бходимого количества казачьих частей для армии. Нетрудно заметить, что в этом утверждении историк следовал дореволюционной традиции. Очевидно, что соответствующие тома «Столетия Военного министерства» вдохновляли Р. Макнила на раскрытие и других сюжетов, в том числе посвященных земской реформе на Дону, сопротивлению уральцев середины 1870-х годов и пр. В постановке же вопроса о финансовом положении казачьих войск в пореформенный период Р. Макнил вообще открыл новую страницу в истории изучения российского казачества150.
Шейн О’Рурк из Великобритании и американец Пол Хайнеманн разрабатывали историю донского казачества практически одновременно во второй половине 1990-х годов. В итоге Шейн О’Рурк в 2000 году выпустил книгу «Воины и крестьяне. Донские казаки в позднеимперской России», а Пол Хайнеманн в 1999 году защитил докторскую диссертацию на тему «В защиту анахронизма. Казачий вопрос на Дону (1861–1914)»151. Однако если Шейна О’Рурка больше интересовала внутренняя эволюция этносоциального облика донского казачества и его властных институтов, достигшего своего «национального» воплощения во Всевеликом войске Донском (1918–1920)152, то Пол Хайнеманн предпочел осветить ряд проблем в истории донского казачества во взаимосвязи с правительственной политикой. Наиболее выразительно это получилось у него в третьей главе под названием «Казачий вопрос(ы) на Дону». По мнению П. Хайнеманна, «казачий вопрос» интерпретировался в центре и на Дону по-разному. Описывая точку зрения Санкт-Петербурга, американский историк, отчасти повторяя наблюдения Р. Макнила, подчеркивает, что Военное министерство стремилось как можно лучше интегрировать неуклюжую казачью социально-административную систему в общеимперское пространство. Как утверждал Хайнеманн, достигнуть этого министерские чиновники планировали за счет уменьшения «централизованности» казачьей военной службы. Под «централизованностью» П. Хайнеманн понимал вовлечение всего казачества в процесс отбывания воинской повинности. На Дону «казачий вопрос» формулировался и обсуждался местной, преимущественно казачьей «интеллигенцией». Для нее важными темами являлись в 1860-х годах необходимость приобщения казаков к «гражданственности», а в 1870-х – начале 1880 года борьба за земство на Дону. Однако, несмотря на оживленные и даже временами ожесточенные дебаты между разными группами казачьей интеллигенции и вовлеченностью в этот процесс периодической печати, разрешение «казачьего вопроса», как считает Хайнеманн, оказалось абсолютно вне контроля наиболее активной части донского общества153. Работами Ш. О’Рурка и П. Хайнеманна, конечно, не исчерпывается современная западная историческая литература о российском казачестве. Зарубежные историки продолжают обращаться к казачьей тематике как в узкоспециальных исследованиях, так и в обобщающих публикациях154, но изучение положения казачества в 1860—1870-х годах не пользуется у них особой популярностью.
Таким образом, в содержательном отношении накопленный историками материал оказался неравномерен. Дореволюционный период дал впечатляющий массив конкретно-исторических сведений по теме исследования, последующие же историографические этапы полны оценочных суждений. Но и в таком объеме данных все же присутствуют определенные пробелы. К их числу следует отнести скудность информации по личностям, ответственным за разработку и внедрение преобразовательных планов. В проанализированных нами исследованиях почти всегда упоминаются военный министр Д.А. Милютин, начальник Главного управления иррегулярных войск Н.И. Карлгоф, отдельные генерал-губернаторы и атаманы, в подчинении которых находились казачьи войска, иногда приводятся принадлежащие им красноречивые цитаты, иллюстрирующие то или иное важное событие. Однако их позиции по конкретным вопросам реформирования казачества, как правило, не детализировались. Более того, непосредственные авторы программных документов или проектов, обычно являющиеся чиновниками среднего звена Военного министерства и войсковых администраций, вообще не известны. Данное обстоятельство напрямую связано с другим историографическим пробелом – отсутствием сюжетов, освещающих дебаты вокруг той или иной реформы от ее проектирования до непосредственного воплощения в жизнь и/или подведения промежуточных итогов155. Можно констатировать, что историки опираются преимущественно на уже опубликованные законодательные документы, добросовестно пересказывая их содержание, за что, конечно, не стоит упрекать. Но при таком подходе остается невыясненной мотивация властей в принятии решений по важным вопросам как текущей казачьей политики, так и по планируемым кардинальным преобразованиям. На наш взгляд, требуют уточнения причины перехода Военного министерства в 1860-х годах к казачьему курсу с «гражданским» акцентом. Мы убеждены в том, что «гражданская альтернатива» казачьего развития изучена пока недостаточно хорошо. Если же и далее отмечать возможные перспективы в казачьих исследованиях, то ожидает своего изучения тема, обозначенная еще Р. Макнилом, а именно: механизмы функционирования войсковых экономик, финансовые аспекты казачьей службы, основы которых закладывались в 1860—1870-х годах и пр.156
