[239]. Д. Бантыш-Каменский считает, что ситуация была более сложной: «Бестужев, ненавидимый Великим князем, решил возвести на престол сына его, цесаревича Павла Петровича, под опекунством Екатерины. Тяжкая болезнь императрицы представила ему случай исполнить отважное намерение: полагая, что Елизавета находится на смертном одре, он отозвал своего друга, фельдмаршала Апраксина, к пределам России, чтобы иметь в своем распоряжении армию его»[240].
Итак, решение отступать было принято. «A чтоб лучше скрыть обман, то велено было нашему авангардному корпусу быть уже в арьергарде и палатки свои до тех пор не снимать, покуда главная армия вся, и с обозами своими, в поход выступит и несколько уже поудалится, a гусарам и казакам до тех пор оставаться в своем месте, покуда армия вступит в новый свой лагерь. Но смешной это был обман! Мы надеялись обмануть неприятеля, a не ведали того, что он обманул нас прежде и что лагерь его, видимый нами, и сначала уже был фальшивый и пустой и содержал в себе только малое число войск; a об армии прусской говорили, что главная часть оной давно уже пошла далее к Кенигсбергу, a другая отправилась туда, где наша армия вздумала вновь мосты строить, чтоб и там разрушить наше намерение; ибо неприятелям нашим все наши предприятия и замыслы были известны, и он имел в войске нашем таких людей, которые его обо всем наивернейшим образом уведомляли»[241].
27 августа, в тот же день, прусская армия действительно отступила из Велау к Тапиаве. 28-го Демолин доложил о прусском отступлении. Апраксин решил, что пруссаки меняют позицию, чтоб защитить Кенигсберг, и решения об отступлении на Тильзит не изменил.
Краснощеков с 3 тысячами казаков отправился вслед за Серебряковым к Фридланду, а Серебряков – еще дальше на Норденбург, оба имели целью сбор припасов. Краснощеков отрядил на левый берег Алле полк Дячкина, и тот из-под носа у немцев угнал 1000 голов скота. Его не ловили и не преследовали.
А.Т. Болотов вспоминал, что в 1757 году казаки и калмыки снабжали армию очень хорошо: «…По прибытии к армии легких наших войск, не только не претерпевали мы ни в чем недостатка, но имели еще во всем изобилие, а особливо в мясе. Скота и крупного и мелкого, и всякого рода дворовых птиц и живности, а особливо гусей, было преужасное множество, и всегда достать их можно было за весьма дешевую цену. Самых баранов покупали мы иногда только по десяти, а гуся не более как по пяти и по четыре копейки. Все сие продавали нам наши казаки и калмыки, ибо они, рассеваясь повсюду, опустошали немилосердым образом все кругом лежащие селения. И как жители спасали только крупный скот свой, а прочее все оставляя, разбегались в леса и там скрывались, то изобильные прусские деревни наполнены были повсюду несчетным множеством мелкого скота и всякого рода птиц, и нашим казакам, калмыкам, да и самым драгунам и гусарам, было чем везде и довольно поживиться. Один только недостаток сделался нам скоро в соли и в хлебе, однако и тому помогать находили средства.
Но сколь сие с одной стороны было хорошо, столько с другой худо. За все сие довольствие и кратковременное изобилие принуждены мы были заплатить весьма дорого, не только претерпенным после самими нами во всем великом оскудении, но и вечным бесславием, какое получили мы чрез то во всем свете. Ибо как все сие сопряжено было с конечным разорением невинных прусских сельских жителей, то сие и подало повод пруссакам к приношению всему свету превеликих и едва ли не справедливых на нас жалоб, что легко можно усмотреть из того, что писали они о том в своих реляциях»[242].
Пруссаки в реляциях отмечали дисциплину в корпус Фермора и беспорядки, творимые солдатами и казаками главной армии. Одну из причин беспорядков они видели в самоснабжении казаков: «Многим обывателям из единого только легкомыслия и дурости и за то только, что он множайшего дать не может, или не может ничего самому ему неизвестного сказать, обрубаются нос и уши; отнимается у него весь скот и продается потом в неприятельской армии за самый бесценок, потому что, как сами они говорят, казаку-де надобно самому себе доставать деньги и пропитание»[243].
29 августа русская армия начала отступление на Тильзит, что повлекло за собой «полное расстройство конницы»[244].
