Русские разъезды донесли о приближении немцев, и русская армия стала на позицию. Пруссаки сбили передовую русскую конницу и обнаружили русскую армию между рекой Прегель и ручьем Ауксин. Это им и нужно было.
Русская армия, не видя перед собою неприятеля, стояла более двух часов. Уже день начал склоняться к вечеру, а неприятельской армии и в помине не было, «а все, что могли мы только слышать, состояло в том, что вдали между казаками нашими и неприятелем происходила небольшая перестрелка, по которым он из леса производил иногда ружейную, иногда пушечную пальбу»[190].
Прусская конница ушла обратно за лес, а немецкое командование приняло решение 19 августа на рассвете атаковать русских.
Естественно, немцы изучали опыт войн России с Турцией, а этот опыт показывал, что русские будут строить из пехоты одно огромное каре, а конницу поставят по флангам. Из этого следовало напасть на русских в момент построения, ударом с фланга сбить конницу и атаковать 2-ю линию (задний фас каре), а ударом главных сил с фронта разбить их 1-ю линию.
Бить решили по левому флангу русских. Принц Голштинский с полком своего имени и 5 эскадронами черных гусар и 18 орудиями должен был сбить русскую конницу и ударить по 2-й русской линии. Удар по центру на 1-ю линию русских возлагался на графа Дона с пятью полками – Левальда, Кальнбейна, Белова, Каница и Дона – и двумя гренадерскими батальонами Гора и Поленца. И напоследок Шорлемер с тремя драгунскими полками – Шорлемера, Платена и Платтенберга – должен был сбить правый фланг русских[191].
2-я линия немцев подкрепляла 1-ю. За принцем Голштинским следовали 5 эскадронов черных гусар, за центром – два гарнизонных полка – Сидова и Мантейфеля – и два гренадерских батальона, за Шорлемером – драгуны Финкенштейна и гусары Малаховского.
Всего в бой шли 22 батальона, 50 эскадронов и 64 орудия[192].
Что касается русской армии, то, дождавшись ухода прусской конницы, командование, «выстреливши несколько раз из большой пушки в лес и бросив туда несколько бомб из гаубиц, может быть, по показавшимся неприятелям, сожегши находящуюся под лесом пред армиею вдали деревню», отвело русские полки опять обратно в лагерь. «Смеркаться уже тогда почти начало, – вспоминал А.Т. Болотов, – как мы возвратились в свои палатки, и тогда впервые мы услышали сигнальный вечерний пушечный выстрел в неприятельском лагере для битья зори, и как он довольно громко был слышан, то могли мы заключить, что неприятельский лагерь находится уже не далеко от нашего, а немного погодя, весьма явственно услышали мы, как у него и зорю били»[193].
Несмотря на явственную близость прусского лагеря, русские генералы на генеральное сражение не рассчитывали, думали, что немцы уходят на Велау, и решили двигаться дальше на Алленштейн. Из этого следует, что русская конница 18 августа отступивших немцев практически не преследовала, а расположения прусской армии за лесом можно было и не выявлять: немцев было слышно даже русским пехотным офицерам. Но того, что немцы готовятся к атаке, русские легкие войска не рассмотрели. В итоге русские войска выстраивались не для сражения, а для марша.
18 августа дежурный генерал-майор П.И. Панин отдал приказ: «Всей армии завтра иметь поход. Авангарду, по пробитии генерального марша, не ожидая сбору, выступить и следовать по тому тракту, на который от его превосходительства генерала Фермора проводники дадутся…»[194] Авангард Сибильского насчитывал 5 полков пехоты, 3 конно-гренадерских полка, 1000 казаков Серебрякова, 1000 лучших доброконных слободских казаков Капниста, Кампанейский полк и 1000 волжских калмыков. Вообще-то непосредственно в авангарде казачьих войск не было. Они входили в отдельный корпус нерегулярных войск генерал-майора Кастюрина, который должен был «по обстоятельствам соединиться с авангардом»[195]. За авангардом готовились идти квартирмейстеры и пионеры, чтобы на ходу исправлять дорогу, за ними в две колонны выстраивались три дивизии. Правая колонна – 1-я дивизия Фермора и часть 3-й дивизии. К 1-й дивизии Фермора были причислены три гусарских полка, Чугуевский казачий и казаки бригадира Краснощекова – полки полковника Краснощекова и полковника Дячкина. Левая колонна состояла из 2-й дивизии Лопухина и части 3-й дивизии. К дивизии Лопухина были причислены Грузинский гусарский полк и донские казачьи полки Машлыкина, Грекова и Поздеева. Обозы были поставлены «по левую руку дивизии»[196]. В 3-ю дивизию входили донские полки Туроверова, Леонова, Сулина и казанские татары князя Хованского[197]. Общий обоз прикрывали худоконные слобожане Капниста.
