– Мужчина до тех пор мужчина, пока голова на плечах, – говорил он обожавшим его мальчишкам. – А вам, джигиты, голова нужна вдвойне. Вы не в поле живёте, а в горах. Горы слабых не любят.
В ночь на двадцать третье февраля сорок четвёртого года Руслан и Лейла проснулись от громкого стука в окно. В открытые Лейлой двери ввалился едва стоящий на ногах Гаджиев:
– Беда у нас, Руслан. Выселяют чеченцев, ингушей, карачаевцев.
– Как выселяют, куда? – спросил ещё не до конца проснувшийся Руслан.
– Наверное, в Сибирь, если не на небеса. А я всё голову ломал, зачем меня заставили составить списки жителей Боевого с указанием, какой кто национальности. Старался, спрашивал, если не знал. Люди отвечали, а теперь их как скот грузят в машины, не давая возможности собраться.
– Зачем?
– Затем, чтобы пятую колонну в тылу советских войск не создавать.
– Какую колонну? Фронт уже далеко, и все мужчины же там.
– Кто на фронте, а кто и нет. Припомнили, наверное, кавказцам, что армия генерала Мансурова, набранная на Кавказе, не доехав до Ростова, сократилась в десять раз. Разбежались бойцы по дороге. Где они? Понятно – в горах. Немец запросто может их для партизанской войны использовать. Вот и решили их поддержки населения лишить, без еды долго не навоюешь. Не верят нам русские.
– Но ведь отстояли Кавказ! В нашем горном полку половина была выходцами с Кавказа, – возразил Гаджиеву Руслан.
– В моём полку тоже много наших было. Когда за Грозный шли бои и нам политрук сказал, что чеченцы немцев встречали с почестями: скакунов дарили, серебряную сбрую, – многие не поверили.
– Странно, когда бы успели? Немец ведь только до Надтеречного района Чечни добрался, где в основном казаки живут, – засомневался Руслан. Может быть, это в Ессентуках было, где немцы съезд горских народов устраивали? Мне об этом съезде один раненый рассказывал. Он перед самой эвакуацией госпиталя поступил. Его, когда немцы в город входили, ранило. Местные подобрали и прятали у себя, пока немец не ушёл. Ему хозяева рассказывали, что на этом съезде были представители многих кавказских народов, но кто им эти полномочия давал? При чём здесь весь народ?
– Действительно, – поддержал его Гаджиев, – среди любого народа есть предатели. На оккупированных территориях, говорят, самые жестокие зверства творили полицаи из местных, но ведь не выселяют за это украинцев и белорусов со своих территорий. Почему кавказцев решили выселить?
– Мне один украинец рассказывал, – продолжил тему Руслан, – что вначале и украинцы тоже немцев хлебом-солью встречали, воевать не хотели, бегом к немцам в плен сдавались, обозлённые из-за голода тридцатых годов. А потом, как попали в плен да стали умирать на голодном пайке, поняли, что хрен редьки не слаще, и перестали на Гитлера надеяться. Кавказцы, конечно, не успели на себе немецкие милости прочувствовать. Немцы ведь только на несколько месяцев на Кавказе задержались. Неужели всех выселят?
– Не знаю, – ответил Гаджиев, – но как лихо всё делают. Солдат нагнали, энкавэдэшников. За половину ночи полсела вывезли. Моя соседка не хотела в дом пускать, так её за руки, за ноги раскачали да так в кузов и забросили. Крикнула и затихла – жива ли? Я кинулся её защитить, так солдат меня прикладом так огрел, что искры из глаз посыпались. Я своих в подвал спрятал да побежал тебя предупредить. Хотя ты вроде черкес, их не выселяют, а Лейлу я русской, к счастью, записал. Долгова же была.
– Черкесов русский царь ещё в девятнадцатом веке депортировал. Процентов десять на своей земле живут, остальные по миру рассеяны, так что выселять особо некого, – с горечью заметил Руслан. – Но тогда действительно Кавказ воевал с Россией, а теперь за что?
Дать исчерпывающий ответ на этот вопрос Гаджиев не мог, он лишь с тоской думал о том, что он завтра скажет оставшимся в селе жителям. Остаток ночи прошёл под рёв моторов и крики увозимых в неизвестность людей. Утром Руслан выехал на коляске в село. Оно было тихо и безлюдно. Дома чеченцев и представителей других провинившихся перед Сталиным народов стояли с настежь открытыми воротами и дверями. Дворы и улицы были засыпаны нехитрым скарбом, который люди впопыхах хватали, решив взять с собой, но затем бросали, не имея возможности засунуть в машину. Это было настолько похоже на неоднократно виденные на фронте картины брошенных городов, откуда перед наступлением войск уходили жители, что Руслан на мгновение почувствовал себя опять лейтенантом, который ведёт свой взвод на штурм оставленного жителями населённого пункта.
Увидев в окно коляску директора школы, из домов стали выходить жители. Руслан просил их собрать разбросанные во дворах вещи и закрыть дома.
– Селяне скоро вернутся, – сказал он уверенно. – Надо дома в порядке поддерживать, – говорил он, стараясь не глядеть людям в глаза.
Уже к середине дня через село потянулись длинные караваны машин, из кузовов которых выглядывали горестные лица репатриируемых и штыки конвойных. Эти караваны тянулись долгие две недели, становясь постепенно всё короче и короче. В ту страшную ночь, когда вывозили жителей Боевого, он впервые спросил жену:
– Откуда ты?
