упали скот, кожу, пушнину и другие «произведения хозяйства и охоты кочевников», а затем перепродавали их более крупным промышленникам. Киргизам же поставляли хлеб, посуду и другие предметы быта. Таким образом, казаки «сумели занять посредствующее положение между городскими рынками и кочевым населением сибирских степей. Порядок этот утвердился так прочно, что между казаками и киргизами существует даже кредит»215. Объемы торговых сделок были также высоки в Уральском, Донском, Кубанском и Оренбургском войсках. Среди «казачьих» ярмарок (на 1862 год – около 390) «по значительности оборотов» выделялась Урюпинская в Донском войске. Урюпинская ярмарка занимала важное место вообще во всей системе ярмарочной торговли юго-восточной полосы империи. В основном на ней торговали: хлебом (преимущественно пшеница и овес), рыбой, виноградным вином, лошадьми, рогатым скотом, овцами, кожей, шерстью, салом, строительным лесом, углем. Сумма торговых сделок на ярмарке в начале 1860-х годов достигала до 5 780 800 рублей216. В соседней Воронежской губернии на все ее ярмарки в 1857 году было привезено товаров на 3 460 116 рублей, а продано на 1 456 702 рубля217. Специфика торговли в Кубанском войске, по мнению авторов отчетов, заключалась в том, что она находилась «в руках иногородних людей и преимущественно нахичеванских армян»218. Несмотря на то что в кубанском торговом обществе находилось 550 казаков, лишь «немногие из них посвящали себя торговому делу». Главными же предметами местной торговли были: рыба, лошади, рогатый скот, овцы, кожа, шерсть и сало. В Оренбургском войске ассортимент товаров, производимый и реализуемый на местных рынках и ярмарках, отличался особым разнообразием. Так, на Лондонской всемирной выставке 1862 года от Оренбургского войска были представлены следующие предметы: «глины разных цветов, каменный уголь, аспидный и других родов камень, мумий, охра желтая, наджак, пшеница, рожь, ярица, ячмень, просо, горох, лен, конопля и семена: маковое, льняное и конопляное; дикая марена, крапп, маренный цвет, пенька из конопли; овечья шерсть, верблюжья армячина, шерстяное полотно, вареги шерстяные и перчатки пуховые; льняной холст, брань пестрая и красная, салфетка браного белого холста, салфетка вязаная, нитки льняные, белые и красные, железный сошник»219. Медалями выставки были награждены коллекция хлебов и коллекции льна, пеньки и марены. На этой же выставке были отмечены и товары из Уральского войска, медали получили: рыбий клей, козий пух и верблюжья шерсть, «почетного отзыва» удостоилось сало220.
Согласно отчетам так называемая «заводская промышленность» существовала в основном в Донском, Оренбургском, Уральском и Сибирском войсках. В 1862 году на казачьих землях располагалось 107 салотопенных заводов, 7 мыловаренных, 6 свечных, 55 кожевенных, 5 винокуренных, 5 пивоваренных, 9 маслобойных, 3 воскобойных, 1 ваточный и 1 крахмальный (в Донском войске), 2 клеевых (в Уральском) и 137 кирпичных, всего – 338 заводов221. По сравнению только с одной Екатеринославской губернией, имевшей в середине XIX века 533 завода (действующих – 324)222, количество казачьих «предприятий» выглядит явно недостаточным.
Наряду с традиционными отраслями хозяйства, распространенными на казачьих территориях, в том числе и менее развитыми пчеловодством и шелководством, имелись и оригинальные виды деятельности. Так, на Таманском полуострове (Кубанское войско) добывалась горная нефть, а в плавнях нижней Кубани производился лов пиявок, правда, этим занимались не казаки, а иногородние откупщики, но все же от добычи нефти местный войсковой капитал в середине XIX века получал 113 рублей, а от пиявочной ловли 450 руб. в год223.
В разделе «иррегулярные войска» всеподданнейших отчетов публиковались еще и данные о состоянии хлебных магазинов, «нравственности», болезнях и пр., а также обычно кратко перечислялись наиболее крупные изменения в административном устройстве войск за каждый год. Однако мы обойдем их своим вниманием. На наш взгляд, объема уже проанализированного материала вполне достаточно для того, чтобы сделать определенные выводы.
Распределение статистических показателей по таблицам и подсчет итоговых значений были сделаны, конечно, нами. Тем не менее мы уверены в том, что лица, читающие упомянутые отчеты и ответственные за решения в отношении казачьих войск и иррегулярных частей, вполне могли таким же образом сгруппировать материалы. В том числе они не могли не принять в расчет бросающиеся в глаза демографические показатели. Констатируемый рост казачьего населения за рассмотренный период, а также легко прогнозируемое умножение казачества до конца XIX века при сохранении его status quo, то есть, иначе говоря, несения военной службы в обмен на привилегии, особенно земельные, подразумевает естественное увеличение казачьих частей и уменьшение свободных земель на казачьих территориях из-за передачи ее в паевое довольствие новым казакам. Таким образом, чиновники Управления иррегулярных войск, высшее руководство Военного министерства рано или поздно должны были ответить на очевидные вопросы: насколько необходимы казаки армии в таком количестве и каково должно быть их качество; хватит ли земельных угодий, если точно исполнять букву закона и предоставлять только рядовому казаку 30 десятин земли, соответствует ли интересам государства увеличение привилегированного сословия, имеющего специфические функции, и пр. Как показывают дальнейшие события, от ответов на эти вопросы непосредственно зависело содержание правительственной политики в отношении казачьих войск.
