– Не трогай сейчас его, у него на операционном столе больной скончался, – сказала вышедшая вслед за доктором медсестра. – Он не виноват, слишком поздно привезли. Доктор Потехин отказался, а этот на свой страх и риск взялся оперировать, но было поздно. Теперь жди неприятностей.
В следующее дежурство Бушуев был опять мрачен и подавлен, но Лизу выслушал и на слова благодарности ответил.
– Ну и славно, тебе давно пора бросать ведро и тряпку и браться за большое дело. Я тут ни при чём, жаль только, что в другое отделение тебя переводят. Работать с тобой приятно, да и светишься вся изнутри. Где там у тебя лампочка спрятана? – спросил он, грустно улыбаясь.
Только сейчас до Лизы дошло, что со следующей недели она будет работать в отделении, которое находилось в другом корпусе больницы. «Жаль, конечно, но не на другую же планету переводят?» – утешила она себя. Следующую смену она уже работала в должности медсестры. Оказалось, что наблюдать за перевязкой и делать её самостоятельно – совсем разные вещи. Отдирая от заживающей раны больного присохший к ней бинт, Лиза всем своим нутром чувствовала ту боль, которую она причиняет. От этого руки её дрожали, а страдания больного усиливались.
– Лиза, если ты будешь сопереживать каждому больному на каждой перевязке, тебя ненадолго хватит, да и они не выдержат. Делай всё быстро, хладнокровно, – учила её опытная медсестра.
Постепенно Лиза действительно привыкла сосредотачиваться на том, что ей необходимо делать, а не на стонах больных, и дело пошло на лад. Уже скоро, приходя на перевязку, больные радовались, что сегодня её делает Лиза.
– Больно руки у тебя проворные, а уж на ямочки твои посмотришь, так и наркоза не надо, – сказал ей как-то один молодой пациент. – Поправлюсь – сватов пришлю, – закончил он весело.
Бушуева она видела редко, да и то мельком. Говорили, что он очень занят и к нему, несмотря на последний, смертельный случай, стоят очереди больных на операцию. Как-то они с ним столкнулись в больничном дворе, и Бушуев, расспросив о новом месте работы, пропел на прощание знакомые строки: «Лиза, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это», добавив на прощание, что с неё причитается, побежал в своё отделение.
Вскоре произошло то, что опять круто изменило Лизину жизнь, заставив её на время забыть о Бушуеве. Как-то утром сквозь сон она быстрее почувствовала, чем услыхала раздававшиеся из громкоговорителя слова:
– …из-за его преступной деятельности были репрессированы тысячи советских граждан, – неслись сквозь шипение громкоговорителя слова диктора.
В первый момент она решила, что слова звучат в продолжающемся сне, но, открыв глаза, увидела стоящую у радио мать, внимательно прислушивающуюся к доносящимся из чёрной картонной тарелки словам. Заметив, что дочка проснулась, она энергично замахала рукой:
– Линка, иди послушай, что-то я не пойму, вроде как Ежов теперь враг народа… Ежов – это кто?
– Ежов – народный комиссар внутренних дел, глава НКВД, – ответила Лиза, выскакивая из постели. – Прибавь громкость, пожалуйста.
– Вчера гражданин Ежов арестован и отдан под суд, который состоится в ближайшие дни. Враг народа понесёт заслуженное наказание. Товарищ Сталин резко осудил антинародную деятельность Ежова и передал все дела томящихся в застенках советских людей на повторное рассмотрение. Обзор новостей дня закончен, – донеслось из громкоговорителя, – а теперь лёгкая музыка.
– Мама, мама, теперь тятьку обязательно домой отпустят, разоблачили этого гада! – закричала радостно Лиза. – Теперь понятно, это всё он, он! Я же говорила, что Сталин ничего не знал. Вот увидишь, и моё письмо рассмотрят и выпустят отца.
– Дай-то Бог! – со вздохом ответила мать, – да только мне не верится. Хотя вчера я сон хороший видела: вроде идём мы с Ваней рука об руку и так мне хорошо… Может, и правда зря я на этого усатого обижаюсь, может, и впрямь скрывали всё от него супостаты. Я ведь этого брехунка редко включаю, – кивнула она на радио, – а тут рука сама потянулась, дай, думаю, включу, пусть Линка под радио проснётся… Ты уж иди на работу, может, растолкуют умные люди, что да как.
Лиза мигом собралась и побежала в больницу. Сердце отстукивало: «Сталин не знал, Сталин не знал». В коридоре больницы у сестринского поста, где на стенке был приделан громкоговоритель, столпились больные и медперсонал всего их отделения. Доносившиеся из громкоговорителя слова люди слушали с нескрываемой радостью. Лиза опять успела только к концу новостей, но ей сказали, что, помимо разоблачения Ежова, Сталин сказал ещё одну историческую фразу: «Дети за отцов не отвечают». Эти слова наполнили оптимистическую душу Лизы уверенностью в том, что скоро её жизнь наладится. И она не ошиблась. Уже через три дня прибежала радостная Настя и сказала, что директор училища просит Лизу зайти для разговора.
