15 июля у Фермора был военный совет, который решил все силы направить на Франкфурт, и армия выступила из Пшевы на Мезеречь.
16 июля Штофельн занял Ландсберг и выбросил разъезды до Кюстрина. Фермору он рапортовал, что сначала направил под Ландсберг инженер-капитана князя Вяземского «с умеренным числом гусар и казаков». Горожанам показывали, что «не казачий набег, а регулярный деташамент приближается». В городе оставили гарнизон в 80 гусар Грузинского полка и 40 казаков при коменданте инженер-поручике Муромцеве[347].
17 июля Румянцев занял Шверин и расположился на берегу Варты. Обозы его отстали, «где горы пещаной, а в низких местах от продолжающихся дождей грязной дороге». Гусарские полки Румянцев отправил к главной армии, а Чугуевский казачий просил Фермора оставить у себя в отряде, «в рассуждении малого числа при мне легких войск, которые хотя по списку число и достаточное составляют, но за раскомандированием, а паче донских казаков из полков у меня находящихся, кои еще от полковника Серебрякова и протчих не явились, и необходимо надобных полевых караулов и прикрытия табунов налицо весьма мало остается». Кроме того, считал Румянцев, «партии и патрули для примечания неприятельских обращений необходимо надобны и ваше высокорейхсграфское сиятельство мне точно оные почасту посылать приказывать изволите»[348].
Русская разведка, вошедшая в соприкосновение с неприятелем, донесла, что корпус Дона – 20 000 – находится во Франкфурте, разворачивается между Кюстрином и Франкфуртом, и русские повернули на Кюстрин, поближе к шведам.
22 июля русские главные силы были в Кенигсвальде, обозы направлялись в Ландсберг. Обсервационный корпус шел в арьергарде, наблюдаемый Малаховским.
25 июля Стоянов столкнулся у Кунерсдорфа с многочисленным противником – до 6 тысяч пехоты и сильная кавалерия – и, потеряв 43 человека убитыми, ушел к Штернбергу. От Кюстрина к Ландсбергу приблизился Рюш со своими черными гусарами.
Во время этого похода начал сказываться недостаток припасов, люди сами снимали с корня хлеб, молотили и ели.
Наконец, 28 июля русская армия вступила в Ландсберг. «Благодаря образцовой службе русской конницы, не пропускавшей ни одного разъезда»[349], пруссаки ни разу не потревожили ее на марше. 1 августа к Ландсбергу подошел Румянцев. К 3 августа с левого берега Варты у Шверина переправились последние части Обсервационного корпуса.
При помощи фактора Арона Якубовича удалось закупить продовольствие для войск. Правда, Якубович в августе с частью денег скрылся. Подпоручик Шрейдер с казаками направился в собственный тыл проследить подвоз провианта. Целый Чугуевский полк был направлен на сбор продовольствия в окрестности. В отношениях с местным населением чугуевцы выгодно отличались от других казачьих войск. На запрос Фермора местные жители «согласно засвидетельствовали, что наши казаки и калмыки не токмо им самим ни малейшего озлобления или суровости не показывали, но и жителям по деревням никакой же обиды и разорения не причиняют, чем они генерально довольны и сию справедливость им отдают»[350].
3 августа на левом берегу Варты под Шверином показался Малаховский и напал на табуны русских драгунских полков. Это сразу оживило применение русской конницы. Вышел приказ «из гусаров и казаков малые партии до рассвету по всем дорогам около лагеря посылать», и в случае опасности они имели право докладывать самому главнокомандующему[351]. Чугуевский полк стал личным конвоем главнокомандующего и подчинялся дежурному генералу. Пастор Теге, описывая кортеж Фермора, писал: «Сперва ехали две тысячи казаков и калмыков, в самом лучшем порядке, составляя стражу главнокомандующего; за ними рота кирасир, с литаврами, которые, как и остальная музыка, никогда не умолкали. За музыкой ехали два адъютанта, давая знать о близости главнокомандующего. За адъютантами – генерал-адъютант; наконец, сам Фермор, в кругу генералов, за ним бесчисленное множество слуг, под прикрытием нескольких тысяч лейб-казаков»[352]. Откуда здесь взялись лейб-казаки, да еще несколько тысяч, – Бог весть. И четыре сотни чугуевцев пастор развернул в две тысячи… Впрочем, одну деталь он передал абсолютно точно. Когда Фермор останавливался пообедать в поле или возле леса, «повара являлись с холодными, а иногда и с горячими кушаниями. Генералы садились на коврах, а казаки и калмыки ели из своих сумок»[353].
Впереди авангардные части легкой конницы демонстрировали в Померании, прикрывали фланги, вели разведку и были «предназначенными также для самого безотвязчивого преследования»[354].
Меж тем опасность нарастала. Король Фридрих II оставил против австрийцев 40 000, а сам с 15 тысячами, с 14 батальонами и 38 эскадронами шел на соединение к графу Дона, чтоб одним ударом разбить русских. 31 июля король выступил из Ландсгута и 10 августа достиг Горгаста, где его с 6 августа ждал граф Дона.
