Однажды мать спросила:
– Ну а мужик-то он хороший?
– В смысле чего?
– Ну, этого самого, в постели?
– Нормальный, – коротко ответила Лиза, давая понять, что не намерена развивать эту тему.
Мать торопила со свадьбой или хотя бы с вечеринкой, на которую можно было бы пригласить родственников и заявить о женитьбе дочери. Хвастать было чем. Зять – известный в городе врач, к тому же большой начальник. Скоро ему обещают отдельную квартиру и прибавку к жалованию. Квартиру действительно вскоре дали. Помог случай. Сын председателя горисполкома, как и Лиза, был планеристом, но разбил он планер не так удачно, как она. Со множественными переломами его привезли в больницу, и Бушуев с Лизой простояли над парнем шесть часов, собирая его по частям. Парень не только выжил, но скоро опять полетел на планере, а благодарный отец решил осчастливить спасителей-молодожёнов собственным жильём. Им выделили две комнаты в старом ведомственном особняке с отдельным выходом в маленький садик. Костя и Лиза, не помня себя от счастья, перебрались из общежития в новую квартиру, решив справить в ней одновременно и свадьбу, и новоселье. Пригласили только самых близких: родителей, семью дяди и двух Лизиных подружек. Мать помогала готовить, что дало ей возможность заранее познакомиться с зятем. Он и она были в ударе, непрерывно шутили и, похоже, понравились друг другу. По крайней мере мать, убегая домой переодеться к столу, шепнула дочери:
– Хороший парень!
А Костя, когда за тёщей закрылась дверь, сказал:
– Весёлая у тебя маманя и боевая, у такой не забалуешь.
– Да, папка у неё под каблуком, но, похоже, ему очень нравится такое положение.
– А ей?
– Мама считает, что в семье правит тот, у кого получается.
– А в нашей семье у кого получается? – спросил Костя.
– Сам знаешь, что у тебя, – спокойно ответила Лиза, добровольно уступившая бразды правления мужу.
Стол получился отличным. Ефимия Петровна блеснула перед зятем профессиональными навыками кухарки из хороших петербургских домов. Гости не скрывали своего восхищения её талантами, и только жена брата, Татьяна, сидела поджав губы и восторгов не выражала. Её терзала мысль о том, что её взрослая дочка – завидная невеста, наследница дома-пятистенки, что по рыбинским понятиям было очень круто, – не была ещё засватана, а дочка этой голодранки Фимки отхватила себе такого мужа. На терзания Татьяны никто внимания не обращал, и пир шёл своим чередом. Но даже тётка оттаяла, когда Костя запел. Напряжена была одна Лиза, с тревогой провожая каждую опрокинутую мужем стопку. Тревожиться причины были. Наливаясь холодной злостью, тяжелело его лицо, а к тому моменту, когда итальянский репертуар сменился революционным, Костя стал откровенно агрессивен. Лиза, уже знавшая, что за этим может последовать, стала убирать со стола бутылки водки, но момент был упущен, и скандал состоялся, еще с большим шумом, чем прежний.
Поводом послужила безобидная шутка Ефимии Петровны, заметившей после завершения очередной революционной песни:
– Ну ты, зятёк, и грозен, кого это ты воевать собрался?
– Да вот такую нечисть, как вы, которые революцию продали, – прозвучал взорвавший свадебное застолье ответ.
Мать только на минуту опешила, а в следующую спросила:
– За что ты нас так? За то, что дочку тебе такую вырастили?
– Её партия и комсомол вырастили, а не вы, враги трудового народа и спекулянты, – выпалил Костя.
После этой фразы стало понятно, что несёт он не просто пьяный бред, а хочет действительно оскорбить Лизиных родителей, зная из рассказов жены некоторые подробности их жизни.
– Костя, не смей! – закричала, услыхав эти слова, Лиза, но его было уже не остановить.
До оглохшей от переживаний Лизы доносились лишь отдельные бранные слова, которые орал Бушуев вслед уходящим гостям. Потом перед глазами встало белое как мел лицо матери.
– Ну, удружила ты нам, доченька, спасибо, ничего не скажешь!
Затем перепуганная Настя уговаривала пойти к ней ночевать, а, когда всё стихло, Лиза осталась одна в разорённом гулянкой доме, с горой грязной посуды и храпящим на кровати, мертвецки пьяным мужем. Рыдая, она собирала посуду и, жалобно скуля, мыла её в тазике. Когда посуда была вымыта, а слёзы высохли – новая напасть: Лизу начало мучительно рвать. Отравилась – решила она и, совершенно обессиленная, приткнувшись на маленькой кушетке в гостиной, задремала. Утром, открыв глаза, она увидела склонённое над нею лицо мужа, уже умытое и трезвое, но исходящий от него запах винного перегара заставил её быстро вскочить и броситься к стоящему в углу тазику.
– Давно рвёт? – спросил он докторским тоном.
– Началось ночью, – ответила она слабым голосом и снова повалилась на кушетку.
– Расстройство есть?
– Нет.
– Есть задержка в цикле? – продолжал расспрашивать Костя.
И ещё до того, когда прозвучал его диагноз, сама догадалась: беременна. Наверное, в другое время она обрадовалась бы этому открытию, но после вчерашнего стало до того тошно, что захотелось, чтобы ничего не было: ни мужа, ни его ребёнка, ни её самой. Отвернувшись к стенке, она сжалась в комочек и затихла. Бушуев сел рядом на краешке кушетки и, чмокнув её в плечо, произнёс:
– Я рад, сын будет, я знаю. Андрюшкой назовём.
