— Об этом никак нельзя забывать. Это выведет нас в разряд самых богатых и могущественных государств. Если это будет у нас в изобилии, мы попросту купим всех. То-то будет потеха: и побежденный и победитель окажутся нищими и еще придут к нам на поклон. Ха-ха!
Август вслед за Фрейлихом тоже начинал смеяться. При этом он размашисто хлопал себя руками по бедрам и чем-то очень напоминал пытающегося взлететь в поднебесье домашнего петуха.
Поясним, что речь шла о лбах царя Петра и Карла XII, а под словом «это» подразумевался фарфор.
Август распорядился построить в Мейссене специальную фабрику, где изготовляли бы посуду, вазы, доски для столов, каминов и даже… гробы, которые стоили особенно дорого. Впрочем, затея с гробами все же не удалась. Для вдовы одного обершталмейстера[26] сделали пробный фарфоровый гроб, но он разбился при погребении. Тело почтенной вдовы пришлось тут же перекладывать в обычный гроб. Вышел большой конфуз. Церемония прощания с покойной обершталмейстершей была сорвана. Короче, с гробами не повезло. Зато остальные изделия из фарфора обещали стать очень ходовыми. Решено было оборудовать для продажи фарфора восемьдесят лавок и складов.
Курфюрст еще больше полюбил Беттигера, часто бывал у него, вместе с ним стрелял из пистолета в цель, подарил изобретателю кольцо со своим портретом, двух обезьян, медведя и открыл неограниченный кредит. Беттигер тут же построил теплицы, где высадил четыреста апельсиновых деревьев и множество других редких растений.
— Пусть играет в свои игрушки. Нам важно, чтобы он делал для нас это.
— Конечно, — соглашался с Фрейлихом Август.
— Затем, когда у нас золота будет столько, что и восьмидесяти складов для него не хватит, мы найдем где-нибудь десяток изобретателей, способных создать самые совершенные пушки и мушкеты. Может быть, они будут стрелять без помощи людей. Выставим такую стоствольную пушку против наглого шведа. Пусть себе с нею воюет! Ха-ха!
— Главное — не делать из жизни трагедии, потому что в самой основе своей она нелепа и комична, — вторил шуту курфюрст и тянулся к бокалу с вином. — Весьма сожалею, что когда-то позволил вовлечь себя в тайные союзы, искал славы на поле брани. Фарфор вместо пушек — вот что мне пришло на ум, Иосиф.
— Я позволю себе вас перебить, ваше величество. Но только для того, чтобы дополнить вашу же мысль. Есть такая пословица: надо хорошо знать длину собственной руки, чтобы не протягивать ее напрасно. Так вот, молодой швед длины своей руки не знает. Она короче, чем ему кажется. Но он делает полезное для нас дело — подрывает силы царя Петра.
Произнеся эту вполне связную и серьезную речь, Фрейлих вдруг захохотал, хотя, казалось бы, никакого повода для смеха не было. И тут будет уместным сказать несколько слов о шутах вообще и об Иосифе Фрейлихе в частности. Если в старые времена в качестве шутов при дворе держали в основном уродцев — карликов, горбатых, кривых, косых, — то позднее на доходные должности шутов стали пробиваться и обычные люди. