Хотя русское командование делало ставку на превосходство в артиллерии, но, судя по воспоминаниям очевидцев, сама русская армия больше всго страдала от артиллерийского огня противника. «А потом, приближаясь, неприятель колонгами производил тож пальбу, а особливо против нашей артилерии и напоследок весьма блиско колонгами своими приближился, а конницу свою завел к правой стороне нашего крыла и из артилерии по всей нашей армии вдоль фронта по ширенгам рекошетом производил жестокую пальбу»[373].
В самом начале боя Фермор потерял общее управление войсками, некоторые говорили, что он «бежал с поля сражения еще чуть ли не при первой атаке»[374], командовали русскими частные начальники. Первое наступление прусской пехоты на правый фланг русских было отбито. Конницы для преследования не хватало. В сражении у русских было всего 2700 регулярных кавалеристов. Причем у трех драгунских полков задолго до сражения Малаховский отогнал табуны. Русская пехота правого фланга двинулась вперед и погнала прусскую пехоту. Было захвачено 26 прусских орудий. В итоге русские разбили прусскую пехоту, но попали под удар прусской конницы. Наполеон прокомментировал этот эпизод так: «Наступательное движение русских против левого фланга прусской армии, когда она пыталась обойти их правое крыло, было хорошо спланировано и удалось в полной мере… но следовало бы провести его правильно, эшелонами и в линию, при поддержке кавалерии. Русская армия была тогда еще так плохо организована, что не могла осуществить подобного маневра; потому-то прусская кавалерия и смогла охватить ее фланг»[375].
Однако, по воспоминаниям очевидцев, атака русской пехоты была следствием желания выйти из-под прусского артиллерийского огня «вдоль фронта по ширенгам рекошетом». «Тогда много наша конница и армия понесла урону, но честь и хвалу дать можно Петру Ивановичу Панину. Он, видев тогда таковое нещастие, закричал: “Ребята, в штыки!” И как вступили, то того ж часа збили неприятеля и, прогнав, привели в величайшую разстройку»[376].
Командующий прусской кавалерией на левом фланге Зейдлиц дал атакующей русской пехоты отойти подальше от прежней позиции и сам атаковал ее, предварительно отбросив малочисленную русскую конницу. Атаке Зейдлица предшествовал его эпический диалог с королем. Считая, что Зейдлиц медлит, король приказал передать ему: «Скажите генералу, что он ответит мне головой за битву». – «Скажите королю, что после битвы моя голова в его распоряжении», – ответил Зейдлиц[377]. На поле боя 46 прусских эскадронов перемешались с 20 батальонами русской пехоты. Русские понесли огромные потери, утомленная конница Зейдлица тоже откатилась с поля боя, «резня кончилась только с усталостью пруссих всадников»[378].
Еще одна кавалерийская атака, но уже на левом фланге русских, закончилась так же. Обсервационный корпус побежал, его командир генерал Броун упал вместе с убитой лошадью. Прусский офицер полка Шарлемера пытался добить его и 12 раз ударил саблей. Прусские гусары дважды прорывались в обоз, причем разграбили фуры, и из одной исчезли 30 000 рублей. Как вспоминал попавший на русскую службу пастор Теге, «пруссаки прорвали наше каре, и прусские гусары Малаховского полка были уже в тылу русских»[379]. Отброшенные на этом фланге русские «случайно наткнулись на маркитантские бочки с водкой, разбили их, в одну минуту тысячи солдат опьянели»[380]. Архенгольц писал, что «напрасно русские офицеры рубили бочки на части, солдаты бросались на землю и глотали с пылью любимый напиток; многие перепились до смерти, иные умерщвляли своих офицеров и целыми толпами, как бешеные, бегали по полю там и сям, не слушая ничьих приказаний»[381]. Возможно, солдаты пили для повышения собственной храбрости, «ибо, – как писал А.А. Прозоровский, – в российских солдатах господствовало мнение, что выигрыш в сражении зависит от одной их отважности, почему для умножения оной охотно пили вино»[382].
Но остальные русские войска устояли «и с равнодушием, тупым, но в то же время великим, которым они после Фридриха удивляли и приводили в ужас не одного полководца, они не думали ни о бегстве, ни о сдаче»[383]. Прусский историк писал: «Легче было их убивать, чем принудить к бегству; даже простреленные насквозь солдаты не всегда падали оземь»[384]. И в семь вечера пруссаки отошли с поля боя.
«Они неповоротливы, но они держатся стойко, тогда как мои негодяи на левом фланге бросили меня, побежав, как старые б…», – оценил действия русской и своей пехоты Фридрих II[385].
Согласно воспоминаниям М.А. Муравьева, в полном беспорядке была и прусская армия: «Не было более тому время часа, вся площадь в коем месте была баталия, зделалась пуста. Разбились как наши, так и пруские по кучкам, где два, и три или и десять человек и палили ис пушек всякой, кому куда вздумалось. Тут всякой был кананер, а особливо абсервационные салдаты, надев на себя белые полатенцы чрез плечо, и перевязав так как шарфы, бегали повсюду мертвецки и пьяны, так что и сами не знали, что делали, да и команды не было никакой и слушать неково. Наехал я тогда на одну их артель, стояла у них бочка вина. Оне мне налили стакан и дали, бранив: “Пей, такая твоя мать”. Я ж им сказал: “Что вы, ребята, делаете? Видите ли вы, от неприятеля вся наша армия уже разсеяна?” То они сказали мне: “Будь ты нам командир, поведи нас”. И я, вынев свою шпагу, повел их в то место, где стоял при пушках неприятель, говоря: “Пойдем и отоймем у них пушки”. Оне, послушав меня, пошли, а и я, яко предводитель, поехал вперед против своего фронта. Вдруг же оглянулся назад, уже и никого нет. Благодарил тогда я Бога, что избавился от таких пьяных. Во время ж оного разсеяния кричали: “Румянцов пришел! Румянцов пришел!” И так мало помалу салдатство начали скоплятца уже поздо вечера»[386].
Фридриха II поджимало время. В тыл к нему могли выйти приближающиеся казаки Ефремова. Да и казаки Краснощекова успели похозяйничать в тылу у пруссаков. «Краснощеков с донцами в это время забрался в тыл к неприятелю, зажег деревню, отнял обоз, оставленный под защитой крестьян, и отдал его на разграбление казакам»[387]. Сражение закончилось, но «только одни казаки рыскали еще по полю битвы в тылу пруссаков; они грабили убитых и убивали беззащитных раненых»[388].
Приход Ефремова оказал большое влияние на исход сражения. Генерал-майор М.А. Муравьев вспоминал: «Тогда мы всю ночь продолжали и старались сколько можно скопить пьяных салдат. Но по щастию нашему с несколькими тысещами легких войск старик Данила Ефремов наехал на ту площадь, где было место баталии, и узнав о неприятелях, что спасаютце во рвах. Неприятель же увидев войско новое, бежали все, и он всех колол и до такого состояния довел, что неприятели сколько ни скоплялись, однако все повсюды бегая и к нашему прибегая авангарду, требовали спасения, дабы остались в живых. И некоторые были остатки прусаков, он их совсем принудил разбежатся, а наши подумали, что пришел Румянцов, и очень скоро начали собиратца и стали собирать артилерию свою, да и неприятельской было довольно взято»[389].
15 августа русские начали отход к Гросс-Камину. Бежавшее с поля боя левое крыло Фридриха открыло им эту дорогу, а казаки Ефремова ее «зачистили». Отступление прикрывали казаки и гусары. Позади них русские быстро сформировали батарею. «Пушки и гаубицы были казаками и гусарами маскированы»[390]. Такой же отряд прусской конницы с артиллерией стал преследовать русских. Как только он сблизился с казаками, стоявшими довольно плотным строем (преследователи не разглядели за казаками и гусарами готовые к пальбе пушки), казаки разъехались, и артиллерия обдала картечью прусскую кавалерию. Вот тут казаки бросились преследовать обманутую конницу противника и захватили 8 орудий. Тут же, чтоб не расслабляться, казачьи разъезды были посланы по прусским тылам. Исследователи отметили «образцовое действие казаков 15/26 числа»[391].
В комментариях к плану битвы при Цорндорфе сказано, что 15 августа в 11 утра пруссаки показались и устроили артиллерийскую перестрелку до вечера, но «неприятельская артиллерия сей день нам почти никакого урону не сделала, напротив чего от нашей артиллерии неприятель, а особливо кавалерия его, крайне много претерпела.
Оная приближилась было к нам, дабы завести сражение, но так сильно артиллериею встречена была, что перестроиваясь многократно для сравнения сделанных в ней от великого урона промежек (промежутков), наконец с крайним беспорядком в бег обратилась и пехоту свою равномерно к ретираде принудила»[392].
И Фермор в рескрипте от 18 августа отметил: «Видим мы действо дисциплины и между казаками, а также их мужество, которое загладит их прежние поступки»[393]. Впрочем, тот же Фермор не уставал констатировать, что «легкое войско от разорения земли никоим образом удержать невозможно»[394]