— За чем же тогда дело стало?
— Кажется, о Соломоне узнал московский посланник Волков, Пришлось выдать его русским. Те провели следствие и отправили к Мазепе в Батурин. Там его и казнили.
— Значит, Мазепа пользуется доверием русского царя?
— Мне представляется, что это именно так.
— Возможно, русский царь вообще чрезвычайно доверчив, — сказал Карл. — Видимо, у него не так уж много умных советников, иначе он в свое время не бросился бы под Нарву с таким малым количеством приторгованных у нас же пушек. И воеводы его никуда не годятся. С восемью тысячами отборного войска я разметал тридцатитысячную армию Петра. Но тогда мне было всего лишь восемнадцать лет. И я тоже, как подобает в таком возрасте, был чрезмерно впечатлителен. Сейчас я бы решил эту задачу не с восемью, а с четырьмя тысячами настоящих солдат. Счастливо оставаться!
Прозвучало это как пожелание счастливо стоять на месте и ждать дальнейших событий, вершителем которых и режиссером будет он, Карл…
У графини Кассель Августу сказали, что она занемогла и теперь спит. В другое время Август ни с чем не посчитался бы и вошел в покои графини, но сейчас он чувствовал себя чуть ли не наказанным мальчишкой.
Он вдруг вспомнил «прелестное письмо» — листовку, распространяемую в Польше сторонниками Карла. В ней его. Августа, называли бессовестным авантюристом, кое-как взобравшимся на престол в Варшаве. Безымянный автор листовки уверял, что Август плюхнется с престола прямо в болото, распугав всемирный лягушатник. Именно слова о всемирном лягушатнике больше всего и обидели Августа. Как такое могло прийти на ум даже склонным к крайностям полякам? Август распорядился в свое время отыскать автора листовки и строго наказать. Но тут его самого наказал шведский король. И очень строго. А теперь помчал наказывать царя Петра. И то, что графиня Кассель отказалась принять разжалованного короля, битого полководца и неудачливого дипломата, представилось сейчас Августу знамением. Он возвратился во дворец. И, как вы уже знаете, послал за своим любимым шутом.
Иосиф действительно был человеком очень веселого нрава. В старости он и умер в Варшаве от смеха — не выдержало сердце. Но в ту пору Фрейлих был еще не только жив, но и вполне здоров. Получив вызов курфюрста, он тут же оделся в один из подаренных костюмов (дома он одевался как все смертные, вполне прилично, и никогда не смеялся) и отправился ко двору.
— Тоска, Иосиф! — сказал ему курфюрст.
— Пять минут, и мы ее изгоним! — отвечал Фрейлих.
— Как? Чем? Что бы ты сейчас ни сделал, как бы меня ни смешил, я все равно не забуду спокойные, равнодушные глаза счастливого шведа.
— Равнодушные глаза бывают только у рыб! Радуйтесь, ваше величество, что вы из другого теста и вам не чужды все земные радости!
— Только то и остается… А на самом деле, если быть честным, то надо признать, что у шведа есть все, что и у меня. И сверх того — право считаться бессмертным. Боюсь, что он и вправду великий полководец.
— Великий полководец? — переспросил Фрейлих. — А нужны ли полководцы вообще?
— Как это? — удивился Август. — Ведь без них никогда не обходилось. Кто-то должен водить в бой войска.
— Так-то оно так, — согласился Фрейлих. — Но да будет мне позволено рассказать к случаю одну притчу. Некий полководец выхвалял в присутствии своего государя чины военные, а статские хулил и лаял. «Молчи, — сказал ему государь, — и знай, что ежели бы статские хорошо отправляли свои должности, то мы вовсе бы не имели нужды в военных людях».
— На что ты намекаешь, Иосиф?
— Ах, ваше высочество, у Карла есть далеко не все, чем обладаете вы. У него нет, к примеру, фарфора. А у вас он уже почти в кармане!
— Верно! — вскричал вдруг Август. — Не направиться ли нам к Беттигеру? Он шалун и шутник, но чем-то мне приятен. Седлай своего коня!
Это было уморительное зрелище: курфюрст и шут скакали рядом по улицам потрясенного Дрездена. Степенные горожане глядели им вслед, качали головами. Надо же было в такие сложные времена получить в правители шута! Тем временем шут-правитель и шут по должности добрались до замка, где в качестве пленника находился Иоганн Фридрих Беттигер.
Курфюрста и Фрейлиха встретил начальник караула. Он принял лошадей, помог Августу спрыгнуть на землю.
— Что он делает? — спросил Август.
Начальник караула понял, что речь идет о Беттигере, но почему-то медлил с ответом.
— Наверное, пьет?
— Немного, — признался начальник караула. — Часа два назад начал.
— Он обязан работать, а не развлекаться.
— Он всю ночь действительно работал. Говорит, будто что-то изобрел. Потому и потребовал вина.
В небольшом, но со вкусом убранном зале незадачливый изобретатель полулежал в креслах и орал:
Даже сам наш господь бог
Сделать золото не смог!
И если богу дать вино,
Он не сумеет все равно!
Август широкими шагами подошел к алхимику, схватил за ворот и приподнял над креслом.
— Я тебе покажу вино! Пьешь и горланишь в момент, когда гибнут родина и монарх! Тебе все равно!
— Нет! — закричал Беттигер. — Мне совсем не все равно, а как раз наоборот! В момент, когда гибнут родина и монарх, я открыл секрет фарфора.
— Знаем мы твой фарфор! Он коричневого цвета!
