— Ну, господин полковник, Господь терпел и нам велел, — развел руками Федор. — На этом принципе вся Библия держится, по законам которой мы с вами живем.
— Значит, если дикарь зашел к тебе в дом и сотворил все, что он захотел, то я должен эту дикость терпеть? — скрипнул зубами атаман.
— А что ты ему докажешь? Он же дикарь, значит, ничего не поймет, — ухмыльнулся собеседник. — Чтобы вы знали, умные люди, которые стоят во главе нас, сирых и беспомощных, проповедуют именно такое общежитие людей и заставляют неукоснительно его соблюдать.
— Вот и пусть бы соблюдали эти правила у себя в хоромах, а в наши дела соваться им не за чем, — сверкнул глазами атаман. — Лично у меня овцы с баранами находятся на своем месте — на базу, и за стол сажать их рядом с собой я не собираюсь.
Федор перемигнулся со своим нагловатым другом, затем улыбнулся собеседнику понимающей улыбкой и завернул морду лошади назад:
— Значит, до самого Моздока дорога чистая, господин полковник? — переспросил он.
— Мы не встретили никого, — подтвердил свои слова Панкрат.
— Тогда постойте здесь, пока проскачет наша часть, и езжайте дальше.
— Ясно, господин подпоручик.
— А если встретите этого атамана Дарганова, передайте ему привет от гусар лейб гвардейского полка Его Высочества Александра, наследника престола, — добавил светлоусый всадник. — Счастливой вам дороги.
— Вам тоже бог в помощь поймать этого… Шамиля.
Раздался дружный хохот, гусары отдали честь женщинам и с места пустили орловских скакунов в стелющийся намет. Скоро стук подкованных копыт утонул в надвигающемся гуле, стены ущелья отражали звуки словно боковины звонкой липовой кадушки. Они перекатывали их с места на место, пережевывали и перемалывали, чтобы сбросить всю эту какофонию на дно, а затем снова вознести ее наверх, не забыв по пути обстучать ею, уплотненной до множества разных упругих звуков, крутые отвесы скал, нависших по обе стороны дороги. Из-за уступа показались передовые ряды русского войска во главе с подполковником в гусарском голубом мундире с золотыми аксельбантами, они двигались размеренной рысью и остановить монолитное движение могло только чрезвычайное происшествие. Никто из всадников даже не подумал посмотреть в сторону путников, прижавшихся к стенам ущелья, лица у всех были сосредоточенными, нацеленными в затылки ехавших впереди. И если бы дно ущелья не было мокрым от разлившейся по нему реки, а представляло из себя обычную степную дорогу, то люди давно задохнулись бы в клубах пыли. Так продолжалось весьма долгое время, пока гусар не сменили верховые с духовыми инструментами в руках и за спинами. Солнце успело склониться к гребням гор, косые лучи его отскакивали от меди труб, они прошивали воздух золотыми нитями, которые в свою очередь скрещивались с отблесками от металлических частей на боевом убранстве всадников. И тогда казалось, что тесное пространство оплетено огромной сеткой, состоящей из золотых и серебряных ячеек. За музыкантами двинулись артиллерийские упряжки с пушками, укрепленными на деревянных лафетах. Их тащили мохнатые с ног до головы жеребцы с гривами едва не до земли, огромные колеса двуколок наезжали на камни, растирая их в порошок. Потом потащился обоз с походными кухнями и прачечными, замыкал шествие санитарный поезд с красными крестами, намалеванными на матерчатых боках будок, поставленных на телеги. И все это гремело, стучало, звенело и бабахало с такой силой, что когда войско прошло, станичники стали разговаривать друг с другом как глухонемые. А порассуждать было о чем, ведь подпоручик вольно или невольно выдал тайну передислокации целой армейской части, из которой следовало, что не только атамана Стодеревского юрта решили наказать за своевольный поход в логово Шамиля, но и готовится весьма важная операция против самих горцев.
— Значит, в Пятигорской нас должны ждать с распростертыми руками, — стараясь говорить погромче, сделал заключение Захарка. — Панкрат, я предлагаю нашему отряду вернуться назад в обход Моздока, чтобы обогнать русское войско и успеть поставить ему заслон.
— А что нам даст этот маневр? Он может привести только к окончательной размолвке со штабниками в Пятигорской и мы окажемся между двух огней — кавказским и русским, — пожал плечами полковник. — Я думаю, что надо прибыть в штаб и на месте разобраться со всеми ко мне претензиями.
— Мы тебя отдавать не собираемся, — набычился Захарка. — Если русские не пожелали защитить наши станицы от Шамилева войска, то терцы сделали это сами. А когда казаки добыли победу, они стали грозить нам наказаниями.
— Надо возвращаться и поднимать станичников, — раздались голоса терцов вокруг.
— Панкрат, мы тебя никуда не отпустим, мы пойдем вместе с тобой.
— Я знаю, — спокойно сказал атаман. — И они знают про наше стремление к свободе, поэтому гусарский подпоручик сказал, что им велено доставить меня не в Кизляр, где находится ставка командующего Кавказской линией и где сидит войсковой атаман, а в Пятигорскую, пред светлые очи начальника штаба. А это говорит о том, что мне вынесут всего лишь порицание, не более того.
