Праздничное настроение улетучилось практически от первой же фразы, но Руслан демонстрировать обиду гостям не стал и только после того, как забросил в огонь последнее полено, натянув свитер и шапку, вышел из кошары на мороз. Была ли обида? Мужчина-горец не может позволить себе обид, но горячая кровь стучала в виски. Он понял, что для этой компании он только часть горного пейзажа. Если бы такую выходку позволил мужчина, то Руслан знал бы, как ему поступить. С женщинами горцы не воюют. Горянки никогда подобного себе не позволят. Заезжие туристки – в основной своей массе народ, простой и весёлый – могли бы что-нибудь такое ляпнуть, но в шутку, что не задевало. Здесь же было элементарное столичное хамство, дающее право москвичам говорить с провинциалами как с холопами.
Взяв в руки топор, Руслан выместил свою злобу на куче напиленных поленьев. Разрубив последнее, он выпрямился и вдруг вздрогнул от прикосновения к своей разгорячённой шее холодных рук. Резко повернувшись, в свете ущербной луны увидел Нору. От неё пахло вином и дорогими духами.
– Уведи меня куда-нибудь от этих сытых морд, жирных плеч, отвисших животов и тощих рук и не злись. Ты мне просто понравился, – обняв его, зашептала она.
Её горячие, липкие от вина губы впились в его задубевший на морозе рот, не давая дышать. Только на миг проснулось желание, но тут же погасло от пронзившего всё тело отвращения. Схватив женщину за тонкие запястья, он оторвал её от себя и, оттолкнув, сказал:
– Жеребцы с суками не паруются.
– Тварь, животное, ты пожалеешь об этом! – зашипела она и бросилась в кошару.
Он ночевал в сарае, зарывшись в солому. Утром лыжники уезжали в Пятигорск. На Норином лице не дрогнул ни один мускул. Мужчины были опять холодно вежливы, как и при первой встрече. Последствий эта история не имела, но долгое время нам душе сохранялся тяжелый осадок, который не давал расслабляться в присутствии столичных гостей.
– Подтянулись! – отдал он команду разведчикам. – До спасительного леса ещё километра два по голому склону, а при такой видимости маскхалаты плохо спасают, и в любую минуту отряд может быть обнаружен. Можно, конечно, залечь и не двигаться, но до сумерек ещё далеко, да и мороз крепчает.
Решили по возможности двигаться вниз. Ползли долго, пока связист не провалился в неглубокую щель, подняв снежное облако. Практически в то же время прогремел выстрел немецкой гаубицы, и не успело горное эхо повторить его, как над головами послышался грозный рёв идущей лавины. Роту подхватило воздушной волной, которую гнали впереди себя сходящие снежные массы, и понесло вниз. Сколько длилось падение – миг или вечность, – сказать сложно. Осознание реального конца звенело в голове и сжимало душу. В безвыходной ситуации даже очень мужественный человек всегда вспоминает маму. Вот и в затуманенном мозгу Руслана, как уже не первый раз на фронте, встал светлый образ матери. Страх не за себя, а за неё, потерявшую в первые же дни войны мужа – кадрового офицера, а потом старшего сына – лётчика, был сильнее страха за собственную жизнь.
Все матери на огромном пространстве воюющей Европы молились о спасении своих детей. Молитва матери Руслана была услышана. Его не засыпало лавиной, не разбило о скалы. Его, летящего практически с небес, остановило, изрядно покалечив, дерево. В момент удара уже отклучающимся от боли сознанием он понял, что спасён. Первое, что он увидел, очнувшись, было то, что раньше называлось лесом. Лавина повалила деревья набок, ободрав почти все ветки. Создавалось впечатление, что какой-то шутник воткнул в склон уже спиленные и очищенные деревья. Сам Руслан висел на одном из них, зацепившись за обломок большого сучка лямками уцелевшего рюкзака. Сильная боль была во всём правом боку, но совершенно нестерпимо болела нога, застрявшая под наклонённым деревом. С огромным трудом и чудовищными муками удалось вытащить ногу. Его полученных на физкультурном факультете медицинских знаний и опыта спасателя хватило для того, чтобы поставить диагноз: открытый перелом голени чуть ниже колена и, по всей видимости, сломано несколько рёбер. Постоянно теряя сознание от острой боли, наложил на ногу шину из остатков веток, попытался встать, но тут же снова упал от пронзившей всё тело боли. В таком состоянии искать отряд было бессмысленно. Да и приказ был при необходимости добираться каждому самостоятельно.
Несколько раз свистнув и не получив ответа, Руслан пополз, покатился вниз, ударяясь сломанной ногой о торчащие из-под снега камни и деревья. К вечеру, когда уже стало смеркаться, он добрался до скалистого обрыва. Если бы напрямик, то до того памятного приюта, где произошёл инцидент с Норой, было недалеко, ещё километр с небольшим. В обход надо было проползти ещё как минимум километров пять. Вспомнились слова любимой шутки туристов:
– Сколько ещё до приюта? – спрашивали они у инструкторов.
– Километров пять, – бодро отвечали те, стараясь не замечать воплей возмущения.
– А на лошади?
