В приграничных прусских землях была обнаружена какая-то эпидемия, но на продвижении войск это не сказалось. В авангарде шли 300 гусар и 100 чугуевских казаков под командой гусарского майора Текели. За ними шла левая колонна – 9 эскадронов (1500) три гусарских полка (1600), Чугуевский полк (338) и казаки Серебрякова (1500). И далее авангард правой колонны – 1000 казаков Краснощекова. Марш оказался очень тяжелым. «При сем переходе недавно нами разоренных и опустошенных в Пруссии мест сами мы ощутили сколь вредно войску производить грабежи и в неприятельской земле, – вспоминал А.А. Прозоровский. – Идучи чрез оные, посреди зимы и в самые жесточайшие морозы, так мало находили пристанища войски, что нередко доставалось по одной квартире только на целую роту с офицерами и рядовыми… да и казна б не потеряла столько чрез подвоз фуража, ежели б описанного беспорядку в Армии не было»[285]. Пруссаки от Кенигсберга уходили к Мариенвердеру и к Висле.
Граф Фермор, «соединившись со всеми пятью колоннами войска, вступившими в Пруссию с разных сторон, под командою генерал-поручиков Салтыкова, Резанова, графа Румянцева и генерал-майоров князя Любомирского и Леонтьева, пошел прямо и без растахов в город Лабио и, пришед туда 9-го числа, нашел у тамошнего начальства уже повеление от кенигсбергского правительства, чтоб в случае вступления наших войск отпускалось нам все, чтоб ни потребовалось, без всякого сопротивления, и повиноваться всем приказаниям графа Фермера.
Из сего места отправил сей генерал полковника Яковлева с 400 гренадер, с 8-ю пушками и 9-ю эскадронами конницы под командою бригадира Демику и с 3-мя гусарскими полками и чугуевскими казаками под предводительством бригадира Стоянова прямо к Кенигсбергу»[286].
10 января к русским войскам явилась делегация от города и заявила, что отдаст город без боя при условии сохранения их прав, льгот и преимуществ». Фермор согласился, и русские войска «благополучно без урону и без малейшего со стороны обывателей сопротивления» заняли Кенигсберг[287].
Получив это известие, императрица Елизавета Петровна объявила:
«1-е. Город Кенигсберг при его привилегиях, вольностях, правах и преимуществах защищаем будет.
2-е. Для постою в оном легкие войска без крайней и необходимой нужды никогда не введутся…»
Остальные 15 пунктов (с 3-го по 17-й) подтверждали городские вольности[288].
Валишевский писал: «Левальд предусмотрительно вывез из Кенигсберга и гарнизон, и деньги, и провиантские магазины. Однако Фермор согласился на капитуляцию и добросовестно выполнил ее условия. Он был человек германской культуры, а его штаб, как известно, состоял по преимуществу из немцев»[289]. Многие русские офицеры, чиновники и политики остались недовольны такими условиями: «Мы Пруссию получили к истощению нашей казны и обогащению пруссаков»[290].
15 января донские казаки, так напугавшие жителей Кенигсберга, остановились в окружении регулярной кавалерии между Цинтеном и Крейцбургом. А.А. Прозоровский отмечал, что при Ферморе «наглые грабежи и сожжение деревень несколько прекратились; словом, выключая малые солдатские шалости, по-французски marode называемые, дисциплина приняла некоторый вид»[291].
На 17 января 1758 года казачьи части армии были представлены Чугуевским казачьим полком (323 строевых, 338 всего, 513 лошадей), «сверх того 2000 донских казаков со старшинами»[292].
20 января Румянцев послал Зорича с 400 гусарами к Эльбингу. Штофельн с Чугуевским полком Булацеля и 300 гусарами занял Мариенвердер.
Пастор Теге оставил в своих мемуарах описание Чугуевского полка, вступавшего в Мариенвердер: «Несколько тысяч казаков и калмыков, с длинными бородами, суровым взглядом, невиданным вооружением – луками, стрелами, пиками – проходили по улице. Вид их был страшен и вместе величествен. Они тихо и в порядке прошли город и разместились по деревням, где еще прежде им отведены были квартиры»[293]. Через 8 дней в Мариенвердер прибыл сам Фермор.
