Первой пришла женщина. Она сказала, что ее муж и все братья встали на джихад и стали шахидами на пути Аллаха. А она была вынуждена бежать, чтобы не попасть в руки сирийской авиационной разведки. Из-за того, что ее родственники сражаются в рядах оппозиции, ее таскали на допросы, а однажды схватили и изнасиловали боевики шабихи, местного проасадовского ополчения. Теперь она помогает беженцам, она хотела бы сама пойти на джихад, но шариат запрещает женщинам участвовать в джихаде…
Магомед сидел совсем рядом с ней, когда она это рассказывала, и некстати подумал, что вряд ли у кого-то из женщин в лагере есть губная помада, а у этой пострадавшей от режима Асада она была. И лицо она оставляла открытым, хотя и покрывала волосы платком.
Потом привели какого-то мальчика, лет десяти, он сказал, что он из Алеппо и многие его родные погибли, а он выживал под бомбами два года, пока в один из дней бомба не ударила совсем рядом, и ему не оторвало осколком ногу. Тогда его переправили сюда и прооперировали, теперь он учится бегать. И как только научится и повзрослеет – то возьмет в руки автомат и пойдет сражаться на пути Аллаха.
Речь этого мальчика была ненатуральной, какой-то выученной. А когда он поднял штанину, чтобы показать протез, у него оказался очень совершенный биопротез последней модели, какие ставят только в дорогих клиниках и с которым действительно можно бегать. Он даже похож на живую ногу, хотя кожа – из силикона.
Интересно…
Впрочем, Магомед ничего не сказал и был вынужден постоянно одергивать себя, потому что такие мысли есть проявление куфара, и они могли появиться только от того, что он долго прожил среди кяфиров.
– Идете друг за другом, след в след. Смотрите на спину впереди идущего и делаете то же, что и он. Не шуметь, не разговаривать. Мобильники есть?
Молодые джихадисты отрицательно покачали головами.
– Это хорошо. С мобильниками нельзя, они их видят. Мин там, где мы будем переходить, нет, но есть патрули. Если появится патруль – падайте на землю и лежите. Имейте в виду – они будут в вас стрелять, если вы будете неосторожны, даже если вы будете с той стороны границы. Они не признают границы, эти потомки шакалов, и стреляют, когда им вздумается и куда им вздумается. Все понятно?
– Да, шейх…
– Тогда пошли…
Граница между Турцией и Сирией в этом месте – невысокие горы, густо поросшие растительностью. Пограничные вышки через каждые сто метров – но без тепловизора ничего нельзя увидеть и в двадцати метрах – если ночью. А турецким солдатам ночью есть дела, особенно если им хорошо заплатили…
Они шли плотной колонной по горной тропе, и луна то и дело подмигивала им через бахрому облаков. Луна была на прибыли, правильным полумесяцем – и это было хорошим знаком. Луна – символ ислама.
Тяжелое дыхание – кажется, что его слышно за сотни метров, хотя на деле и за пятьдесят почти не слышно. Шорох земли под ногами, листва и ветки. Спина впереди идущего – и глубоко засевший внутри ужас, который стараешься забыть, постоянно повторяя про себя первую суру из Корана, аль-Фатиху.
Бисмил-ляяхи ррахмаани ррахиим.
Аль-хамду лил-ляяхи раббиль-‘аалямиин.
Ар-рахмаани ррахиим.
Мяялики яумид-диин.
Ийяякя на’буду ва ийяякя наста’иин.
Ихдина ссырааталь-мустакыим.
Сыраатол-лязийна ан’амта ‘аляйхим, гайриль-магдууби ‘аляйхим ва ляд-дооллиин. Амин…
Стена.
Словно шрам на благодатной земле Востока – не в пустынях, а в горах, где тысячелетиями жили люди и где земля дает урожая в достатке, чтобы оставаться на одном месте и не кочевать со своими животными по пустыням. Примерно два с половиной метра высотой, серая змея, разрезающая холмы и утекающая куда-то вдаль, за горизонт. До того как началась война, здесь не было этой стены, и пограничники и то далеко не на всех вышках дежурили. А теперь и стены мало…
Может, не в стене дело? А в том, что не надо начинать войны? А тех денег, которые потратили на эту стену, которые разворовали при строительстве этой стены, хватило бы, чтобы помочь тысячам и тысячам нечастных?
О, Аллах, почему кругом такой куфар? Почему люди стали как дикие звери и забыли страх перед тобой…
Проводник нашел где-то рядом лестницу. По его указаниям ее установили на стену. С другой стороны придется прыгать…
– Давайте быстро! Один за другим!
Вышка недалеко, свет ее прожектора виден во тьме, но направлен совсем в другую сторону, и, наверное, не просто так. О, глупцы, которые решили, что стоит поставить солдат, и всё…
Каменистая земля на той стороне бьет по ногам, кто-то толкает в спину.
– Давай, давай!
