[208]. А.А. Прозоровский считает, что калмыки ушли зимой: «Устрашенные напавшею оспою дикие калмыки, почитая ее смертельною, сами зимою ушли»[209].
Поскольку планировалось на марше лес обходить слева, то все же опасались удара из-за деревьев по правой колонне. Фермор прикрылся справа 4 гусарскими полками. Между собой генералы договорились «один другого поддерживать», а место нападения обозначать ракетами. В случае нападения на марше решили: «вся армия формировать будет продолговатое каре»[210].
Меж тем в час пополуночи с 18 на 19 августа прусская армия выступила через лес тремя колоннами. В авангарде правой колонны шли черные гусары, а в авангарде левой – желтые.
Кого они били: черные гусары Рюша. 5-й гусарский полк носил черные ментики и доломаны. На мерлитоне (головном уборе) у гусар полка вышивалась белым шнуром эмблема (череп и кости). По старому поверью эти черепа происходили от траурного облачения, которое использовалось во время похорон Фридриха-Вильгельма I. Эта эмблема стала причиной появления у полка прозвища Totenkopfe («мертвые головы»). Его также называли черным полком. Мертвая голова – символ сопротивления до самой смерти и отказ сдаваться – был плохо понят за границей и дал «гусарам смерти» зловещую репутацию людей, никогда не щадивших своих врагов[211]. По другой версии, знаменитую эмблему «мертвая голова» (череп со скрещеными костями) гусары позаимствовали у австрийских пандуров, эмблема символизировала готовность к смерти. Позже другие подразделения, которые хотели заявить о своей беспримерной храбрости, тоже копировали эту эмблему[212].
Воспоминания участников Семилетней войны свидетельствуют о том, что одним своим видом черные гусары нагоняли ужас на противника. Вот так описывает их барон Иоганн Архенгольц, капитан прусской армии: «Черная их одежда и мертвая голова на киверах, символ гроба, придавали этому страшилищу, с острой саблей в руках, вид грозный. Черные гусары сии были всегда ужасом для самых храбрейших французских полков. По слухам, при чьем-либо малейшем сопротивлении гусары сии не давали никому пардону, и сила этого мнения столько глубоко вкоренилась, что целые полки убегали перед малым числом их; нередко один черный гусар, считаемый за адского выходца, приводил в лагерь много пленных»[213].
Шефы полка: с марта 1744 г. – Йозеф фон Руеш, с мая 1762 г. – Фридрих фон Лоссов.
Вот боевой путь полка в Семилетнюю войну.
Перед Кессельсдорфским сражением полк в составе корпуса Левальда обеспечивал разведку и охранение.
30 августа 1757-го – Гросс-Егерсдорф – полк входил в состав авангарда под командованием принца Голштинского, а затем сражался на правом фланге прусской армии против русской кавалерии генерала Сибильского.
23 февраля 1758-го – Stockendrebber – в середине февраля 3 эскадрона в составе армии принца Фердинанда были отправлены на запад. 23 февраля они захватили у французской кавалерии при Stockendrebber около 300 лошадей, 8 штандартов.
23 июня 1758 г. – Крефельд.
25 августа 1758 г. – Цорндорф – полк находился на правом флаге прусской армии под командованием Шомлера.
23 июля 1759 г. – Кай (Пальциг) – находясь под командованием генерала Веделя, участвовал в атаках у деревни Palziger[214].
1 августа 1759 г. – Минден.
21 июля 1762 г. – Буркерсдорф – полк находился на правом крыле армии[215].
К полку был прикомандирован боснийский эскадрон.
Правая и средняя колонны вышли к Гросс-Егерсдорфу, левая – севернее, к деревне Мечулин. Немцы начали строить боевой порядок, как спланировали раньше, и к 4 часам утра его построили. Много времени на построение, видимо, ушло из-за тумана.
Русские это ночное движение немцев не заметили. «Вероятно, что и гусары (Фермора) и казаки (Серебрякова) с небрежностью отнеслись к высылке разъездов»[216].
Немцев обнаружили, когда сами по рассветной прохладе стали готовиться к походу. В четвертом часу утра вместо зори пробили генеральный марш, авангард и обозы двух дивизий стали выстраиваться и были в полном движении. В это время форпосты донесли, что неприятель в трех колоннах вышел из лесу и приближается. Апраксин отдал приказ бить тревогу и сам выехал на разведку. Русские стали разворачивать фронт, смыкать фланги, причем между 1-й и 2-й дивизиями оказались обозы 1-й дивизии.
