254.
Оценивать предложения А.Д. Крылова следует отнюдь не только как частное, инициативное мнение высокопоставленного чиновника, волею судеб оказавшегося на Донской земле. Старт чиновной карьеры Александра Дмитриевича Крылова (1821 – не ранее 1890) пришелся на 1839 год. К 1855 году он уже является статским советником, директором канцелярии Главнокомандующего военно-сухопутными и морскими силами в Крыму. С 1857 года А.Д. Крылов в чине действительного статского советника был прикомандирован к Военному министерству. По характеру службы и по утверждению самого А.Д. Крылова, в этой должности ему приходилось чуть ли не ежедневно отчитываться и получать соответствующие указания от управляющего Военным министерством упомянутого уже генерал-адъютанта князя В.И. Васильчикова255. С 1860 года А.Д. Крылов становится управляющим провиантским департаментом. В Российском государственном военно-историческом архиве в личном фонде Д.С. и А.Д. Крыловых (Ф. 247) хранятся многочисленные записки Александра Дмитриевича, посвященные различным аспектам военного и гражданского развития империи, включая Земли войска Донского. Их содержание показывает высокую компетентность А.Д. Крылова в вопросах продовольственного обеспечения русской армии и финансовой отчетности. Мы абсолютно уверены в том, что именно из провиантского департамента уже под руководством А.Д. Крыловым были почерпнуты сведения о внушительных тратах государственной казны по содержанию казачьих частей в мирное время, использованные во всеподданнейшем докладе от 15 января 1862 года. Можно даже предположить, что сама идея обозначить в докладе «цену» казачества для государства если и не исходила напрямую от А.Д. Крылова, то, по крайней мере, потенциальные авторы доклада вполне могли вдохновиться идеями и подсчетами, сделанными А.Д. Крыловым в своих записках.
Несмотря на высокий уровень осведомленности А.Д. Крылова и на его опыт по составлению различных бумаг, содержание и обстоятельства создания «Очерка» вызывают ряд вопросов. Так, А.Д. Крылов утверждает, что предписание о его командировке на Дон для подготовки проекта по отмене откупной системы он получил 10 августа 1858 года. Всего, по его словам, он провел на Дону в этом же году «утомительные два месяца работы». После возвращения в Петербург, то есть еще до начала 1859 года, он чуть ли не ежедневно готовил различные «словесные и письменные опровержения» на поступающие замечания на проект256. Таким образом, времени на подготовку и написание «Очерка», который датируется 1858 годом, было у А.Д. Крылова не так много. Показать глубокие познания в области истории казачества и социально-экономического развития региона, продемонстрировать осведомленность о казачьем быте и убранстве офицерского дома, что, бесспорно, обнаруживается в «Очерке», наверное, можно, даже находясь на искомом месте всего несколько недель. Но, на наш взгляд, в данном случае высока вероятность использования А.Д. Крыловым материалов определенного характера, а также важных идей, предоставленных или подсказанных теми лицами из донской общественности, которые разделяли позицию оказавшихся в меньшинстве станичных обществ о разрешении иногородним иметь собственность Земле войска Донского, или обеспокоенных предстоящей отменой крепостного права донских помещиков, желающих более полно распоряжаться своими земельными владениями и пр. Именно о такой категории людей упоминалось во всеподданнейшем докладе во фразе о том, что сами «казаки начинают чувствовать необходимость перемен». Остается только ответить на вопрос: откуда автор(ы) доклада почерпнули такое мнение о настроениях казачества?
Напомним, Брискорн и Крылов не были казаками. С.Г. Сватиков писал о том, что образование донского комитета по пересмотру войскового положения было «вызвано рядом адресов с Дона от имени войскового общества.
Особенно известен адрес Кузнецова»257. Однако найти подтверждения словам С.Г. Сватикова о ряде адресов (за исключением адреса Кузнецова) нам не удалось.
Вполне возможно, что были еще какие-то обращения собственно от казаков и из других войск в Военное министерство по злободневным проблемам развития казачества, о которых нам неизвестно. Пока же единственным легитимным и доступным источником, с помощью которого можно ответить на поставленный выше вопрос, остается периодическая печать. В Военном министерстве не только сами пытались формировать необходимую ему актуальную повестку дня, в том числе по казачьей тематике, через ведомственную печать – журнал «Военный сборник» и газету «Русский инвалид», но и внимательно следили, по крайней мере в 1860-х годах, за публикациями в прочих изданиях, в которых упоминалось о казачестве258.