— А если они надумают заковать тебя в кандалы и отправить в Петербург или в Москву, как того же Стеньку Разина? — предположил Петрашка. — Тогда что прикажешь нам делать?
— Вот тогда, братья казаки, и покажите москалям свой гонор. Мы служим не царю, а русскому народу, от царя мы только жалованье получаем, — сдвинул папаху на затылок Панкрат. — А теперь в путь, к утру нам надо добраться до Пятигорской, чтобы оправдать поговорку, что утро вечера мудренее.
Станичники быстро перестроились и поскакали по ущелью к его выходу, снова в середине конвоя покатились три коляски, а замыкали отряд матерые терцы из старой даргановской гвардии. Солнце зацепилось нижним боком за гребни далеких гор, лучи его на глазах начали угасать, нужно было поспешить, потому что времени было упущено предостаточно.
— А все-таки большое войско эти кацапы собрали против нас, — покачиваясь в седле, зло ухмыльнулся Захарка. — Больше, чем на всю Шамилеву банду.
— Полдня махали мимо своими вонючими сапогами и тарахтели телегами, смазанными дегтем, — сморщил нос Петрашка.
— На то мы и терские казаки, что представляем силу, — не стал с ними спорить старший брат.
Но как только ущелье закончилось, так сразу и солнце опустилось за далекие зубчатые вершины. Скакать ночью по пустынной дороге, подвергая женщин опасности, казаки не решились, потому что разбираться потом кто в кого стрелял было бы поздно. Панкрат завернул кабардинца на обочину и, проехав вглубь степи некоторое расстояние, указал станичникам на место привала. Перекусив и запив еду добрыми порциями чихиря, терцы выставили часовых и легли спать. Под утро все услышали, как по дороге в сторону Пятигорской промчалась большая группа всадников, за ней еще одна и еще. Но никто из путников даже не встрепенулся. Кромешная южная тьма укрыла временный бивуак плотным своим покрывалом, оградив его от посторонних глаз.
Утром на въезде в Пятигорскую Панкрат, а вместе с ним и весь отряд, почувствовали, что в станице происходит что-то необычное. Встречные казачьи патрули еще издали сворачивали на обочину и вздымали руки в знак приветствия, небольшие отряды из терцов стояли почти в каждом проулке. Когда стодеревцы подскакали к площади, на которой находился штаб русских войск, оказалось, что к нему невозможно пробиться. Вся площадь была запружена конными терцами при полном боевом снаряжении, в руках у них были пики с флажками под остриями, а за седлами, как перед дальним походом, приторочены бурки с саквами. Завидев атамана Стодеревского юрта, казаки воздели пики вверх и громко закричали:
— Слава Панкрату Дарганову, казачьему полководцу.
— Любо!!! Любо, атаман!
Клич подхватили сотни глоток, всадники развернулись к вновь прибывшим, они окружили отряд, не давая ему стронуться с места и не переставая выкрикивать здравицы Панкрату. В это время на крыльцо здания штаба вышли несколько высокопоставленных царских офицеров, среди которых был и атаман всего Терского войска в черной папахе с красным курпеем на ней. Он поднял руку, чтобы сказать речь, но его никто не собирался слушать. Все головы были повернуты в сторону Панкрата Дарганова.
— Что случилось, братья казаки? — привстал в стременах полковник. — По какому поводу вы здесь собрались?
— Нам сказали, что москальские штабники решили тебя арестовать, — выскочил вперед один из терцов, по внешнему виду он был из Ищерской станицы. — Эта весть облетела левый берег Терека, мы собрались и пришли в Пятигорскую тебе на выручку.
— А за что меня арестовывать? — удивился Панкрат. — Против царя я народ не поднимал.
— За поход в Дагестан, за то, что разгромил логово Шамиля и его мюридов.
— Третий имам горцев такого наказания заслужил, — подкрутил усы Панкрат. — Жалко, что терцы не успели его заарканить да засунуть в мешок, на потеху нашим бабам.
— Туда ему и дорога, тухлому козлу, со всем его бараньим стадом.
— Слава атаману-казаку!
— Любо, Панкрат! Любо!
Снова вся площадь взорвалась громкими возгласами воинственно настроенных людей, которых вряд ли чем можно было сейчас усмирить. Захарка с Петрашкой перескочили из колясок на запасных лошадей и протиснулись поближе к старшему брату, вслед за ними проделал такой-же фортель Буалок. В гражданской одежде они выглядели среди терцов инородцами, но станичники знали их в лицо, поэтому восприняли появление родственников полковника с еще большим воодушевлением.
— Братья казаки! — наконец сумел докричаться до собравшихся на площади станичников атаман всего Терского войска. — Панкрат Дарганов, атаман Стодеревского юрта, нарушил перемирие, заключенное между русскими войсками и армией горцев имама Шамиля. И теперь кавказцы как один поднялись на борьбу с русскими и с нами. Разве мало нам крови, пролитой за десятилетия беспощадной Кавказской войны? Мы жили с горцами веками, соблюдая законы гор, и стычки между нами были редкими. А сейчас мы стали их заклятыми врагами.