Реакция казачества на политику властей в эпоху Великих реформ Александра II описана преимущественно на примере истории Донского и Уральского казачьих войск. Очевидно, что география исследования этого явления должна быть расширена. В свою очередь, казачье отношение к преобразованиям необходимо рассматривать среди разных представителей казачества, а не только его элиты. Для этого следует активно привлекать материалы периодической печати и особенно источники личного происхождения157. К их выявлению должна привести кропотливая архивная эвристика и тщательный источниковедческий анализ. Кстати, классических источниковедческих работ, посвященных основополагающим документам по истории казачества 1860—1870-х годов, существует крайне мало. Но еще меньшее количество публикаций приходится на сравнительные исследования, в которых одна и та же сфера жизнедеятельности казаков или одно и то же действие правительства разбираются на примере нескольких казачьих войск, объединенных не только по региональному признаку. Применение сравнительного метода разнообразит исследовательские подходы к изучению истории казачества, как на закате Российской империи, так и на всем протяжении ее существования. Как мы выяснили, в историографии казачества второй половины XIX века присутствие каких-либо теоретических моделей не является обязательным условием. В то же время трудно себе представить современные работы по истории казачества позднеимперского периода, в которых не использовалась бы терминология модернизационного концепта. Однако, на наш взгляд, теория модернизации не является достаточно эффективным средством для анализа правительственной политики по отношению ко всем казачьим войскам дореволюционной России, не отличающихся гомогенностью в развитии. Гораздо более продуктивным, как нам представляется, выглядит применение к казачьей истории аналитических конструкций, характерных для методологии изучения империй.
Не все сюжеты из истории взаимоотношений власти и казачества в конце 1850-х – начале 1860-х годов войдут в книгу. Несмотря на то, что в первой половине – середине XIX века не было четкого разграничения понятий «иррегулярные» и «казачьи» войска158, различные национальные иррегулярные формирования (милиции) окажутся вне поля нашего зрения. Тем не менее использовать слово «иррегулярные» применительно к казачьим частям и подразделениям мы все же будем, учитывая распространенность данного понятия в делопроизводственной практике Военного министерства XIX века, в том числе и в отношении казачества. Отдельный вопрос представляет собой процесс упразднения Новороссийского (до 1856 года Дунайское) и Азовского казачьих войск в 1868 и 1865 годах соответственно. Безусловно, их ликвидация является частью казачьей правительственной политики. О каждом из упомянутых войск имеются монографии, выполненные современными авторами159. Конечно, этими работами далеко не исчерпывается изучение действия властей по «оптимизации» казачьего войскового состава. Но так как упразднение того или иного войска (части) имеет законченный характер, а выводы из истории их существования обладают ограниченным значением, особенно с точки зрения объяснения перспектив развития казачьих войск в целом, мы решили не обращаться специально к этому вопросу. Также за пределами нашего внимания окажутся конкретные правительственные мероприятия социально-экономического характера, реализуемые на казачьих территориях.
Глава 1Казачьи войска накануне реформ (конец 1850-х – начало 1860-х годов)
Наш обзор казачьих войск рубежа 1850—1860-х годов будет основываться, во-первых, на описании управленческих структур, осуществляющих свои полномочия в отношении казачества и иррегулярных частей, во-вторых, на актуальных для того времени данных из статистических отчетов, иллюстрирующих возможный властный образ казачества. В последнем случае мы рассмотрим преимущественно количественные показатели, которыми располагала высшая власть и на которые она могла опереться при формировании своего курса в отношении казачьих войск, по крайней мере, в первой половине 1860-х годов.
До образования в середине 1830-х годов в составе Департамента военных поселений отделения иррегулярных войск высшее управление казачьими (иррегулярными) войсками не имело четкой структуры. Несмотря на то что управленческие функции в основном концентрировались в руках Военного министерства, прочие ведомства также были компетентны в решении определенных дел на казачьих территориях. Создание специального отделения, состоящего первоначально из двух столов во главе с начальником, непосредственно подчинявшегося вице-директору Департамента военных поселений, являлось важным шагом по сосредоточению управления казачьими (иррегулярными) войсками в Военном министерстве