– Километра два, не меньше. Почему-то эта шутка всех всегда забавляла и давала силы на то, чтобы одолеть остаток пути.
Увы! Не было возможности ползти ещё пять километров в сгущающихся сумерках, на занемевших руках и одной здоровой ноге, но остаться до рассвета на морозе тоже было невозможно. «Лошадь не лошадь, а парашют бы не помешал», – подумал Руслан и принял единственно возможное в данной ситуации решение. Выбрав наиболее заснеженную площадку под скалой, он прыгнул вниз, стараясь не упасть на поврежденную ногу. Уже проваливаясь в сугроб, он все-таки задел здоровой правой ногой торчащие из-под снега камни, и резкая боль опять отрубила сознание. «Сколько пролежал он в этом сугробе, сколько полз до приюта, отталкиваясь одними локтями», – сказать сложно, но, добравшись до его порога, всё, что он смог, – это выстрелить из ракетницы в воздух. Его нашли местные жители и привезли полумёртвого в штаб. Здесь сознание вернулось ровно на столько, чтобы он смог, с трудом ворочая языком, передать донесение склонившемуся над ним человеку с погонами майора. Потом всё унеслось в огненном вихре бреда. В этом нескончаемом бреду первой пришла мама. Она кинулась к нему и закричала:
– Магомет!
«Я не Магомет, я Руслан», – хотел сказать он, но язык почему-то не двигался, а тяжёлые веки опустились и закрыли глаза. «Странно, – подумал он, – почему мама такая молодая, как на той старинной фотографии?» В детстве он любил разглядывать эту фотографию, приклеенную на плотный пожелтевший картон, с витиеватой печатью на обратной её стороне и подписью: «Фотография г-на Монс». Папа на этой фотографии был в черкеске, в папахе, с кинжалом на боку, а мама – в чёрном длинном платье, с белой вуалью на голове. На руках её, в белой кружевной рубашке, с голыми ножками, сидел годовалый Руслан, а его старший брат Магомет, в настоящей черкеске с газырями, стоял рядом. С детства брат мечтал стать лётчиком. Накануне войны года он закончил Армавирское лётное училище и получил лейтенантские погоны, а в начале июля погиб, протаранив своим ястребком немецкий бомбардировщик. Руслан был ещё дома, когда пришло известие о гибели брата, и видел, как за один день поседела и постарела его мама. «Как так случилось, – вертелась в воспалённом мозгу мысль, – что мама опять помолодела, и как попала сюда, ведь наш город сейчас оккупирован немцами?»
Второй раз он пришёл в себя от бившего в глаза яркого света. Так светит солнце только на заснеженных горных вершинах. Свет бил прямо в лицо, а рук, чтобы от него загородиться, Руслан поднять не мог. И тут в этом ярком свете он ясно увидел Лизу. Да, это была она, но повзрослевшая и уставшая. Он узнал бы её лицо среди тысяч других лиц и через многие годы.
Тогда, в далёком тридцать седьмом, когда он повёл самостоятельно в горы свою первую группу, он сразу её заметил. Не заметить эту весёлую и симпатичную девчонку было сложно. На первом инструктаже она задала множество вопросов: какая самая высокая точка Кавказа, был ли он на ней, как и кто будет разводить костёр в походе, и сколько длится один переход до привала. Скрывая свое смущение, он отвечал на вопросы коротко и односложно, но лизины вопросы не кончались, пока Раиса, явно непитавшая симпатии к девушке, не прикрикнула:
– Так, кончай базар, что да как – потом узнаешь, а сейчас и покушать бы не мешало.
– Пусть спрашивает, если интересно, – заступился Руслан за девчонку, но та умолкла, бросив на Раису сердитый взгляд.
Его забавляли не столько сами вопросы, сколько то, что она непрерывно называла его «товарищ инструктор» и обращалась на «вы». Из её анкеты знал, что они с нею ровесники. Опыта общения с девушками у него не было, но раньше его это не смущало, а теперь, стоило Лизе обратиться к нему, он чувствовал, что земля уходит из-под ног и не только лицо, но и всё тело заливает выдающей волнение краской. В школе, где он учился, было раздельное обучение мальчиков и девочек, а на спортивном факультете в институте учились одни парни, да и не в обычаях кавказцев было вольное общение с девушками. Так что науку общения с женщинами ему пришлось постигать в горах, и первой девушкой, которая заставила смущённо биться его сердце, была Лиза.
Была ли она красива? Да нет, но её широкое, славянское лицо с крупными чертами необыкновенно красила улыбка. Кроме того, благодаря живому нраву, острому языку и природной общительности, она всегда оказывалась в центре внимания, и большинство окружавших её мужчин были в неё слегка влюблены. И даже зануда Кол Колыч (так переиначила эта забавница имя и отчество одного из туристов высокого и худосочного Николая Николаевича) был к ней неравнодушен и обижался на Лизавету, когда она сватала его за толстушку Веру. Махмуд, инструктор параллельной туристской группы, известный сердцеед и хвастун, заигрывал с Лизаветой непрерывно. Ухаживал он чисто по-восточному, намекая на свои редкие достоинства, которые, по его мнению, смогут превратить Лизу в верную и любящую жену. Что это за достоинства – он не говорил, но уверял: