Магомед бежит. Его большой рост тут скорее минус, чем плюс, – он вынужден нести свое большое тело по узкой тропинке то вниз, то вверх. И при этом еще и стрелять. Рядом с ним бежит инструктор, он совсем не устал – по крайней мере, так кажется. Он говорит на русском – но так он англоязычный, иногда сбивается.
– Быстрее!
Просто сказать. Тропка – будто специально еще и узкая, тут растет колючка, об которую можно ободраться в кровь, и есть камни. На них можно поскользнуться.
– Цели!
Магомед вскидывает автомат. Цели из обычного картона, они плохо видны на фоне выжженной солнцем сухой земли.
Автомат дергается в руках, сердце стучит в ушах, и прицелиться получается плохо. Все то, что проходили на стрельбище, благополучно забыто.
– Пошел! Пошел!
Магомед срывается с места – и задевает проволоку. В небо взмывает сигнальная ракета.
– Ты мертв! Ты подорвался! Ты дурак!
Магомед в растерянности останавливается.
– Что стоишь, дурак! Беги! Вперед!
Инструктор бежит следом – и Магомед уже ненавидит его.
– Цели! Не там! Стреляй!
Надо перезарядить. Но магазин выпадает из потных рук.
– Не поднимай! Давай другой!
Второй удается поставить на место. Магомед бежит уже вверх и, только когда пытается стрелять, понимает, что автомат не заряжен – он не передернул затвор. Пот заливает глаза…
– Передерни! Ты дурак! Стреляй!
Они снова бегут. Вниз. Потом стреляют. Магомед чувствует, что больше не может.
– Ты промахнулся! Дурак!
…
– Вперед! Перезаряди!
Иногда Магомед уже помогает себе рукой карабкаться.
– Беги дальше!
На выходе он не замечает тонкий тросик у самой земли и с размаху падает. Боль обжигает лицо и руки.
– Ты упал! – инструктор тут как тут. – Ты плохой солдат! Дурак!
– Ай, шайтан, – Магомед отбрасывает автомат и встает, – я не хочу! Больше не хочу!
– Понял свои ошибки?
Магомед угрюмо молчит – для него, как для кавказца, признать свои ошибки очень унизительно.
– Первое. Когда ты перемещаешься по местности – твое основное внимание должно быть не по сторонам. А под ноги. Если ты оступишься, и упадешь, и повредишь что-то – ты станешь небоеспособен. Если ты наступишь на мину или растяжку – как ты наступил, – то получишь тяжелое ранение или погибнешь. При перемещении – внимание под ноги.
– Эфенди, а как же мишени?
– В боевой обстановке, – терпеливо объясняет инструктор, – вы будете перемещаться группами. Будет назначен наблюдатель. Если ты перемещашьтся в паре – то наблюдение ведет снайпер, второй номер смотрит под ноги и прокладывает путь. Тебе следует научиться доверять наблюдателю. Если у тебя нет иного приказа – внимание прямо вперед, куда ты бежишь, и под ноги. Понял?
Магомед кивает.
– Как поражать мишени. Очень просто. Ты выбрал стрелковую позицию, достиг ее, занял. Только в этот момент ты осматриваешься, видишь мишени, начинаешь по ним работать. Ты должен четко разграничивать движение и стрелковую работу. Движение – внимание, куда ты бежишь, и на ноги. Стреляешь – внимание на сектор огня. Понял?
Магомед снова кивает.
– Теперь по оружию. Хват у тебя неплохой, стреляешь быстро, отдачи не боишься.
Магомед улыбается – доброе слово и кошке приятно.
– Но ты совершенно не разделяешь цели для длинного и короткого оружия. А разделять необходимо. На близком расстоянии пистолет намного эффективнее и убойнее. Ранение из армейской штурмовой винтовки на таком расстоянии – чаще всего сквозное, и противник может успеть выстрелить в тебя в ответ. Ранение из пистолета чаще всего вызывает болевой шок и исключает возможность ответных действий. Понял?
Пистолет у Магомеда действительно есть. Это «Сиг-Сауэр 226», но иранского производства. Откуда тут они взялись – непонятно, но это добротное, качественное оружие. Таким же пользуется американский спецназ, и Магомед втайне гордится тем, что у него такое же оружие, как у американского спецназа. Если бы у него было такое же оружие, как у ХАМАСа, или «Хезболлы», или «Аль-Кодс» – иранского спецназа Корпуса стражей исламской революции – он бы и не подумал этим гордиться…
– Большая часть мишеней на деле была предназначена для пистолета, но ты этого не заметил. А пистолет может спасти тебе жизнь…
Инструктор заметил, что курсант совсем приуныл, и хлопает его по плечу:
– Это только сначала трудно. Иншалла, у тебя все должно получиться.
– Иншалла, – машинально кивает Магомед.
– Нужно много тренироваться. Давай, попробуем еще раз. Посмотришь, как пройдут другие, и попробуешь сам.
Магомед кивает, его рука тянется к бутылке на поясе.
– Много не надо, – предупреждает инструктор, – вода замедлит тебя. Чем больше ты пьешь, тем больше хочется.
…
– И последнее. – Инструктор останавливает уже вставшего Магомеда. – При стрельбе я специально мешал тебе, понимаешь?
– Но зачем?
– Чтобы ты понял: все зависит только от тебя. В бою тебя будут толкать, будут мешать, кричать, рядом могут оказаться твои раненые друзья, но ты не должен отвлекаться ни на что, понимаешь? Ты должен поражать цель, вот и все. Ты – главный. Ты сам принимаешь решения, и от них зависит, будешь ты жив или нет.
…
– Пойдем, еще раз попробуем.
Они выходят из палатки, снова идут к стрельбищу. Навстречу им идет инструктор по снайперской подготовке, в руке у него телефон, он говорит в него на ходу.
– Taip… Aš negaliu kalbėti dabar. Aš paskambinti vėliau. Ne, aš gerai. Apie pratybas. Aš negaliu kalbėti…[58]
Магомед этот язык не знает, но понимает, что это не английский. Где-то он это слышал уже…
Палатка. Ночь. Тишина пустыни и тихий, на грани слышимости разговор.
– Абдуррахман…
– А…
– Ты спишь?
– Не.
– Брат, а что ты думаешь о демократии?
– Ч’анда это все, отвечаю.
– Почему? Мы ведь сами учимся у кяфиров. Посмотри, они богато живут, у них есть машины…
– Кяфиры – это грязь. Ну, сам подумай, брат, если сделать в Дагестан демократия, какой бардак там будет, астагфируЛЛагъ. Скока в Махачкале чертей всяких, жи есть? Нет, надо шариат Аллаха, он строже. Без него все друг друга перережут, за родные слова отвечаю.
– А что потом? На Русню пойдем?
– Аллах знает…
Абдуррахман помолчал и продолжил:
– Я никому это не говорил, брат, но я переменил мнение о русистах. В наших джамаатах таких много, и те русисты, которые приняли истинную веру, сражаются как львы. Я думаю, может, мы и русисты верим в одно и то же, но называем это разными именами?
– А это как, брат?
– Русисты ждут второго пришествия Пророка Исы, которого Коран почитает как пятого пророка, предшествовавшего Пророку Мохаммеду салалаху алейхи уассалям. В Коране тоже сказано о том, что на землю придет Посланник Аллаха, но нигде не сказано, каким он будет. Я думаю, может быть, этим Посланником Аллаха будет Пророк Иса, вторично посланный на землю самим Аллахом, чтобы его учение распространилось на всю землю и не осталось ни единого места, где бы не славили одного лишь Аллаха. Тогда мы и русисты сможем объединиться и вместе пойти на кяфиров войной, чтобы уничтожить куфар везде, где бы он ни был. У нас будет атомная бомба, иншаллагъ. И мы сможем отомстить.
Вот и вся демократия. Какая есть…
И так день за днем. Утром кросс, затем два часа огневые упражнения, днем, пока слишком жарко, теоретические занятия в снабженных кондиционерами палатках, иногда дельные вещи говорили, иногда заставляли всякую ч’анду про демократию слушать. Вечером марш – от кросса он отличается тем, что идешь шагом, но на большее расстояние. Ночевали обычно в пустыне, как бедуины.
Иногда в пустыне встречались и настоящие бедуины. Инструкторы вежливо говорили с ними, бедуины молча смотрели на них, и в их глазах Магомед отчего-то видел осуждение…
Алеппо, Сирия. Неконтролируемая территория. Ноябрь 2017 года
– Движение… на одиннадцать.
– Вижу… говори…
– Один пикап. Оружия нет.
– Скорее всего жратву везут…
Магомед дисциплинированно пометил в блокнотике: «19.07 один пикап, белый».
И два значка, один из них означал – оружия нет, второй – не представляет интерес. Так было проще делать записи – и в то же время ты полностью контролируешь ситуацию. Так объяснял Джонатан-устаз, а он знает в этом деле толк. Надо делать, как говорил Джонатан-устаз, тогда останешься в живых.
Теперь они – снайперы. Снайперы Исламского государства.
Снайперы в Алеппо…
А на сей день нет на земле места страшнее, чем Алеппо…
Алеппо – это город, разделенный даже не пополам: линия фронта проходит по улицам и кварталам, изгибаясь уродливой дугой и оставляя одну часть города под контролем моджахедов, а другую – правительственной армии. Практически вся территория вокруг Алеппо – под контролем моджахедов, но дорога на Идлиб контролируется правительственными войсками.
Это еще одна особенность этой войны – чаще всего удержание тех или иных населенных пунктов зависит от того, можно ли осуществлять снабжение гарнизона. Если можно, то он может держаться годами. Территории, находящиеся под контролем моджахедов, тоже условны, там большей частью нет никаких укреплений и постов, и территорией под контролем моджахедов называют обычно ту, где население против Асада, а армии на постоянной основе там нет. У сирийского правительства нет сил и технических возможностей, чтобы наладить постоянное патрулирование с воздуха неконтролируемых территорий с уничтожением всех подозрительных колонн и групп. Впрочем, и в этом случае партизанская война не закончилась бы. Нельзя отрицать – есть значительная часть сирийского общества, поддерживающая моджахедов и готовая сражаться с правительственными силами.
А сам Алеппо, некогда торговая столица страны, – теперь это мертвый, убитый войной город…
Он разделен на две части, и в обеих люди как-то пытаются выжить. Они отгораживаются друг от друга блокпостами и баррикадами – только в Сирии можно увидеть такую картину, когда улица полностью перегорожена поставленными на попа грузовиками – это от снайперов. Часто армейский блокпост, откуда работает снайпер, или высотка какого-то правительственного здания, исклеванная пулями, – это и есть все присутствие власти, а снай