.
В поданной на Рождество сводке значилось, что донская пятитысячная команда на исходе ноября прибыла в Нежинский малороссийский полк (территориальная административная единица), слободская пятитысячная команда 18 октября находилась в Чернигове, туда же в конце ноября прибыли казанские татары, а ставропольские калмыки переправились через Дон у станицы Казанской и 9 ноября были на марше в 491 версте от того же Чернигова. «Башкирцы и мещеряки где ныне находятца неизвестно, а от Уфы выступили 9 октября». Ну и обнадеживающе звучало, что «семисотная донская команда вступила в Курляндию 20 декабря»[97].
Как видим, конница рассредоточивалась вдоль границы (а границей был Днепр) так, что могла быть переброшена через польскую территорию и в Пруссию, и в Шлезию (Силезию). Но главные силы открыто собирались против Восточной Пруссии.
На 16 января в Курляндии находились 1000 донских казаков и 541 казак Чугуевского полка, в Лифляндии – 1000 донских казаков, из Смоленска на подходе – 2000 донских казаков, еще две колонны шли по территории Украины – Стародубская колонна, в которой было 5000 слободских казаков, и Черниговская, в которой 5000 донских казаков, и «четыре народных команды» из 2000 всадников[98].
2 января Апраксин собрал военный совет, который решил, что кавалерия пока «в надлежащую исправность не приведена» и надо подтягивать войска, а «наиспособнее признано» рассылать легкие партии по границе от Мемеля до Тильзита, неприятельские войска «обеспокаивать», а «наипаче жителей чрез то в величайший страх привесть и оный в них, что дальше, то более вкоренять»[99].
Австрийцы настаивали, чтоб русские начали наступление немедленно. Фельдмаршал-лейтенант Буков приехал к Апраксину в Ригу и имел с ним несколько «конференций». Буков предупреждал, что лучше наступать через территорию Литвы зимой, пока болота замерзли, но Апраксин развернул перед ним расписание российских войск, где видно было обилие у русских конницы, и Буков признал, что из-за прошлогоднего недорода в Литве коннице идти через эти земли будет трудно. Да и Апраксин не согласен был на зимний поход, чтоб «под небом на снегу дневать и ночевать». Австриец уехал ни с чем, а Апраксин собрал очередной военный совет[100].
Конференция, заседающая в Петербурге, тоже аккуратно подталкивала Апраксина: «Начатие операций противу прусских земель, какими бы малыми партиями не было, может однако ж великою быть для короля прусского диверсиею и важным для союзников наших вспоможением…» Его спрашивали, не опасается ли он весеннего разлива рек, которые могут замедлить его операции. Оставалось пока единственное препятствие: война не была объявлена. Но Конференция на этот счет писала: «Впрочем, состояние наших с королем прусским дел так всему свету известно, что без всякой противу него декларации обойтись можно было б». Однако обещали прислать необходимый манифест, чтобы Апраксин, в свою очередь, направил его российским представителям при других дворах[101]. На самом деле манифест об объявлении войны Пруссии вышел лишь 16 августа 1757 года, до него было еще жить и жить. Как писал Наполеон, «в 1756 г. Франция, Швеция, Россия не послали в поход ни одной армии и провели все время в приготовлениях и демонстрациях. То же положение сохранялось и на первом этапе кампании 1757 г. Король имел против себя только австрийские армии»[102].
22 января 1757 года в Санкт-Петербурге был продлен оборонительный союз между Россией и Австрией. Обе стороны обязались выставить по 80 тысяч регулярного войска против прусского короля.
Одновременно, 23 января, Апраксин собрал еще один совет, на котором было «постановлено, чтоб против неприятеля до тех пор никаких операций не начинать, пока трава в полях для прокормления лошадей не покажется». Чтоб войска не страдали от отсутствия фуража, колонны, шедшие из России, растягивали, разбивали на эшелоны. Донские казаки из третьей колонны были направлены на Чечерск и Минск, а из пяти тысяч слободских казаков туда пустили только две тысячи «о дву конь», остальных слободских казаков вместе с кампанейским полком завернули «до приказа» на Ржечицы и Слуцк[103]. Впоследствии исследователи подвели итог: «зимне-весенний поход расстроил и годную к бою часть нашей конницы»[104].
Вообще-то 23 января на совет собирались дважды. Повторно собраться побудил план, разработанный австрийцами, как русским воевать против пруссаков. Австрийцы мечтали увидеть русские полки в Силезии и для того хотели, чтобы русские войска двинулись к Висле и Позену через Польшу «без всякого задержания в изобилующей хлебом и фуражом земле». Наступление широким фронтом, как считали австрийцы, не позволит немцам с их тяжелой кавалерией удержать границу от беспрестанных нападений русской легкой конницы[105]. Мнением Речи Посполитой никто не интересовался. На тот период Польша и Литва вместе могли выставить всего лишь 12 тысяч войска[106].