Здравствуй, Сирия…
Днем идти было нельзя – и их приютили в одном из приграничных селений, после начала войны выросшем в несколько раз. Центром селения был рынок, здесь закупались не только местные жители, но и торговцы, приезжавшие с курдских территорий и территорий в центре страны, где идет война. В Алеппо стоимость буханки хлеба доходит до трехсот-четырехсот фунтов[49]. Тяжело больная, изнуренная многолетней войной страна как-то выживала, хотя сил выживать почти что не было…
Магомед – он был крупным и сильным – пошел вместе с проводником купить еды в дорогу, потому что через стену не перенесешь, а тут – дешевле всего, чем дальше от границы, тем дороже. Его было не удивить рынком – в Дагестане тоже большинство населения отоваривается продуктами питания на рынках, и санитарная обстановка там не из лучших, под фрукты кусок картона положат – и ладно, так и лежат под солнцем. Но сравнивая этот рынок с Дагестаном, он удивился двум вещам. Первая – как много продается обычной, питьевой бутилированной воды. Нигде в Дагестане такого не было, воду брали из ручьев, из крана, кипятили при необходимости – но на простую воду в бутылках и больших баллонах тратились только богатые и чиновники. А ведь и в шариате сказано о запрете торговать водой[50]. Второе – общая бедность торговли. В Дагестане на рынках торговали фруктами, мясом, на фруктах обязательно была надпись, откуда они, торговали сахаром. Здесь почти не было ни фруктов, ни мяса, ни даже скота – в основном торговали рисом, мукой в мешках, просом. Совсем не было картофеля. Мяса было очень немного, причем по традиции Востока оно продавалось в живом виде – живые куры в клетках, живые бараны. Значит, и электричества тоже нет. Еще Магомеда поразила грязь и неухоженность – Махачкала не самый чистый город, но и там такого не было. Прямо тут же режут, готовят, бросают кости (с ними можно было бы сварить суп, но этого не делают), жгут какую-то дрянь (покрышки, что ли) для костров, разведенных под большими чанами. Дорожку между торговыми местами даже не замостили ничем, даже не выровняли. Еще его поразил увиденный им туалет – просто канава, куда все ходили по желанию. Даже не слишком удаляясь от рядов. И все это – под ослепительным, как пламя газовой горелки, восточным солнцем…
Там он впервые начал сомневаться в словах некоторых друзей о том, что на Востоке ислам намного чище, чем в Дагестане, а хиджра, переселение на земли правоверных, желательна. Ведь шариат придуман для людей и для того, чтобы они поступками своими отличались от диких зверей, боялись Аллаха Всевышнего и наказания его, удалялись от греховного и стремились к благому. Но где благость здесь, на этом нищем базаре, где торгуют гуманитарной помощью, а люди относятся к своей земле как к чужой?
Так они купили все, что было нужно, а потом на ручной тележке отвезли до дома, где остановились. Владельца дома, кстати, не было, и где он – никто не знал. Зато в одной из комнат один из братьев нашел след от пули на стене и что-то коричневое, что потом пытались оттереть. Да неудачно…
До лагеря подготовки их должен был отвезти китайский самосвал, большой и с высокими бортами. Кабина самосвала была изнутри укреплена кое-где уродливыми ржавыми кусками металла, а у водителя имелся автомат…
Набившись в кузов – их было человек сорок, а борта кузова были такими высокими, что некоторых из них скрывало с головой, – они тронулись в путь сразу, как стемнело. Они даже не дождались, пока настанет время, положенное для намаза. Их сопровождал джип и еще какой-то грузовичок…
Вначале ничего необычного не было, только ехать было очень неудобно. Надо было за что-то держаться, чтобы не упасть, машину постоянно мотало – а держаться можно было только за борта, и не всем хватало там места. Магомед подумал, что те, кто ворчит по поводу удобств в маршрутке, никогда не ездили вот так вот, в самосвале. Еще пахло выхлопными газами, и было холодно – слишком холодно для той одежды, в которую они были одеты. Они не знали, сколько еще ехать, и терпения и стойкости, чтобы переносить эти трудности, давала им лишь вера в Аллаха Всевышнего.
Вдруг самосвал резко затормозил, так что некоторые из них упали и ударились о борта, последовала команда.
– Из машины, на землю! Замереть!
Все они бросились вон из самосвала. Падали на сухую землю, замирали, тяжело дыша.
Магомед лежа поднял голову. Пустыня была тиха и мертва, ветер гнал по черному небу лохмотья туч. В разрывах проглядывала яркая равнодушная луна…
– Что случилось, брат? – спросил он негромко.
– «Миг»! Тише.
Как он потом узнал – под словом «Миг» в Сирии понимались все типы боевых летательных аппаратов, которые мог применять режим. Большая часть авиатехники Асада уже стояла на земле из-за износа и поломок, но теперь были русские и американские боевые самолеты и вертолеты, в отличие от асадовских они охотились ночью. И если проявить неосторожность – шансов остаться в живых почти не было.
Кто-то рядом монотонно гундел «Аллаху акбар, Аллаху акбар, СубхануЛлах, Аллаху акбар» – и почему-то хотелось двинуть его по морде, чтобы заткнулся…
Лагерь для подготовки был совсем небольшим, он располагался в северной части Сирии, восточнее Алеппо, и маскировался под небольшую деревню. Когда они прибыли туда, они продрогли, проголодались, голова их гудела от шума мотора и выхлопных газов, кого-то даже тошнило. Магомед как раз помогал сгружать одного брата, которому было совсем плохо, из машины, как вдруг услышал крик