Не рассуждая, Гейдар мгновенно выполнил то, что от него требовалось, но, попытавшись вернуться за руль, услыхал резкое:
– Назад! Скажи этому барану, чтобы открыл дверь, и помоги людям выйти. Сам в салон не лезь.
Когда взвыл мотор их машины, автобус стал медленно сдвигаться вперёд, отъезжая от края обрыва, но заднее его колесо, беспомощно вращаясь, всё ещё висело в воздухе. Гейдар не мог потом точно вспомнить, как удалось открыть двери автобуса, как он сумел вывести одеревеневших от страха людей, но на всю жизнь запомнился леденящий ужас, который сковал его, когда освободившийся автобус вдруг завалился набок, провалившись вторым задним колесом в промоину на дороге, а затем рухнул в овраг, утащив с собой машину с сидящим в ней отцом. Падая, скатываясь, ударяясь о камни и не замечая боли, ринулся Гейдар на дно оврага, повторяя про себя слова молитвы:
– О Всевышний! Сделай милость!
Когда он добрался до искорёженной машины, которая лежала рядом с разбитым автобусом, Руслан был ещё жив, но вытащить его из машины было невозможно.
– Не надо, не мучайся… – услыхал он сип из раздавленных лёгких отца. – Береги мать.
Через минуту его не стало.
Обхватив голову руками, испачканными грязью и кровью, Гейдар просидел у разбитой машины, зажавшей тело отца железной хваткой, до самого приезда спасателей.
– Уберите парня, не стоит ему видеть, как вы будете доставать Руслана Ахмедовича, – услыхал он голос Гаджиева. – И отдайте ему этот портфель, он тут рядом валялся, может, какие школьные документы здесь. Я его сам отвезу к матери.
На въезде в село машина председателя резко затормозила.
– Садись, Лейла, Гейдар здесь, – услыхал Гейдар голос Гаджиева.
Слухи в селе распространяются быстро. Не дослушав соседку, которая пыталась рассказать ей, что на районной дороге произошла какая-то авария, Лейла бросилась бежать туда, откуда должны были приехать её любимые мальчики. Когда на заднем сиденье машины Лейла увидела грязного, растерзанного сына, сжимавшего под мышкой портфель мужа, она сразу всё поняла, и страшная боль в том месте, где живёт душа, лишила её чувств.
Всю ночь, онемевшая от горя, она просидела у кровати сына, боясь потревожить его своими слезами. Они опять, в какой раз, остались вдвоём. «За что меня Аллах проклял? – сокрушалась Лейла. – Он забирает у меня моих близких, как будто наказывая меня за какие-то прегрешения. Может быть, за то, что я сбежала и не осталась с родными там, в горах? А может быть, потому, что я предала память первого мужа и снова пошла замуж? Степан Иванович спас меня и Гейдара, он был отцом, а не мужем, за него Аллах вряд ли наказал бы меня, а вот Руслан…» Она стала перебирать задержавшиеся в памяти мгновения их недолгого счастья. Она полюбила его с того самого момента, когда увидела его бездыханного, обмороженного и так похожего на мужа. Иногда ей казалось, что это действительно Магомет, и она, не сумевшая его спасти тогда в горах, обязана сделать это сейчас. Есть в русском языке такое выражение – «выходить больного». Она даже не выходила, а выбегала спасение левой руки Руслана, разрываясь между работой, домашними делами и бесконечными компрессами и примочками на обмороженную руку. До сих пор помнила, как едва не прослезилась от радости, увидев едва заметное движение пальцев на ранее безжизненной руке. Лиза, не зная, с кем поделиться своим горем, в первое же совместное ночное дежурство рассказала Лейле о том, что связывало её с этим попавшим в страшную беду парнем.
– Знаешь, мне иногда кажется, – тихо, чтобы не потревожить раненых в густой темноте ночной палаты, шептала она Лейле, – что моя нескладная семейная жизнь послана мне в наказание за предательство первой любви. Но вот за что Руслана судьба так наказала?
– Война, он мужчина, – тихо ответила Лейла.