В пять утра прусская кавалерия бросилась в атаку. Но вместо фланга всего русского построения ее удар пришелся по флангу 2-й дивизии. Авангард Сибильского, выступивший раньше всех, оказался в стороне и, развернувшись, стал оконечностью левого фланга. Немцы в тумане его просто не заметили. Оказавшийся в войсках авангарда А.Т. Болотов вспоминал: «Таким образом, попались мы совсем в другое уже место, нежели где накануне сего дня нам стоять случилось. И по счастию так трафилось, что место сие было наипрекраснейшее, а что всего еще лучше, самое безопаснейшее; на самом том месте, где полку вашему стать довелось, случился небольшой холм или пригорок, с которого все пространство Эгерсдорфского поля было видимо. Не успели мы на оный взойтить и осмотреться, как вся прусская армия нам как на ладони представилась. Мы увидели, что находилась она почти на самом том месте, где накануне того дня мы построены были, и первая ее линия стояла прямо в том месте, где стояла наша первая линия, а вторая против деревни Клейн-Эгерсдорфа, и обе ее линии были к тому месту концами, где мы стояли, так что нам вдоль обеих оных можно было видеть. К вящему удовольствию видно нам было и все то место, где строилась и наша армия, ибо нам случилось со всем своим корпусом стоять на левом крыле своей, или лучше сказать, во фланге обеих армий. Сами же мы были от нападения прикрыты небольшим болотом, поросшим, хотя низким, но чрезвычайно густым кустарником, простирающимся от деревни Клейн-Эгерсдорф на некоторое расстояние влево. Чрез сей кустарник с пригорка своего видеть нам все было можно, а неприятелю к нам сквозь кустарник пройтить не было возможности. Таким образом, стояли мы с покоем и готовились только быть зрителями всему театру начинающегося тогда кровопролитного сражения»[217].
Думая, что атакует левый фланг русской армии, принц Голштинский сбил казаков Краснощекова и гусар Фермора, но нарвался на Московский пехотный полк и был отброшен огнем. Голштинский отошел, готовясь к новой атаке, к нему с левого фланга спешили 10 эскадронов полка Шорлемера.
Дивизия Лопухина продиралась сквозь обозы 1-й дивизии и выстраивалась по бокам Московского полка.
Вперед двинулась прусская пехота. «Пруссаки шли наимужественнейшим и порядочнейшим образом атаковать нашу армию, вытягивающуюся подле леса, и пришедши в размер, дали по нашим порядочный залп… – вспоминал наблюдавший с левого фланга Болотов. – Сердце у нас затрепетало тогда, и мы удивились все, увидев, что с нашей стороны ни одним ружейным выстрелом не было ответствовано, так как бы они своим залпом всех до единого побили. Пруссаки, давши залп, не останавливаясь, продолжали наступать и, зарядивши на походе свои ружья и подошед еще ближе к нашим, дали по нашим порядочный другой залп всею своею первою линиею. Тогда мы еще больше удивились и не знали что делать, увидев, что с нашей стороны и на сей залп ни одним ружейным выстрелом ответствовано не было… Некоторые малодушные стали уже в самом деле заключать, что наших всех перебили… Но глаза наши тому противное доказывали. Как скоро несколько продымилось, то могли мы еще явственно наш фрунт чрез пруссаков видеть; по отчего бы такое молчание происходило, того никто не мог провидеть… Продолжая смотреть, увидели мы, что пруссаки и после сего залпа продолжали наступать далее, и на походе заряжали свои ружья, а зарядив оные и подошед гораздо еще ближе, дали по нашим третий преужасный и препорядочный залп. – “Ну! – закричали мы тогда, – теперь небойсь, в самом деле наших всех побили!” Но не успели мы сего выговорить, как к общему всех удовольствию увидели, что не все еще наши перебиты, но что много еще в живых осталось. Ибо не успели неприятели третий залп дать, как загорелся и с нашей стороны пушечный и ружейный огонь, и хотя не залпами, без порядка, но гораздо еще сильнее неприятельского. С сей минуты перестали уже и пруссаки стрелять залпами. Огонь сделался с обеих сторон беспрерывный ни на одну минуту, и мы не могли уже различить неприятельской стрельбы от нашей»[218].
Пруссаки постоянно маневрировали, русские стояли, не двигаясь. «Оба фрунта находились весьма в близком между собою расстоянии и стояли в огне беспрерывном. Наш, во все время баталии, стоял непоколебимо, и первая шеренга, как села на колени, так и сидела. Прусский же фрунт казался в беспрестанном находится движении: то приближался он несколько шагов ближе, то опять назад отдавался, однако дрался не с меньшим мужеством и твердостию, как и наши, и сие продолжалось так беспрерывно»[219].
12 батальонов графа Дона сманеврировали прямо на поле боя, свернули от 2-й дивизии и по лощине устремились в стык между 2-й и 1-й дивизиями. «…Среди битвы вторая прусская линия стреляла по своей первой, не могши распознать сего по причине дымившихся двух деревень, русскими зажженных»[220]. Позже Архенгольц объявил пожар в этих двух деревнях главной причиной прусского поражения. «Русские зажгли несколько деревень, расположенных на поле битвы; копоть и дым от пожара ввели в заблуждение пруссаков, которые сбились с пути; они пришли в замешательство, и втрое сильнейший неприяте