яти пяти лет под надрывный звон пупков советского народа, рушилась на глазах, крах ее был не за горами. И если не предпринять прямо сейчас решительных шагов, то она не продержится больше десятка лет. Брежнев за последние месяцы словно подталкивал эту систему к краю пропасти своими непродуманными действиями, кажется, маразм у него, которым он страдал и раньше, достиг своего апогея. К тому же Генеральный секретарь партии горстями глотал таблетки, запивая их чаще водкой, он не соблюдал никакой диеты, прописанной ему врачами, а жрал все подряд, не забывая при этом подначивать своих старых товарищей. А друзьями он окружил себя достойными, теми, с которыми поднимался к Олимпу власти с довоенного периода. Взять хотя бы Черненко, Устинова, или того же министра внутренних дел Щелокова. Никого не бросил в беде, не предал и не продал, а всех подтащил к себе. В этом его заслуга была велика, во всем остальном он не представлял из себя ничего дельного. Тот же бестолковый Хрущев, только не размахивающий руками, не кричащий и не стучащий каблуком ботинка по трибуне ООН, а лишь более спокойный. Андрей Андреевич был выдвиженцем Сталина, их осталось из старой гвардии всего несколько человек, каким-то образом зацепившихся в стране за вершину власти.
Вот и сейчас навстречу ему шел своей кособокой походкой Михаил Андреевич Суслов, этот ярый приверженец жесткого контроля за всеми и за вся. Не зря русский народ придумал поговорку — заставь дурака богу молиться, он и лоб расшибет. Это выражение как нельзя больше подходило к внутренней сущности Суслова, выходца из беднейшей крестьянской семьи с Поволжья. При Сталине такие люди исполняли роль палачей, потому что за кусок хлеба с маслом, не доставшийся им внизу, из-за патологической лени вкупе с низким происхождением, они готовы были предать даже своих родных. Что и случалось в рабоче-крестьянском правительстве сплошь и рядом, начиная с революционного периода. Плоская фигура главного ревизора партии с плоской же головой больше походила на тень, нежели состояла из человеческой плоти. Но энергии, которая клокотала в этом тщедушном теле, могли бы позавидовать более молодые сотрудники аппарата властных структур. Громыко вытащил руку из кармана, собираясь протянуть ее своему соратнику, как вдруг заметил во всем его облике непривычную на первый взгляд надломленность. Михаил Андреевич стал походить на циркуль со сломанной ножкой, даже взгляд его бесцветных глаз был менее затягивающим и прожигающим одновременно. Прическа под Геббельса, над которой потешались все газеты мира, представляла из себя спутанный клок седых волос.
— Здравствуй Андрей Андреевич, — с усилием подал руку партийный функционер. — Ты идешь от Леонида Ильича?
— От него, — пожимая холодную костлявую ладонь, кивнул Громыко. — Как ты себя чувствуешь, Михаил Андреевич? Вид у тебя сегодня не совсем рабочий.
— Не обращай внимания, — слабым и высоким голосом отозвался собеседник. — Обычное недомогание.
— Может, в кремлевку позвонить, чтобы приехали и сделали укол?
— Они уже приезжали, — Суслов поморщился и собрался идти дальше. — Он у себя один?
— А я хотел зайти к тебе за советом, — словно не расслышал вопроса министр иностранных дел. — Пришел к Леониду Ильичу за согласованием кандидатур на пост посла в Америке, вместо этого предателя Нечипуренко. И не сумел доказать, что один из них представляет из себя фигуру весьма ненадежную.
— Кто таков? — насторожился Михаил Андреевич.
— Ростиньяков, наш посол в Испании. Весьма развитая личность и трудолюбивая, но у него за границей целая бригада родственников. А нынешнее положение в стране в политическом плане тебе объяснять не надо.
— Ростиньяков… Ростиньяков… — нахмурил собеседник сплюснутый с боков лоб. — Вспомнил, на этого человека мне недавно из андроповского комитета приносили сведения. Отпрыск армейских генералов, имеющий родственные связи в капиталистических странах.
— Я так и сказал Леониду Ильичу.
— А что он?
— Дал указание, чтобы я подготовил приказ о назначении Ростиньякова послом в Америку.
— Он что, опять взялся за старое?
— Да нет, вроде трезвый.
— Решение Генерального секретаря нашей партии идет вразрез с партийными инструкциями, — попытался Суслов вновь обрести хищный облик, но застарелая болезнь не дала ему этого сделать, вернув в прежнее полусогнутое состояние. И все-таки он сумел вздернуть острый подбородок. — Ты правильно подметил, Андрей Андреевич, политическая обстановка в стране накаляется с каждым днем, сионисты не дремлют, они потихоньку прибирают к рукам наши средства массовой информации. Ты не слышал о последнем их изобретении в этой области?
— Нет, Михаил Андреевич, после предательства этого негодяя Нечипуренко у меня не осталось ни одной свободной минуты.
— Они додумались обводить все жизнеутверждающие постановления ЦК КПСС жирной рамкой, и каждому советскому еврею становится ясно, что эти постановления исполнению не подлежат. А ты сам прекрасно знаешь, что их активности позавидует любая подвальная крыса.