Лиза пошла к нему сразу после ночного дежурства. Директор был с нею очень любезен и сказал, что в свете последних постановлений партии и правительства ему предложено восстановить в училище всех, кто был исключён за родство с врагами народа. Так как её, Токареву, не исключали, а она сама ушла, то и восстановить её проще всего. Причём, учитывая, что она пропустила только два с половиной месяца, из которых полтора приходится на сессию и каникулы, в случае, если сдаст зимнюю сессию, то сможет не потерять год.
– Знаете, Токарева, искал повод, чтобы восстановить вас в училище. Очень вас нахваливал мой друг доктор Бушуев, но после сталинских слов сделать это стало значительно проще.
Лиза слушала директора с радостно бьющимся сердцем, но, когда услыхала о ходатайстве Бушуева, совершенно обалдела от счастья. Да, в душе она почему-то всегда была уверена, что её уход из училища не окончательный, но такого замечательного разрешения проблемы никак не ожидала. Конечно, она сдаст сессию, так как всё это время изучала читаемые курсы. Директор разрешил сдавать экзамены до окончания преддипломной практики. Лиза решила не бросать на это время больницу, чтобы собрать материал для предстоящей дипломной работы. Мать тоже очень обрадовалась восстановлению дочери в училище и, смахнув передником навернувшиеся на глаза слёзы, уверенно сказала:
– Ну что же, теперь будем тятьку ждать.
Февраль и март пролетели в непрерывных занятиях и сдаче экзаменов. Готовясь к экзаменам, Лиза поняла, что работа в больнице сделала её знания осмысленными. Один из преподавателей – известный в своё время на всю округу хирург Савин, бросивший практику по старости лет и читавший в училище общую хирургию, – не только поставил ей «отлично», но и руку пожал. Узнав, что она работает в больнице, ещё долго расспрашивал её о недавних сотрудниках.
– Говорят, что в больнице появился подающий большие надежды молодой хирург, кажется Бушуев, вам не приходилось с ним работать? – спросил он Лизу.
От этого вопроса Лиза, сама того не ожидая, вдруг зарделась, как будто её спросили об очень близком человеке, и с жаром начала расхваливать Константина Андреевича, рассказывая, как рвутся больные на операции к Бушуеву, вскользь упомянув о том, что однажды ей пришлось выручать его из сложной ситуации.
– Ну что же, очень рад, что дело моё попало в надёжные молодые руки, – удовлетворённо закончил Савин и после небольшой паузы добавил: – Запомните, моя милая, жизнь, освещённая любовью к делу, – это счастье. Я бы рад сейчас встать за хирургический стол, у которого простоял более сорока лет, но я слишком люблю больных, чтобы рисковать их жизнями, удовлетворяя свои амбиции. Вам тоже настоятельно желаю любить больных – без этой любви наше дело не потянешь.
Расставшись с Савиным, Лиза ещё долго чувствовала себя именинницей. И не столько от того, что сдан был последний экзамен, – главное, что доктор разговаривал с нею как с равной.
Тему диплома она выбрала не случайную, а связанную с полученным неожиданно опытом: «Восстановление после перитонита». Лиза ушла в эту работу с головой: часами сидела в больничной библиотеке, коротала ночные часы дежурства за старыми медицинскими журналами, которые во время очередной встречи в больничном дворе ей посоветовал почитать Бушуев. Он по-прежнему производил впечатление странного человека: то был весел и приветлив, напевая своё неизменное «Лиза-Лиза-Лизавета», то мрачен и холоден. Лиза постепенно свыклась с этими странностями доктора, но при общении с ним всегда соблюдала субординацию, не переступая границу, отделяющую младший медперсонал от старшего.
Приближался май, а вместе с ним и один из самых любимых Лизиных праздников – 1 мая. Весна в этом году выдалась ранняя, и уже в конце апреля деревья зазеленели молодой листвой. Солнце, всю зиму прятавшееся за низкими тучами, светило ярко и уверенно. На комсомольском собрании группы было решено пойти на парад в национальных костюмах народов СССР, причём сделать эти костюмы своими руками. Лиза выбрала белорусский костюм, который легко было соорудить из старого, расшитого по подолу материнского сарафана, отцовской вышитой рубашки и недавно сшитого матерью фартука с красивыми лентами по краю. Идя на парад, такой же лентой Лиза обвязала голову. В результате костюм получился – загляденье, и Лиза была очень довольна собой. Парады она любила, считая, что без парада и праздник не в праздник. Первомайский парад был замечательным: мало того, что он зеленел, звенел и пел – за ним начиналась особенная для любого студента пора лихорадочной учёбы перед главной сессией года, а затем – лето.
«Что за прелесть этот Первомай!» – думала Лиза, подбегая к собравшейся в условленном месте группе.
– Мир, труд, май! С праздником! – выкрикнула она громко.
Девчонки, изображавшие из себя украинок, казашек, туркменок, грузинок и ещё непонятно кого, были так же веселы и возбуждены, как и Лиза. Мальчишки, не принимавшие участия в карнавале, стояли рядом с ними и, по своему обыкновению, подтрунивали над подружками.
– Настёна, ты зачем матрас полосатый на себя одела? – дразнили они Настю, которая изображала из себя узбечку.