«24 сентября Можайская дорога была совершенно перерезана корпусом русских драгун и казаков. Император направил туда несколько гвардейских стрелковых и драгунских эскадронов, и у них был ряд успешных столкновений с русской кавалерией. Наши драгуны, одержав верх, слишком далеко преследовали неприятеля, были окружены и должны были уступить численному превосходству русских. Командовавший эскадронами Марто, несколько других офицеров, драгуны и часть двух сводных эскадронов попали в плен.
Эта маленькая неудача, которую потерпела гвардия, хотя она и сражалась с большой отвагой, была неприятна императору не меньше, чем проигрыш настоящего сражения. Правда, и на всех остальных этот случай произвел тогда больше впечатления, чем выбытие из строя 50 генералов в сражении под Москвой.
Смоленская дорога была перерезана неприятельскими отрядами еще и в других местах; таким образом, мы не имели больше надежного коммуникационного пути, связывающего нас с Францией. Вильно, Варшава, Майнц, Париж уже не получали каждый день приказов монарха великой империи. Император напрасно ожидал в Москве сообщений своих министров, донесений губернаторов, новостей из Европы. На всех лицах было написано, что никто не думал о возможности такой помехи».
…Бои во время преследования Великой армии шли каждодневно. Большие и особенно малые, оставившие, однако, свой след в журналах военных действий и воспоминаниях участников войны.
Наполеоновская армия по столбовой (Новой) Смоленской дороге уходила к Вязьме, вполне боеспособная, не имея еще в походных колоннах расстроенных рядов, если не считать спешенных, безлошадных кавалеристов. Корпус маршала Даву продолжал составлять ее арьергард, «заключая марш». Усиленный летучий казачий корпус Платова едва мог догонять его. 20 октября донской атаман писал в Главную квартиру кутузовской армии о том, что «неприятели бегут так, как ни одна армия никогда ретироваться не могла».
…Военный историк А. И. Михайловский-Данилевский в «Описании Отечественной войны 1812 года» дал красочную картину того, как Великая армия императора французов стала разлагаться еще до сражения у Вязьмы, по пути к ней из Можайска. С такой картиной первыми столкнулись из преследователей Наполеона платовские казаки:
«Французы покидали на дороге раненых, больных, тяжести. Конница их перестала показываться в арьергарде; по недостатку в корме и подковах лошади так ослабли, что конницу отвели за пехоту, беспрестанно ускорявшую отступление. Поспешность была для неприятеля единственным средством скорее миновать пустыню, обнаженную от средств пропитания, достигнуть Днепра, где надеялись найти хлебные запасы, и вступить в соединение с корпусами Виктора и Сен-Сира, маршевыми батальонами, разными находившимися там командами, депо и множеством солдат, отставших от армии и бродивших в тылу ее.
Постигая необходимость поспешности, начиная от маршалов до последнего солдата, все торопились, но Наполеону казалось движение войск слишком тихим. Он посылал к Даву подтвердительные повеления не останавливаться и усиливать марши, делал выговоры за медлительность, и за то, что при каждом нападении казаков Даву строил войска в боевой порядок и посылал к шедшим впереди его вице-королю (Эжену Богарне) и Понятовскому требовать от них подкреплений, чем задерживал их корпуса и свой собственный.
Между тем погода с каждым днем становилась суровее. Холодный осенний ветер делал неприятелям биваки нестерпимыми, и рано, гораздо прежде зари выгонял их из ночлегов. Впотьмах снимались они с лагеря и освещали путь свой фонарями. Все роды войск старались обогнать друг друга. При переходах через плотины и мосты не было соблюдаемо никакого порядка, и они загромождались обозами, препятствовавшими движению войск.
Взятые из Москвы и находившиеся на людях запасы были скоро съедены; начали употреблять в пищу лошадиное мясо. Цены на жизненные припасы, теплую одежду и обувь увеличивались с каждым днем и часом. Сворачивать с дороги для добывания продовольствия было невозможно: казаки рыскали по сторонам, кололи и брали всех, кто ни попадется.
К донцам и авангарду Милорадовича присоединялись из соседних селений крестьяне, нередко во французских плащах, киверах, касках с лошадиными хвостами, стальных кирасирских нагрудниках. Иной был с косою и большим гвоздем, утвержденным в дубине, третий с рогатиною, немногие с огнестрельным оружием. Они выезжали из лесов, где скрывались их семейства, приветствовали Русские войска, поздравляли его с бегством супостатов, и изливали на врагов в последний раз, на прощанье, свое праведное мщение.
Страх попасть в руки казакам и крестьянам превозмогал в неприятелях чувство голода и удерживал их от мародерства. Враги начинали бросать оружие, чему первые подали пример спешенные всадники, получившие в Москве вооружение пехотных солдат. Мешаясь между полками, они положили корень страшному злу – неподчиненности. Из безоружных составлялась сперва небольшая толпа; тащась за войском, она увеличивалась подобно катящемуся снежному клубу. Больные и усталые без малейшего сострадания были покидаемы на дороге.