Совет на австрийский план ответил, что в Польше и Литве достаточного количества фуража и съестных припасов нет, и привел тому многочисленные доказательства. Наиболее перспективным русским генералам виделось направление вдоль берега моря на Кенигсберг и Мемель.
8 февраля Конференция предложила следующий план войны: русские войска должны будут выйти к Висле и занять Гданьск, Эльбинг и Торн, чтобы прикрыть главную операцию на Кенигсберг, одновременно отдельный корпус будет брать Мемель.
В ответ Апраксин провел совет 17 февраля и на нем подтвердил твердое намерение не выступать, пока трава не вырастет, а что касается похода на Гданьск и Торн, то не известно еще, где прусские войска русских встретят. Может, прямо на границе…
Смотр, проведенный П.А.Румянцевым в марте 1757 года, показал полную непригодность кавалерии. Чтобы хотя бы часть конницы была готова к началу выступления, Румянцев приказал выделить в каждом полку по сборному эскадрону и усиленно заниматься с ним. «Иррегулярные формирования русской конницы… оказались единственно боеспособными в начале войны»[107].
Конференция не вступала в дискуссию с Апраксиным до 22 апреля. 22-го Апраксин прислал свой план, и Конференция его утвердила. Войска надлежало собрать при Ковно, Митаве и Риге. Вступать в неприятельские пределы предписывалось, «смотря по обстоятельствам и неприятельским обращениям». То есть конкретная дата названа не была[108].
До мая войска стояли в бездействии и теряли личный состав больными. На 22 мая в госпиталях в Риге и Митаве числились 4588 человек, при полках больных оставалось 5987[109]. В кирасирских полках на лошадях оставалась 1/3 личного состава. Кирасиры и драгуны сводились в «выборные» эскадроны.
Действовали лишь чугуевцы полковника Булацеля и донцы, поставленные на форпосты к прусской границе. Они вели разведку, а сведения доставляли ротмистру Романиусу в главную квартиру.
Противник
Традиционно в Восточной Пруссии квартировали полевых войск: 5 пехотных полков, 5 драгунских полков, 2 гусарских полка («черные» и «желтые»); гарнизонных войск – 3 пехотных полка.
К 1 апреля чугуевцы и донцы донесли, что прусские войска фельдмаршала Левальда главную квартиру имеют в Кенигсберге, и всего их до 40 тысяч. Генерал Каниц с 5 тысячами пехоты и тысячью драгун выдвинут к Тильзиту и Рагниту. От реки Шашупы и на юг стоят кавалерийские посты, у Рагнита – драгуны, у Сталупенена – гусары. Магазины прусские в Тильзите, Рагните, Инстербурге и Кенигсберге[110]. Ротмистр Романиус позже был награжден «за доставление через всю зиму о неприятельских обращениях известий, за храброе и добропорядочное предводительство, будучи в партиях легких войск»[111]. Этот опыт передачи казаков под командование офицеров-немцев был использован и дальше, до 1814 года включительно.
Однако более точные сведения о прусских войсках Апраксин получил из Коллегии иностранных дел. В материалах, переданных Апраксину, указывалось, что Левальд имеет 20 260 человек пехоты, 7614 кавалеристов, 400 артиллеристов при 64 орудиях и 6 рот милиции – 2314 человек. Были перечислены полки пехотные, драгунские и гусарские.
Последующий анализ показал, что сводка Коллегии, определяя количество пехотных полков, ошиблась всего на один, но не учла 4 гренадерских батальона. Количество кавалерии было определено верно. Кроме того, дипломатическая разведка дважды «переврала» имена шефов прусских полков, выдумала каких-то Биндербаке и Мангермана[112].
Итак, в Восточной Пруссии немцы имели: пехотные полки Каница, графа Дона, Левальда, Белова, Калнейна (по 2 батальона), Путкамера, Сидова и Мантейфеля (по 4 батальона); гренадерские батальоны Гора, Поленца, Лоссова и Манштейна; драгунские полки Голштейна, Платена, Финкенштейна, Платенберга (по 5 эскадронов), Шарлемера (10 эскадронов); гусарские полки Рюша и Малаховского (по 10 эскадронов)[113].
Валишевский отмечал, что войсками в Восточной Пруссии командовали «опытные офицеры, как Манштейн, Мантейфель и Дона, бесстрашный начальник авангарда; лихие кавалеристы Платен, Платенберг и Рюш, трансильванец, зажигавший своих черных гусар огнем своей венгерской или румынской крови»