— Это невероятно, — у министра иностранных дел рот еще больше съехал на бок. — А куда смотрит Андропов со своими подчиненными? У него в руках сосредоточена такая власть, что сам Рональд Рейган позавидует.
— Юрий Владимирович старается как может, но со своей почкой он тоже не вылезает из кремлевки. Вдобавок, анкета у него, как ты знаешь, у самого подмоченная, он сам из тех же жидов, — Суслов облизал синюшные губы. — Я подозреваю, Председатель КГБ готов пойти на решительные меры, но только в отношении взяточников и чинодралов. А это не совсем то, что надо. Наши люди давно заслужили некоторого послабления, и в этом Леонид Ильич абсолютно прав.
— Взяточничество в России всегда занимало первое место, это повелось еще от татаро-монгольского периода, — согласился с собеседником Громыко. — Но я на его месте обратил бы внимание на другое. На Калининский проспект, к примеру, возведенный под руководством градостроителя из евреев.
— Что ты имеешь ввиду, Андрей Андреевич?
— В народе ходят слухи, что высотки на этом проспекте построены с таким расчетом, что между ними создается аэродинамическая труба.
— Вот как, никогда об этом не слышал, — Суслов все-таки сумел на мгновение обрести хищную позу. — И что-же делает эта труба?
— Она постепенно разрушает Кремль, потому что в ней создаются вихревые воздушные потоки, — приподнял одно плечо вверх министр иностранных дел. Со значением добавил, — Проспект имени Калинина имеет направление на Красную площадь.
Партийный функционер долго молчал, видно было, что он с удовольствием опустился бы в свое удобное кресло. Заостренное лицо его стало еще уже, вместе со впалыми щеками оно походило на колун, готовый обрушиться на головы виновных. Но мысль в глазах стального цвета давала о себе знать короткими пульсирующими отсветами:
— Ты знаешь, Андрей Андреевич, мне в эти россказни не очень-то верится, — наконец улыбнулся он своей неприятной улыбкой. — Просто эти высотки появились у нас впервые, вот и произвели они на людей такое негативное впечатление. Американцы застроили небоскребами весь свой континент. И ничего страшного.
— Я точно такого же мнения, Михаил Андреевич, — чуть наклонил голову Громыко. — О слухах, бродящих в народе, я рассказал тебе совершенно в другом смысле, ты меня понимаешь?
— Да, да, теперь я понимаю, — встрепенулся собеседник. — Эти слухи пора прекращать. Надо доложить об этом Брежневу.
— Вряд ли Леонид Ильич что-то предпримет, как я понял, сейчас ему только до себя. Когда я вошел к нему, он спал за столом и не обратил внимания на сведения, за которые раньше Сталин сослал бы в лагеря, — министр иностранных дел переложил папку с бумагами из одной руки в другую. — Я имею ввиду Ростиньякова, кандидатуру которого на должность посла в Соединенных Штатах Америки он даже не опротестовал.
Суслов передернул плечами, словно его обдала волна холода:
— Ну что-же, тогда пусть все остается так, как есть, заменить Генерального секретаря нашей партии нам сейчас некем, — со вздохом констатировал он.
— Давай признаемся хоть раз самим себе, Михаил Андреевич, — Громыко приблизил свое лицо к собеседнику. — Всем нам, его старым соратникам, это невыгодно.
Главный инквизитор Советского Союза вскинул водянистые глаза на партийного функционера сталинской эпохи, затем отвернулся и пожевал синюшными губами. Не проронив больше ни слова, он зашаркал по коридору, переставляя как костыли негнущиеся свои ноги.
Глава седьмая
Лавина сошла, подняв тучи пыли и песка, которые скрыли из виду солнце, уже цеплявшееся за ледяной зубец далекой горы. Все вокруг заволокла непроглядная темень, не видно было собственной вытянутой руки, не то что тропы под ногами. Последний каменный рык прокатился вниз по склону и все стихло, лишь на дне ущелья продолжалась усадка нового фундамента, да ревела река, пробивая с удвоенной энергией второе русло. Панкрат оторвал голову от земли и попытался сесть. Ноздри забила грязь, на зубах скрипел песок, но первая мысль у него была о том, что абреков, блокировавших наверху тропу, нужно уничтожить во чтобы то ни стало, иначе они дойдут до стен крепости и защитники поймут, что лавина могла пощадить и казаков. Тогда разбойничью цитадель взять с этой стороны не удастся никогда, если бы даже дядюке Савелию и Никите Хабарову сопутствовал успех и они сумели бы со своими сотнями прорваться к главным воротам. Нужен был отвлекающий маневр, который принудил бы абреков воевать на два фронта, тем самым распылив их силы. Об обратном пути войска терцов теперь не могло быть и речи, обвал стер со склона все очертания единственной дороги, по которой они пришли сюда. Панкрат пошарил рукой вокруг, наткнулся пальцами на голову своего коня. Он положил лошадь рядом с собой, как только камни устремились вниз, и послушное животное лежало все это время не шевелясь. Затем поднялся, всмотрелся вперед и увидел просветы между косматыми клубами пыли, продолжавшими оседать. Значит, солнце еще не успело зайти за гору и оставалась возможность довести дело до конца.