Русские тем временем вели разведку на Кольберг и Кюстрин. 22 июля к Кольбергу ушли сотни Дячкина и донесли, что в Керлине выявили 50 гусар и 40 бошняков. Но Кольберг был далековато. 2 августа сам Фермор выехал на рекогносцировку к Кюстрину.
Описывая русское наступление на Кюстрин, А.Т. Болотов упоминает прусские отряды «генералов Каница, Малаховского и Платена, и сии не преминули учинить все, что только им возможно было. Но как отряды их были слишком малы, то и не могли они ничего важного произвесть против столь многочисленной армии, какова была тогда наша. Они хотя и старались заседать в некоторых местечках, чрез которые нам иттить надлежало, равно как и при переправах чрез некоторые реки делать нам препятствия и беспокойство, но с уроном принуждены были всегда уступать слишком превосходящей их силе»[355].
Гордт рассматривал поход русских на Кюстрин как завершение некой военной хитрости: «Они только хотели попугать нас, делая вид, что идут в Силезию, а сами вступили всеми силами в Новую Марку, вытянулись позади Одера и обстреливали крепость Кюстрин»[356].
Кюстрин располагался на острове между Вартой и Одером. Туда Фермор направил Штофельна с 20 гренадерскими ротами, Чугуевским полком, донскими казаками (менее 1000) и 16 орудиями и сам отправился с отрядом.
С другой стороны к Кюстрину от графа Дона подошел Шарлемер с 4 батальонами и 16 эскадронами. Комендант города вывел их из города и разместил перед предместьем.
4 августа подошли русские и атаковали предместье. Гренадеры атаковали его справа, чугуевцы и донцы – слева. Казаки атаковали прусскую кавалерию, загнали ее в предместье, заскочили туда следом за ней, выскочили на пехоту, которая закрепилась в болотистой местности, и приостановились. Сбитые пруссаки, прикрываясь болотом и предместьем, ушли в крепость.
5 августа русские подвезли артиллерию и начали бомбардировку города. Первые же выстрелы вызвали пожар сенного склада, от которого запылал весь город.
Прусский источник описал эти события в следующих словах: «3-го числа получено было известие, что генерал Фермор в тот день со многими другими генералами обедал в Вице, за две мили от Кюстрина, и что было у них разговариваемо о вчерашнем рекогносцировании, о положении крепости, о делании батарей и о том, что предпринимать в последующий день. Несмотря на то, в Кюстрине не чувствовали мы еще никакого страха и спали в сию ночь покойно, покуда не разбудила нас поутру, в 4 часа, перестрелка наших гусар с неприятельскими, и несколько пушечных выстрелов. Мы взбежали на башни и увидели все поле за нашим форштатом, до самого леса покрытое неприятельскими и нашими легкими войсками, стреляющими друг в друга. Но около десятого часа увидели мы, в подзорную трубку, превеликую колонну неприятельской пехоты, идущую от Тамзеля и Варнику к нашей виноградной горе. Не успела она приблизиться к сей горе, как, поставив на ней свои пушки, начала производить из них столь жестокую стрельбу картечами по нашим гусарам, что они вместе с прочими нашими войсками принуждены были с великою поспешностью ретироваться в крепость. После чего не прошло еще и получаса времени, как неприятели кинули к нам такое множество бомб и карказов, что город наш тотчас в трех местах загорелся и огонь, по причине тесного и сплошного строения, так усилился, что не можно уже было никак его потушить. Сие и продолжавшееся беспрерывно летание бомб, привело всех жителей в такой страх и изумление, что все начали помышлять о спасении только единой своей жизни и о ушествии в поле»[357].
Страхи страхами, но в итоге в городе сгорели все магазины. «Фридрих гневно смотрел на пожар из Франкфурта и поспешил разгласить по всей Европе о варварстве своих врагов. По его словам, они совершали ужасы, которых “чувствительное сердце не могло выносить без жесточайшей горечи”, насиловали женщин, “высекли одну принцессу и увели ее в лес”… “Если б они насиловали только женщин!” – восклицала со своей стороны в негодовании жена бейтенского бургомистра, ставшего жертвой самого отвратительного из покушений»[358]. Господи! У кого ж из наших ребят на бедного бургомистра рука поднялась? Может, это калмыки постарались? Ведь дальше у Валишевского идет рассказ приближенного короля, де-Катта, «о несчастном калмыке, попавшем в руки прусских разведчиков». Этот рассказ показывает, что войска Фридриха не оставались перед русскими в долгу. Калмыка привели к немецкому генералу: «Увидя, что у него на груди висит образок, генерал хотел дотронуться до него палкой. Но пленный, думая, что у него отнимут его святого, закрыл образок обеими руками. Генерал в ярости стал бить его по рукам палкой и с такой силой, что руки вспухли и почернели. Однако калмык не сдавался и продолжал прятать своего святого, и только с грустью смотрел на генерала, бившего его столь жестоко; тот стал наносить ему тогда удары по лицу и залил его кровью»