1 сентября немцы пытались организовать ответный набег. Небольшой, в 200 сабель, отряд прусских гусар по правому берегу Прегеля дошел до Гумбинена и сжег там магазин. 2 сентября русские выслали конницу на его поимку и прочесали Тцулкинский лес. Поджог магазина Апраксин в реляции императрице представил как одну из причин ухода к Тильзиту. «Таким образом, в самую дождливую осень, когда растворилась чрезвычайная грязь, войски наши взяли обратный путь на Тильзит, самым делом претерпевая нужду в фураже», – вспоминал Прозоровский[245].
4 сентября русская армия была у Инстербурга. Пруссаки об этом движении русской армии пока что не знали. «Служба казаков и в этом случае обращает на себя внимание»[246]. Гусары Рюша ничего не предпринимали, майор Бейст, высланный с гусарами против разведчиков Демолина, тоже ничего не делал, наблюдал издали. «Столь успешное действие казачьих отрядов в связи с прежними удачными результатами столкновений казаков с прусскими гусарами впереди фронта объясняются способностью казаков к передовой службе, ловкостью, подвижностью их отрядов, умением выбрать способ действия против регулярной конницы (приноровиться к «обыкновению» неприятеля), так что прусская конница не могла справиться и соперничать с бесформенными действиями казаков при отправлении последними стратегической службы конницы»[247].
По воспоминаниям А.А. Прозоровского, «легкие наши войски от самого Егерсдорфа до Тильзита не преставали жечь и разорять деревень, по одному своему обыкновению оставляя следы страшного опустошения. И хотя выше помянутый преследовавший нас до сей реки неприятель так был слаб, что и малейшего существительного вреда не делал, а только нас тревожил и привел в робость, а далее итить он был, видно, и не намерен. Но наши начальники, возмечтав, что он нас будет преследовать до самой границы, для отнятия всех к тому способов дали тут было войску повеление, чтоб все селения на пути и близ оного жечь, что исполнено было тем с большею точностию, что оное с желанием многих развратных мыслей было»[248].
Опустошение земли противника и грабеж его имущества были для казаков обычным делом. Все предыдущие войны строились на этом. Так, возвращаясь в 1736 году из похода в Крым, казаки сняли и увезли позолоченные медные листы с кровли дворца крымского хана: «Две медные позалоченные с ханского в Бахчисарае дому от башен купель (купола) у казаков нашлись, которые курьезности ради от них для посылки в Санкт-Петербурх куплены»[249].
4 сентября прусское командование узнало об отступлении русской армии и бросилось вдогонку.
На казаков и калмыков началась настоящая охота. «…Казакам же и калмыкам не делано было никакой пощады, и потому они при сем возвратном походе не далеко в стороны от армии отлучались»[250].
12 сентября русские заняли Тильзит, а 13-го под его стены подошел прусский авангард.
В тот же день Апраксин созвал совет, который принял решение уходить из Тильзита на правый берег Немана, оставить при армии 4000 донских казаков, а всех остальных нерегулярных, кроме калмыков, отправить на Дон.
13 сентября русские начали переправу через Неман. Сначала хотели построить несколько новых мостов. Но не хватало «плотов и леса, сколько к тому требовалось, и хотели было уже начинать ломать ближние деревянные строения, дабы лес из них употребить на построение моста; но, по счастию, дело обошлось и без того, и все наши труды пропали по пустому; ибо как в полдни, 13 числа, сделалась в казачьих лагерях опять тревога, и неприятельские партии напали на наших фуражиров, то некогда было всех мостов дожидаться, но велено было полкам с величайшею поспешностью перебираться по старому и по вновь сделанному понтонному мосту. Однако, несмотря на всю поспешность, принуждена была армия употребить на сию переправу более трех дней (13, 14 и 15-е)»[251]. 17-го переправился арьергард, причем город «Рагнит был сожжен дотла, так как при отступлении по частям казачьих войск жители открыли огонь»[252]. Как вспоминал А.Т. Болотов, «дозволено было казакам и прочим легким войскам все ближние места грабить, опустошать и разорять»[253]. Согласно реляции, в Рагнит прибыла семисотная команда прусских гусар и, «совокупясь с обывателями, в сражение с нашими калмыками и донскими казаками вступила», но казаки и калмыки «гусар разбили и из города выгнали, при котором случае в полон взято один подпрапорщик Малаховского и три человека гусар Черного полков…»[254]. 18 сентября в Тильзит вступили прусские войска.
Ушедшие из Тельзита русские «увидели, что конница наша в такое худое пришла состояние, что лошади насилу ходили, а у некоторых уже их и не было. То для приведения оной в порядок отделили ее от Армии под команду бывшего тогда генерал-майором Петра Александровича Румянцева, дабы она прямою и ближайшею дорогою шла в Польшу и там близ Курляндских границ расположилась»