– Всё я понимаю, столько я смертей и увечий насмотрелась за эти годы – передать не могу. И каждый раз думаю: вот матери растили, растили своих сыновей, ночи не спали у их кроваток, на каждый чих кидались… И вот по чьей-то злой воле их, повзрослевших, кидают в огонь под пули и снаряды. Мой-то сынок всего годик пожил, а как жаль его! А тут взрослые, сильные, жить бы да жить, а их сунули в мясорубку войны, и никого не интересует, как без них будут жить их матери.
Лейле было жалко Лизу, жалко Руслана, но однажды, когда самое страшное было позади, она вдруг поймала себя на том, что ревнует изувеченного войной горца к этой чужой на Кавказе женщине. Причём она ревновала Лизу не только к Руслану, но и окружавшим её мужчинам. Заметив, как оживлённо она разговаривает с кем-то из хирургов или, ещё хуже, улыбается им, она тут же настораживалась и с возмущением думала, как можно так свободно болтать с другими, если твой любимый в беде. Лейла помнила, как кольнуло болью сердце, когда в ночь перед отъездом госпиталя, задержавшись на уборке освободившихся палат, решила заглянуть в палату к Руслану, чтобы узнать, не надо ли чего. Она быстрее догадалась, а не увидела, что они там вместе… До этого момента она обманывала себя тем, что любит его как брата, теперь сомнений не было: она любила, любила сильно и ревностно. Потом, когда госпиталь уехал, Лейлу мучили два чувства: облегчения от того, что Лиза уехала, и обиды за то, что она бросила Руслана. Зато каждый день потом был окрашен радостью общения с любимым. Она сделала всё, чтобы Руслан смог привыкнуть к своей инвалидности, делала это деликатно, стараясь не задевать его самолюбия. Как одержимая бросилась помогать ему обустраивать школу, выполняя обязанности уборщицы, завхоза и курьера. Она горевала по поводу смерти Степана Ивановича – так, как горюют о кончине отца, но не раздумывала ни минуты, когда Руслан предложил жить вместе. Она всегда помнила, как сладко пошла кругом голова от его первого прикосновения, и то дивное потрясение, которое пережила в их первую ночь. Она никогда не замечала его увечий, а только любовалась его красивым лицом и мощными плечами, была горда тем, что он уважаемый в селе человек, рада, что нашла такого замечательного отца своему сыну. «За это Аллах и отнял его у меня. Мама ещё говорила, что нельзя никого любить больше, чем Аллаха. Я в своём счастье совсем забыла об этом и вот теперь наказана», – корила себя Лейла. Действительно, вначале живя в семье православного Степана Ивановича, а затем коммуниста Руслана, Лейла стала забывать Коран, который когда-то знала практически наизусть.
Хоронили Руслана на следующее утро. Собралось всё село, стояли рядами школьники, в шеренгу выстроились солдаты из соседнего гарнизона, приглашённые председателем сельсовета. Приехал духовой оркестр из района.
– Руслан Ахметович был спасателем до последней минуты своей жизни – и когда снимал с гор попавших в беду альпинистов, и когда был солдатом, и когда не раздумывая пожертвовал своей жизнью, чтобы не дать упасть в пропасть автобусу с людьми, – склонив седую голову над гробом Руслана, говорил председатель сельсовета Гаджиев. – Он спас наших детей, когда взялся восстановить школу, и сделал всё, чтобы дети Боевого могли учиться. Он жил для людей, не оставляя себе ничего. Вечная память нашему другу, вечная слава нашему герою!
Последние слова утонули в нестройном оружейном залпе. Когда зазвучали первые аккорды траурной духовой музыки, сквозь них пробился протяжный вой, вырвавшийся из груди молчавшей до этой минуты Лейлы. На родном языке, забыв русские слова, кричала она, глядя на небо:
– Аллах! Зачем забрал его у меня?
– Смирись, доченька, – утешала её стоящая рядом, заметно постаревшая тётка Зина. – Бог всегда забирает лучших. Так, завалящий какой, живёт да живёт, а хорошего Бог всегда к себе призывает. Вот и моих в своё время забрал. Тебе-то хоть есть ради кого жить. Вон Гейдарку надо на ноги ставить, там внуки пойдут… Так и жизнь пролетит. Это я не знаю, для чего живу на этом свете.
Гейдар не плакал с того памятного дня, когда отказался ехать в Грозный. Сейчас, невыносимо страдая, он вдруг отчётливо понял, что слёзы уже ему не простят. Детство кончилось.