— Белого! Белее снега. Вот посмотрите!
Фрейлих бросился вперед, чуть было не толкнул курфюрста, и выхватил из рук алхимика маленькую чашку. Сначала Фрейлих поднес чашку к близоруким глазам, долго рассматривал ее, а потом принялся хохотать. Он смеялся долго и самозабвенно. Даже сел на пол, чтобы было удобнее смеяться, а может быть, для того, чтобы не выронить драгоценную чашку.
— Вправду белая! Не очень, конечно! Скорее — желтенькая… Но это уже что-то!
Теперь пришел черед удивляться Августу. Да, это уже была не так называемая коричневая яшма, которую Беттигеру удалось получить года три назад. Но новая чашка была если и не белой, то все же бледно-розовой.
— Вина! — воскликнул Август. — Это уже больше чем полдела. У нас будет свой фарфор. А он не дешевле золота! Пусть я проиграл десять сражений, но я выиграю одиннадцатое. Фарфоровое! Я стану самым богатым человеком в мире. И скуплю всех — и Петра, и Карла, и даже папу римского. И приторгую себе наконец даже бессмертие.
Вскоре курфюрст, Фрейлих и Беттигер были пьяны. Шатаясь и роняя стулья, они пели:
Даже сам наш господь бог
Сделать золото не смог!
Караульные гвардейцы у входа в дом четко несли службу и делали вид, что не слышат разгульной песни…
Смерть Кочубея
Бывшего генерального судью Василия Леонтьевича Кочубея и полковника Искру везли из Смоленска в Киев по берегу Днепра. Их охранял стольник Иван Вельяминов-Зернов со взводом солдат, хотя было совершенно неясно, как могут убежать двое измученных допросами и кнутами, а теперь еще и закованных в кандалы людей. На привалах Кочубей сидя спал, опустив голову на грудь. Искра, напротив, был весел, гремя кандалами, подходил к берегу, смотрел на воду.
— Но-но! — кричал стольник. — Назад! Знаем вас — прыгнешь.
— Зачем же мне прыгать? Я хочу еще в Киеве побывать, на гетмана Ивана Степановича Мазепу поглядеть. Знатный человек. Жаль, стар уже, скоро помрет…
— Тебе раньше голову отрубят!
— Сначала отрубят, а потом пришьют! — отвечал Искра.
— Побойся бога!
— Бога я боюсь, — не унимался Искра, — а Мазепу мне уже бояться ни к чему. Даже царь московский теперь не страшен. Это ему надо бояться, что не послушал нас. То-то он удивится, когда узнает, что мы были правы. Вот тогда и велит пришить каждому из нас по две головы вместо одной отрубленной.
— Тебе легче не станет.
— Как знать! — отвечал Искра. — Если того света нет, то тогда, конечно, дело плохо, а если он есть, то ведь хорошо разгуливать на том свете с двумя головами. Там я вас всех буду дожидаться. И гетмана, и царя Петра, который не умеет ценить верных людей, и даже тебя, Иван, могу там встретить. Посидим на завалинке, побеседуем…
Сотник крестился и отходил от Искры прочь. Ему все это казалось странным. Только что бывший полтавский полковник кричал под кнутом, просил о помиловании, клялся, что по неразумению, глупости и злобе донес на гетмана, а теперь ведет себя так, будто не было допросов и пыток в Витебске и Смоленске, будто он снова готов жаловаться царю.
Зато Кочубей притих и погас. Он в свое время стольких послал на смерть и так часто глядел в глаза людям, чьи головы велел рубить, что, может быть, теперь считал, что нынешняя его беда — расплата за дела прошлые? Наконец, именно он, Василий Кочубей, помог Мазепе оклеветать в глазах московского боярства гетмана Самойловича. Мазепе нужны были гетманский бунчук и булава[16] и он осторожно, умно выставил в глазах Москвы Самойловича предателем. Кочубей в ту пору тоже охотно подпевал Мазепе…
И вот теперь его, Кочубея, везут как преступника на суд того же Мазепы. Может быть, это высшая кара? Может быть, это расплата за все то, что творил он, генеральный судья, подчиняясь воле лукавого гетмана? Потому и произошла трагедия с его дочерью Мотрей? Потому и самого вскоре поведут на плаху? А в том, что Мазепа его казнит, Кочубей не сомневался. Уж слишком рискованно было для гетмана оставить в живых генерального судью, знающего о многом.
В конце июня пленников привезли в Киев. Здесь их некоторое время держали в Новопечерской крепости. Гетман в это время был в Борщаговке, что неподалеку от Белой Церкви. Он послал за Кочубеем и Искрой бунчужного Максимовича и поручика Алимова с сотней драгун. Вильяминов-Зернов, на которого царь возложил ответственность за пленников, решил, что такой охраны недостаточно. Ходили слухи, будто какие-то казаки собираются отбить пленников, помочь им бежать. Стольник усилил драгун Алимова еще взводом регулярных солдат, которых выпросил у киевского воеводы, и под таким конвоем повез пленников в гетманский лагерь. Тут Кочубея и Искру вновь пытали. Собственно, ничего нового Мазепа узнать от них не мог. Но он хотел выяснить, не скрыл ли Кочубей что-либо из своих огромных богатств, не спрятал ли где-либо еще один бочонок золота. Кочубей назвал несколько тайников, но никто так никогда и не узнал, не утаил ли бывший генеральный судья какие-нибудь драгоценности. За несколько дней до казни гетман беседовал с Кочубеем с глазу на глаз.