Фермор писал, что необходимость требует выйти на нижнюю Вислу и расположиться там, в том числе у Гданьска (Данцига). Конференция требовала тщательно вести разведку. С кавалерией дело по-прежнему обстояло худо. Драгунские полки, которые в тылу доводил до ума генерал Хомяков, Фермор ждал к армии лишь «по первой траве». Оценивая ситуацию у Фермора в марте, Конференция указала, что его армия «от бескормицы потеряла почти всю свою кавалерию»[294], и на 4 драгунских полка, комплектуемые Хомяковым, «полагать надежду» не хотела. Остальные 5 кирасирских и 5 конно-гренадерских полков могли выставить лишь по 3 эскадрона, т. е. не больше 5 тысяч кавалеристов. «Что же касается до нерегулярных войск, то Фермор не придавал им значения: конференция назначила ему вместо слободских казаков 3000 донских, но главнокомандующий просил ограничить число их до 2000, выбранными из лучших; в действительности прибыло всего 1500 человек Степана Ефремова ко дню Цорндорфского боя»[295]. Дело, возможно, было в постоянных жалобах на казаков. «Казаки и калмыки, принимавшие участие в завоевании Восточной Пруссии, не могли, конечно, служить образцом гуманности»[296]. В Восточной Пруссии во время прошлой кампании 1757 года они устроили постоянную и массовую проверку паспортов у местного населения. Если у кого-то паспорта с собой не было, у того требовали выкуп, а до выкупа держали под арестом. 22 января 1758 года Фермор как раз по этому поводу писал приказ и требовал, чтоб казачьи начальники разобрались и наказали виновных плетьми. Что касается прибывших с Дона казаков, то привел их не Степан Ефремов.
На Дону по возвращении части казаков из Восточной Пруссии сам Данила Ефремов стал собирать сменную партию, за что был «похвален» в 1759 году в грамоте императрицы за «учиненный вами прошлой весны скорый и порядочный выбор исправных и достойных казаков, оказанное вами самими похвальное желание командовать сими храбрыми людьми». Как писал А.И. Ригельман, «а паче за самоохотную бытность его… в Померанском походе»[297]. То есть Данила Ефремов сам стал набирать команду и сам, добровольно, повел ее на войну.
Данила Ефремович Ефремов (1690–1760) был сыном донского старшины Ефрема Петрова, ярого противника бунтовщика Кондратия Булавина. Этого Ефрема Петрова Булавин казнил, но потомки, принявшие фамилию «Ефремовы», достигли больших высот, поскольку отец их головой своей доказал верность престолу. Официальная биография Данилы Ефремовича начинается какой-то полулегендарной историей, что 17 лет от роду стал он донским походным атаманом в войне против шведов. Но с 1722 года служивая его биография последовательна: походный полковник, походный атаман, дипломатические поручения… Анна Иоановна возвела его в войсковые атаманы и в указе Правительствующему сенату 4 марта 1738 года писала: «оного войска старшину Данилу Ефремова за долговременные и ревностные его Нам и предкам Нашим службу в оный чин Войскового Атамана всемилостивейшее жалуем». После 15 лет атаманства Данила Ефремов запросился на покой и просил передать пост войскового атамана своему сыну Степану. Царица согласилась. Получив при отставке чин генерал-майора (8 августа 1753 г), Данила Ефремов на покой не удалился, ибо особым указом сын его, Степан Ефремов, оставался у отца в подчинении. Самовольный Степан отцу подчиняться не хотел, но ничего не поделаешь. Степан армейского чина не имел, а отец – генерал-майор. Ефремовы отец и сын ссорились, не встречались, письма друг другу писали: один – про коварные происки, другой – про злобные гонения. После того как Степан третьим браком женился на легендарной Меланье Карповне (дело получило скандальную огласку), правительство подтвердило особой грамотой от 4 февраля 1757 года, что Степану вновь быть в послушании у генерал-майора Ефремова. От такой семейной жизни Данила Ефремов на старости лет сам засобирался на войну…
В феврале офицер Сербского гусарского полка Текелли со 150 гусарами и казаками Чугуевского полка выезжал к Старгарду, Беренту, Бутову. Авангард из 50 всадников выдвигался «на час пути» впереди основных сил отряда. Разведка имела целью рассмотреть местные населенные пункты, над какими они реками лежат, выяснить, какие там на реках мосты, какова там дорога весной и летом. Грязная ли она, сухая, песчаная? Узнать наличие фуража, расспросить, каковы цены на фураж и на продукты.
Переход казаков Чугуевского полка через Вислу сопровождался довольно странным событием. Пастор Теге, поступивший на русскую службу и находившийся при Ферморе, должен был благословить их. Некий сержант объявил пастору: «Казаки и калмыки идут сегодня в поход за Вислу передовым отрядом. Гетман хочет, чтоб вы благословили их перед переправой.
– Я, лютеранский пастор, буду благославлять солдат греческой веры?
– Гетман говорит, что все мы христиане, что ваше благословение такое же, как протопопово; протопопу бы следовало благословить солдат, но он еще не воротился из Кенигсберга.
– Да я не знаю ни слова по-русски.
– Не беда, если никто вас не поймет. Русский уважает каждого священника, про которого знает, что он поставлен законной властью. Говорите только по правде и чувствительно, и осмелюсь вам посоветовать, упоминайте почаще имена Авраама, Исаака и Якова, так и будет хорошо…