На наш взгляд, увеличение количества публикаций, в которых фигурировало казачество с обозначаемыми перспективами его развития, наблюдается с 1860 года. Так, один из наиболее публикуемых авторов данной тематики, скрывающийся под псевдонимом Есаул в статье «Военного сборника» за 1859 год «Любо, атаманы», описывая место и значение казачьих частей в партизанской войне, ни словом не обмолвился о современном положении казачества и необходимых в нем изменениях. Причем это обстоятельство не следует как-то связывать со спецификой темы, не подразумевающей подобных выводов, так как уже в 1860 году в этом же журнале выходит серия статей Есаула, в которых, несмотря на узкую тематическую направленность, он позволяет себе переосмыслить, местами радикально, историю и современное состояние казачества.
В статье «Пешие казаки», посвященной в основном пластунам Черноморского войска, Есаул упоминает о неких людях «положительных и мыслящих», но которые «судят о переходном состоянии как об окончательном и некоторые утверждают, что казаки уже отжили свое, что казачество – анахронизм в наше время». По его же мнению, пока «великая Русь будет стоять богатырем между Востоком и Западом. далекими от слияния в одно человечество, пока наши границы будут измеряться тысячами верст», до тех пор казаки не будут являться анахронизмом или «отжившим народом». Правда, далее он допускает следующую оговорку – «разумеется, будущие казаки не будут походить на нынешних, как нынешние не походят на бывших». Для Есаула казаки не находятся на пороге «старости», они лишь «отжили свою разгульную молодость, отцвели, остепенились и начали разумный возраст мужества». Статью же он завершает притчей о недорослелихаче, искателе приключений, который через «десяток какой-нибудь лет» остепенился. В нем невозможно теперь узнать того самого «отделенца от отцовской семьи, к которому влекло вас какое-то сердечное чувство, но которому стыдились вы подать руку при всех». Более того, в нем уже нет прежней живости и лихости. Бывший недоросль «просиживает вечера за книгами и старается вознаградить время, погибшее для его воспитания». Он даже дом свой перестроил, а «старая паутина» если и осталась, то висит «по темным углам». Наблюдатель такой картины неизбежно «произнесет горячее слово благодарения Провидению и не пожелает, чтоб прошедшее возвращалось к нему. Какое сокровище для отечества воин-гражданин!». В последнем предложении Есаул раскрывает героев притчи: «Это. русское казачество и его Провидение – Великий Русский Царь»259. Кажется, это стало первым упоминанием в печатном виде о «казаке-гражданине» с оправданием такого взгляда на его природу, пусть и в аллегорической форме.
В следующей своей статье под названием «Темрюк» Есаул, описывая исторические предпосылки преображения станицы Темрюцкой (так в тексте. – Авт.) в портовый город Темрюк, затрагивает положение казачьих войск с точки зрения открытости их пространств для социального и экономического взаимодействия260. Есаул утверждает, что, несмотря на «замкнутость» казачьих войск, «они в действительной жизни народа находятся в большем или меньшем соприкосновении с другими сословиями, не обложенными поголовно военной службой». Такому «соприкосновению», как он считает, способствует «национальное единство и самое местное положение казачьих войск». В ряду последних
только черноморское войско находится в замкнутом и уединенном положении. В этом, как следует из статьи, повинны его военные учреждения, территориальное расположение, существующий экономический быт и национальный оттенок261. Есаул приветствует образование Темрюка, так как на создание «в подобном крае портового города, со свободным и промышленным населением, можно смотреть как на появление рынка в лагере»262.
Последняя в 1860 году статья Есаула «О строевом образовании казаков» была приурочена к окончанию работ по составлению проекта нового строевого устава для конных казачьих полков263. В ней он позволяет себе уже более предметную критику современного состояния казачества. По мнению Есаула: «Мы (то есть казаки. – Авт.) перестали уже развиваться для войны в самых недрах домашней жизни. Справедливо, что мы остались народом вооруженным; но уже не личный интерес народа, а обязанность государственная управляет нашим оружием. Охочее военное ремесло превратилось в урочную военную повинность. Обязанность и повинность не входят в домашнюю жизнь; они составляют так называемую общественную деятельность. В домашней жизни мы те же мирные граждане, как и все остальные граждане в государстве; мы также отдаем руки мирному труду, как и они; у нас те же самые интересы, что и у них. Мы уже не природные и даже не доморощенные воины: мы обязанные воины». И далее он утверждает, что «казачество создается уже положениями, а не историей, не самой жизнью. А потому, если сама жизнь не дает уже нам военного развития, мы должны искать его в строевом обучении»264. В этих словах Есаула виден явный отсыл к работам казачьих комитетов по пересмотру войсковых положений. Есаул предупреждает о том, что казаки еще слишком близки к «историческому детству», в них «еще много пристрастия к нашему родному казацкому», к «старинной простоте». Для него это однозначно является недостатком, поводом для критики казачества. Здесь он привлекает цитату из, как он отметил, близкой ему по духу статьи «Русского инвалида»: «Не простота ли причиною, что звание казака, столь гордо носимое его предками, бросается их потомкам в виде насмешки?»