Что же представлял собой командный состав донских полков, оказавшихся на полях Гросс-Егерсдорфа?
Серебряков (Себряков) Сидор Никифорович, правнук Федора Серба, убитого под Азовом, «когда казаки его брали». Сын войскового старшины, походного полковника, походного атамана Никифора Ивановича Себрова. В службе с 1718 года. С 1728 года – полковник Войска Донского. Участник Персидской, Турецкой, Шведской и Прусской кампаний. В 1744 и 1749 годах награжден золотой медалью на шею, двумя саблями и двумя ковшами. В 1730-е годы охранял северные границы Дона, вел сыск беглых и уничтожал разбойничьи шайки. В 1751 году вступил в конфликт с войском, обвинялся в том, что отпускает беглых за взятки и захватывает казачьи угодья. Сам жаловался, что «Войско Донское пришло в наибеднейшее состояние и крайнее разорение от наглого нападения, неутомимого лакомства и нетерпимого насилия атамана Данилы Ефремова». 11 октября 1756 года произведен в полковники армии. 26 июня 1759 года произведен в бригадиры. Умер в 1761 году, будучи в Петербурге и ходатайствуя о передаче ему во владение юрта городка Кобылянского, разгромленного за участие в восстании Булавина[198].
Полковник Краснощеков Андрей Иванович, с 1748 года – походный атаман, с 1755 года – полковник армии. Умер в 1764 году[199].
Дячкин Андрей Степанович, войсковой старшина, в 1749 году – походный атаман в Низовом корпусе. Имел сына Ивана, рожденного в 1752 году, записанного в службу с 1754 года[200].
Машлыкин Василий Акимович, родился в 1724 году, в 1738-м за заслуги отца произведен в старшины и назначен командиром полка; в 1740–1744-м – охрана границы по Тузлову и Миусу; в 1745–1747-м – походный полковник в Лифляндском походе, в 1750-м – в прикрытии г. Таганрога и в Лифляндии походным полковником, награжден саблей и ковшом; с 1756-го – в Пруссии (награжден золотой медалью «Победителю над пруссаками» и 50 червонцев), в 1760–1761-м – за Кубанью; в 1761-м – в Пруссии, за отличия в делах произведен в подполковники армии[201].
Греков Макар Никитич, родился около 1705 года, в службе с 1723-го. В 1728-м – в Азове; в 1730-м – на Кубани, с 1734-го – хорунжий, с 1735-го – есаул, в 1736-м – в Азове с Краснощековым, в Крыму; с 1740-го – войсковой старшина; в 1747-м – в Астрахани; с 1755-го – в Пруссии с полковником Краснощековым[202].
Поздеев Михаил Осипович, отставной походный атаман, старшина с 1746 года, участник Петергофского потока[203].
Туроверов Тимофей, в 1752 г. – походный атаман, водил восемь донских полков на сибирских кочевников. Его сын, находясь в Петербурге с Зимовой станицей атамана С. Ефремова, принял участие в июньском дворцовом перевороте 1762 года и в возведении на трон Екатерины II. Благодаря этому пользовался постоянными милостями императрицы, был награжден крупными земельными участками в Донецком округе и основал там поселения «приписных малороссиян»[204].
Леонов Василий Афанасьевич, внук польского шляхтича, бежавшего из Польши из-за религиозных преследований православных, старшина с 1754 года[205].
Сулин Никифор Никитич, в 1729–1731-м – в Низовом корпусе; в 1736–1737-м – под Азовом; в 1739-м – под Хотином, за храбрость произведен в старшины; в 1755–1758-м – в Курляндии, затем за границей; в 1766–1767-м – наказной атаман[206].
Всего русские собрали 90 батальонов, 42 эскадрона и 10–12 тысяч иррегулярных. Итого примерно 55 тысяч. Регулярной кавалерии в армии оставалось 7 тысяч. Интересно, что к тому времени часть худоконных отправили из армии в Тильзит, Динабург и Псков, а конскую сбрую от павших лошадей было приказано сжечь[207]. Когда сжигается конская сбруя? Только в случае, если в войсках идет падеж лошадей от заразной болезни…
Возможно, разгадку мы найдем в труде Архенгольца, который писал: «Король прусский приобрел союзника, о котором он, конечно, никогда не думал и который освободил его от нескольких тысяч калмыков. Этим деятельным союзником оказалась оспа. Калмыки, не знавшие этой страшной болезни в своей стране, к своему удивлению познакомились с нею здесь. Она стала до того свирепствовать между этими полудикими людьми, что многие из них стали жертвой ее. Тогда ничто не могло удержать их дольше; вся эта дикая орда ушла на родину, и русские полководцы не мешали им; они рады были избавиться от этих извергов, которые были даже хуже казаков и совсем не подчинялись дисциплине»