Лейла, даже когда они поженились, не решилась рассказать правду о своих родных. В эту ночь, когда правда стала особенно опасна, она открылась мужу, закончив свое горестное повествование словами:
– Я говорю тебе это потому, что знаю, что ты меня не предашь.
В ответ он крепко прижал жену к себе, а через некоторое время сказал:
– Только, смотри, не говори об этом Гейдару. Ему жить и продолжать ваш род. Может быть, когда вырастет, всё это будет не так болезненно – сможешь сказать, а сейчас ни в коем случае. Понимаешь, это лавина. Бороться с нею бесполезно, надо просто под неё не попасть – сметёт как щепку.
– Я бы и тебе не сказала, но ты должен знать, с кем живёшь, – ответила Лейла.
– Я живу с любимой женщиной, которая многое пережила в этой жизни, и обязан защищать её от новых бед.
К счастью, в этот раз беда обошла их дом стороной. То ли власти не стали делать новых чисток, то ли не нашлось злых людей, которые бы навели органы на Лейлу, но жизнь покатилась дальше своим чередом. Им даже предлагали выбрать себе для жизни любой из домов репатриированных, но Руслан категорически отказался.
В день победы над фашистами он совершил своё первое послевоенное восхождение на возвышавшуюся за селом гору. Вечером, усталый, но счастливый, он, растирая натруженные культи ног отваром приготовленных женой трав, говорил:
– Стоять над миром – это счастье!
– Может быть, тебе надо было в лётчики пойти? Тогда бы не только над миром, но и над облаками смог бы парить, – улыбнулась жена.
– Нет, лётчиком был брат, а я горец и по роду, и по призванию. Вот и сына горцем сделаю, правда, Гейдар?
– Правда, отец! – ответил семилетний Гейдар, гордый своим первым в жизни восхождением.
Руслан ходил в горы вместе с группой старшеклассников. Гейдара тоже пришлось взять, так как на все уговоры остаться он отвечал:
– Если не возьмёте, я всё равно в горы за вами убегу, хоть привязывайте!
– Ну что же, терпи, раз решил идти, но только ни слёз, ни нытья, когда тяжело станет, – согласился Руслан. – Помни завет горца: «У нас мужчина с ранних лет сам за себя всегда даёт ответ».
– Я тоже дам, не волнуйся! – радостно закричал Гейдар и действительно вёл себя всю дорогу достойно.
Он обожал отца, гордился им, не задумываясь лез в драку, когда кто-то из мальчишек, озлобленных послевоенной безотцовщиной, из зависти или по глупости кричал ему, что директор школы ему и не отец вовсе, а его мать в село в подоле принесла. Руслан же на любовь мальчишки отвечал верной и преданной дружбой. И когда Лейла плакала по ночам и просила его прощения, что не может родить ему ребёнка, он всегда успокаивал её:
– Сын у меня уже есть, спасибо тебе, а в том, что детей нет, война виновата. До сих пор удивляюсь, как выжил тогда. Мы ведь в институте физиологию и анатомию учили. Возможно, не ты, а я должен прощения просить.
Руслан гордился сыном и довольно улыбался в усы, когда заезжие инспекторы из районного отдела образования, увидев мальчика, говорили:
– Ну вылитый отец! Только без усов.
Глядя на Гейдара, Лейла и сама понимала, что он удивительно похож на мужа. Видимо, неслучайно она тогда в госпитале бросилась к раненому Руслану, приняв его за погибшего Магомета. Тот же строгий профиль, такой же упрямый подбородок и такие же сросшиеся на переносице брови. Только глаза у Руслана были тёмные, даже зрачков не разглядеть, а у сына они сияли необыкновенным голубым светом. Медсёстры госпиталя, обожавшие Гейдарку и не упускавшие возможности приласкать его, приговаривали:
– Ты, Лейла, что, синьку пила, что ли, когда его носила?
«Какая синька, у отца его были такие глаза, самые синие на всём Кавказе», – улыбалась про себя Лейла, а вслух говорила:
– Вы его не балуйте, как он воином вырастет, если его целовать? У нас мальчиков в строгости держат: матери не целуют, а отцы даже на руки не берут.
– Ну и чего хорошего? Как он с таким воспитанием жену любить станет? – возражали санитарки и, когда мать не видела, тискали малыша отчаянно.
Подрастая, Гейдар становился немногословным, как и Руслан. Часто, возвратившись домой, Лейла спрашивала:
– Что вы без меня делали?
– Да так, хорошо помолчали вместе, – отвечал, улыбаясь, Руслан.
– А кто же его уму-разуму учить будет, если ты всё время молчишь? – спрашивала мать.
– Мужчина не должен болтать. Что толку болтать языком и махать руками? Отец раз сказал – и всё понятно, – заступался за Руслана взрослеющий паренёк.
Он ни на минуту не сомневался, что, как и отец, закончит спортивный институт и станет инструктором по туризму. Руслан не расписывал ему прелести этой профессии, но на вопрос, почему стал инструктором, неизменно отвечал:
– Что может быть лучше гор?
Когда председатель сельсовета получил новый автомобиль, а старую, едва ползающую эмку всеми правдами и неправдами передал директору школы как инвалиду войны, у мужчин Уламовых появилась новая страсть – автомобиль. Всё свободное время они проводили в школьном дворе, где перебирали доставшееся им чудо. Сведения черпали из справочника автомобилиста, странным образ