Отвечать ей не хотелось, и она только недовольно двинула плечом.
– Что ты, Лизавета, злишься? Радоваться надо.
– Я и радуюсь, – подала голос Лиза. – Рада, что на свет появится очередной Бушуев, который пьяным будет из человека превращаться в форменную свинью.
– Ну, завела в такой день! Что, я сильно бушевал вчера?
– По своему обыкновению, но вчера ты ни за что, ни про что оскорбил моих родителей, да ещё и в присутствии моих друзей и родственников.
– Ну, пьяный дурак, понятное дело. Хотя мне на твоих родственников, честно говоря, наплевать, а на этих сопливых подружек и подавно. Так что тебе с этим придётся смириться, такой уж я человек. Я и свою родню не праздную, и друзей не жалую, ну а уж до твоих мне вообще дела нет, – сказал он твёрдо и стал собираться на работу, несмотря на выходной день.
Лизе не хотелось ни спорить, ни ругаться с ним, тоска и стыд перед своими близкими мучили её. Особенно противно было вспоминать мелькнувшее уже в дверях злорадное лицо тётки, которую она, как и мать, не любила. Когда муж ушёл, она медленно собралась и побрела к родителям. По синим кругам под глазами матери было видно, что ночь она не спала. Отец, виновато улыбаясь, чтобы не затевать тяжёлого разговора, заговорил про что-то неважное. Лиза присела за стол и произнесла:
– Костя приносит вам свои извинения. Он был пьян и не помнит, что говорил.
– Что же он сам не пришёл с извинениями? – поинтересовалась мать.
– Его вызвали на работу, – соврала Лиза.
– То, что пьяный был, – это все заметили, лихо он эту водку заливал в себя, чувствуется сноровка. Что не помнит ничего – это тоже, похоже, правда, но вот что непонятно: за что это он нас так приголубил? Ведь что у трезвого на уме, то у пьяного на языке, это давно известно. Значит, ты ему подходишь, а родители, спекулянты да враги, – нет. Меня так сроду никто не оскорблял, – начала заводиться мать.
Лизе нечего было ей ответить, и она тихо сквозь набежавшие слёзы произнесла:
– Если скажешь, я уйду от него.
– Не я тебя сватала – не мне тебя и разводить, – ответила мать, – не хочу потом виноватой ходить, что с мужем тебя разлучила. Но я его больше видеть не хочу, – закончила Ефимия Петровна.
Лиза, зная мать, поняла, что это не поза и не слова, а её твердое решение. Желая как-то оправдаться за то, что сама не решается уйти от мужа, она призналась:
– У меня ребёночек будет, токсикоз начался.
– О господи! – воскликнула мать.
Сомнений не было – эта новость её не порадовала, а огорчила.
– Ну что же, тогда действительно уходить некуда, что ребёнка сиротить. Тебе помогу, а его знать не хочу, а на будущее знай: никогда не говори мужу плохого ни про своих родных, ни про своих друзей. Обязательно потом попрекнёт. Это ведь он от тебя знает, что я на рынке торговала, а отца в кутузке держали. Видишь, разбираться не стал, взял и ляпнул, да так удачно, при всём народе, и главное – при этой Синеносой. То-то она теперь веселится. Да уж, нечего сказать, порадовала ты родителей своим муженьком.
Сели пить чай, но разговор не клеился, и Лиза вскоре ушла, переполненная чувством вины перед родителями. Уже открывая двери, она услыхала голос Константина, который что-то громко говорил. Войдя, она застала его декламирующим некрасовские стихи перед висящим на стене зеркалом:
– «Раз я видел, сюда мужики подошли, деревенские русские люди…»
По странной позе, по взъерошенным волосам и красному лицу стало понятно, что он сильно пьян. Увидев Лизу, Костя быстро переключился на «Лизу-Лизавету» и потянулся к ней пьяными, липкими губами, приговаривая:
– У нас сынок будет!
– Если будешь пить – не будет, я аборт сделаю! – крикнула она и шарахнулась от него в сторону.
– Только посмей, ну а посмеешь – других наделаем, – куражливо заявил он и, заломив ей руки, потащил на кровать.
В этот раз вытерпеть пытку было особенно тяжело: муж сотрясал её ожесточённо и долго, отравляя при этом отвратительным винным перегаром. Освободившись от него, Лиза прямиком кинулась к тазику, а муженёк, отвернувшись к стене, тут же засопел.
Утром понедельника Бушуев встал трезвым и угрюмым.
– Пожрать есть чего-нибудь? – буркнул он и, не дожидаясь ответа, налил себе холодного чая и, закусив его пирожками, оставшимися от злосчастного пиршества, засобирался на работу.
С этого дня для Лизы началась по-настоящему полосатая жизнь. Белая полоска приходилась на будни, когда муж на работе был трезв и деловит, а дома весел и неприхотлив. Чёрные полосы выпадали на выходные и праздничные дни, когда он пил и буянил. День ото дня его буйство приобретало всё более изощрённую форму. Лиза знала: если выпивший муж запел, то вскоре жди скандала. Он непрерывно доказывал кому-то, что он русский человек и коммунист, не забывая заверить, что «коммунары не будут рабами». Лиза не пыталась образумить пьяного мужа, так как он от этого ещё больше расходился, старался оскорбить её и задеть больнее. Во время одного из таких скандалов она узнала, например, что муж догадывается, что исполнение супружеского долга для неё в тягость.