усищи-то свои растопырил, – кивнула она на портрет Сталина, висевший над столом дочери, – глаз злой, не добрый, чистый чёрт.
– Мама, не смей! – рассердилась Лиза. – Понимаешь, он не может знать, что в такой огромной стране происходит, а его обманывают, говорят, что врагов сажают, а сами, чтобы нашу страну погубить, хороших людей забирают.
– А что же он не разберётся, если уж на царское место сел? Царь – главный в стране судья. Что же он своим опричникам позволяет людей судить? Быстро так всё у них получается: не успеют арестовать – сразу и расстрел, – сказала она и вдруг опять заголосила: – Ой, пропал Ванюшка, пропал, мой сладкий!
– Перестань, мама, вот увидишь, Сталин разберётся в деле нашего отца, и он опять будет с нами.
Мать и слушала, и не слушала дочкины уговоры. Тоска, страшная тоска грызла душу. Человек, которого она любила, попал туда, откуда ещё никто не возвращался. Кое-как дождавшись утра, они разошлись каждая по своим делам. Мать опять пошла к тюрьме в надежде что-то узнать или хотя бы передать весточку мужу.
Глава 4. Трудное счастье
Лиза отправилась в районную больницу, где весной проходила практику. Тогда её, бойкую и умелую, заведующий хирургическим отделением, знаменитый на весь город доктор Ковалёв, приглашал на работу, как только закончит медучилище.
– Хирургической сестрой надо родиться, – сказал он на прощание, – по-моему, такой дар у вас есть, надо только попрактиковаться.
Лиза не стала таиться и сразу рассказала Ковалёву о причине ухода с последнего курса училища. Он тоже не стал темнить и ответил ей:
– Сестрой взять не могу, а вот няней в отделение гнойной хирургии – хоть завтра. Там народ не держится, и легко можно будет оправдать ваш приём на работу. Если согласны – оформляйтесь.
Лиза впервые за эти дни была почти счастлива. Работа, новый коллектив, где не надо мучиться от злорадных или сочувствующих взглядов, да и матери подспорье в деньгах. Как ей одной их двоих кормить?
Уже с порога по грохоту посуды Лиза поняла, что мать в дурном расположении духа и в то же время в боевом настроении.
– Что случилось? – подошла к ней Лиза.
– Мене запретили появляться на базаре. Утром, без толку пробегав у тюрьмы, решила зайти на базар – порасспросить подружек, может, кто что знает. Да, видно, все подружки – только пока всё хорошо да весело, а попал человек в беду, то они как от прокажённой шарахаются. А тут ещё Петрович, наш участковый, то есть милиционер, который от меня столько добра поимел, сказал, чтобы я здесь больше не показывалась. Он, мол, не станет своим местом рисковать, прикрывая жену врага народа. Ну а бабы, ясное дело, стоят губы поджав, им чужую беду расхлёбывать не хочется.