Опасаясь потерять знамена, полковые командиры, особенно войск Рейнского союза, стали снимать их с древков и вручали на сохранение надежным и крепкого сложения солдатам, приказывая им прятать знамена в ранцы или под мундир, обвязывая их вокруг тела. Ослепленные не предвидели, что никакая сила человеческая не возможет спасти не только знамен, но и всего ополчения, грозившего разгромить Россию!
Миновав Гжатск, Наполеон не ехал более верхом среди войск, и сел в карету, надев соболью шубу, покрытую зеленым бархатом, теплые сапоги и шапку.
В таком положении была неприятельская армия в первые четыре дня своего марша на Вязьму…»
Начало контрнаступления русской армии дало всплеск широкого армейского партизанского движения на коммуникациях и в тылу наполеоновской Великой армии. Требовалось не только истреблять врага по пути его бегства, но и «встречать» его авангардные войска, всячески препятствовать его движению на запад.
…Уже после первого столкновения платовских казаков 19 октября между Можайском и Гжатском, атаман Войска Донского доносил главнокомандующему: «Я противника преследую с флангов, на каждом шагу с бригадой казаков и с орудиями, сам же давлю его пушками и казаками с тыла, – сражение продолжается».
В тот день поздней осени, когда до морозов было еще далеко, казачьи полки на рассвете обошли левый (южный) фланг неприятельского арьергарда и неожиданно, лихо атаковали его походные колонны. Удар «степных ос» был удачен: действуя преимущественно холодным оружием – пиками и саблями, они, презрев ружейную пальбу в упор, истребили более двух батальонов пехоты, захватили 20 орудий с зарядными ящиками, два французских знамени и лишили врага еще одного большого обоза с награбленным в Москве имуществом.
Московский купец 2-й гильдии Д. К. Боткин, выехавший из первопрестольного града в город Ростов, писал оттуда сыну, находившемуся в Казани: «…В рассуждении военных, обстоятельства для России чрезвычайно приятные, мы получаем оные известия из Ярославля. Скоро ожидают Наполеона – сидит в руках господина Платова. Помоги ему бог свой слово сдержать!»
Пройдет немного дней и чиновник санкт-петербургского почтамта Иван Оденталь отпишет другу после освобождения Смоленска: «…Можно себе представить, как торопится он (император французов) унести свои ноги. Гр(аф) Платов скачет за Смоленском вдогонку за новыми корпусами и кричит «ура!» – видно их догоняет. Немного же осталось теперь у Наполеона клочков от великой его армии».
…Контрнаступление русской армии и начало преследования Наполеона дало всплеск армейскому партизанству. Казаки стали его первоосновой. Сила же армейских партизан выразилась в следующих цифрах. Всего в состав летучих отрядов в сентябре 1812 года входило: 36 казачьих полков (или иррегулярных, бывших на положении казачьих), 7 армейских кавалерийских (гусарских, уланских, драгунских) полков, 5 отдельных эскадронов кавалерии, 6 пехотных (егерских) полков, 22 полковых орудия и одна команда конной артиллерии.
О действиях партизан от кутузовской армии известно много свидетельств. Гусар-поэт Денис Давыдов, человек огромной исторической популярности, в своем известном «Дневнике партизанских действий» рассказал о том, как казаки нескольких партизанских отрядов «сопровождали» походную колонну, в которой к Смоленску шла императорская гвардия во главе с самим Наполеоном:
«…На рассвете, разъезды наши дали знать, что пехотные неприятельские колонны тянутся между Никулиным и Стеснами. Мы помчались к большой дороге и покрыли нашею ордою все пространство от Аносово до Мерлина. Неприятель остановился, чтобы дождаться хвоста колонны, бежавшего во всю прыть для сомкнутия.
Заметив сие, граф Орлов-Денисов приказал нам атаковать их. Расстройство сей части колонны неприятельской способствовало нам почти беспрепятственно затоптать ее и захватить в плен генералов Альмераса и Бюрта, до двухсот нижних чинов, четыре орудия и множество обоза.
Наконец подошла Старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон. Это было уже гораздо за полдень. Мы вскочили на коней и снова явились у большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хотя одного рядового из сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегали все усилия наши и остались невредимыми…
Я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти угрожаемых воинов! Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, в белых ремнях с красными султанами и эполетами, они казались как маков цвет среди снежного поля! Будь с нами несколько рот конной артиллерии и вся регулярная кавалерия, бог знает для чего при армии влачившаяся, то как передовая, так и в следующие за нею в сей день колонны вряд ли отошли бы с столь малым уроном, каковой они в сей день потерпели.
Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отставшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колонны оставались невредимыми.