Из статистических данных довольно очевидно просматривается значительный потенциал в экономическом развитии казачьих территорий, особенно европейской части. Об этом говорят стабильное состояние войсковых капиталов, ассортимент производимых товаров, развитие торговли и т. д. Правда, в последнем случае обращает на себя внимание вскользь упомянутое в отчетах сосредоточение в некоторых войсках торговых заведений и операций в руках представителей неказачьего населения, так называемых иногородних. Таким образом, если актуализировалась бы задача стимулирования экономического развития казачьих регионов, то Военному министерству необходимо было бы решить, какие ресурсы для этого задействовать, а также расставить приоритеты между военными и гражданскими потребностями казачьих войск и иррегулярных частей. В этом случае министерству пришлось бы столкнуться с проблемой недостаточной эффективности представителей казачьих торговых обществ с одновременной «закрытостью» войсковых территорий для притока иногородних купцов, предпринимателей и свободных капиталов. Кроме того, военному ведомству необходимо было бы также учитывать и обстоятельства почти полного изъятия казачьих земель из наиболее доходного для того времени общеимперского земельного торгового оборота.
Наконец, положительные тенденции в развитии образования (не только военного, профессионального) в казачьих войсках, на наш взгляд, недвусмысленно показывают, что казачеству не были чужды и чисто «гражданские» устремления. Постепенное увеличение количества образованных казаков неизбежно ставило бы под сомнение архаику традиционного военно-сословного казачьего быта и расчищало бы путь для проникновения элементов модерности в казачью жизнь.
То, что материалов всеподданнейших отчетов оказалось вполне достаточно для того, чтобы у ответственных лиц, причастных к формированию казачьей политики, сложился определенный образ казачества, можно почти не сомневаться. Но думается, они были далеко не единственными в том образе, которым руководствовались в Военном министерстве и Управлении иррегулярных войск при разработке планов по преобразованию казачьих войск в конце 1850-х – начале 1860-х годов.
Глава 2Истоки «гражданского» курса в отношении казачества
Как известно, обширный план военных реформ был представлен военным министром Д.А. Милютиным Александру II в форме всеподданнейшего доклада от 15 января 1862 года. По утверждению П.А. Зайончковского, на составление доклада ушло чуть менее двух месяцев224. Над его содержанием под личным контролем Д.А. Милютина работало все Военное министерство. Для разрешения наиболее важных тем, поднимаемых в докладе, образовывались специальные комиссии. До сих пор остается невыясненным вопрос, создавалась ли подобная комиссия для подготовки 9-го раздела доклада, посвященного иррегулярным войскам. К нашему предположению об авторах данного раздела мы еще вернемся. Пока же обратимся к сути предложений Военного министерства в отношении исключительно казачьих войск, занимающих 90 процентов текста 9-го раздела доклада225.
По мнению его составителей, иррегулярные войска выполняют важную вспомогательную функцию в армии, а казачьи части незаменимы для аванпостной службы и партизанской войны. Тем не менее, как утверждается в докладе, «вспомогательная эта сила не обходится нам даром». Так, содержание казачьих частей только в мирное время стоит государству от 8 до 9,5 млн рублей226. Более того, необходимо также иметь в виду, что «целые области, многолюдные и богатые, с населением до 3 миллионов душ (обоих полов), остаются в исключительном положении, обложенные одной податью – поголовной военной службой». Следующие слова вряд ли являются частью плана, но они, на наш взгляд, отражают сложную позицию Военного министерства по отношению к казачьим войскам. «Здесь было бы неуместно, – отмечается в докладе, – входить в общие соображения о том, в какой степени существование казачьих войск, при настоящем их устройстве, доставляет государству выгоды и в отношении экономическом, и в отношении политическом»227. После этого неоднозначного выражения авторы доклада переходят к утверждению о ненужности дополнительных доказательств как полезности «местных и поселенных войск» на границах империи, так и трудностей в поддержании воинственности «в таких казачьих войсках, которые сделались уже внутренним, мирным населением». Объявив «несвоевременным» обсуждение перспектив развития казачества в отдаленном будущем, авторы доклада ставят главной задачей казачьей политики, по крайней мере до конца текущего века: «согласовать, сколь возможно, по самой сущности дела, исключительно воинский быт целого населения с общими условиями гражданственности и экономического развития»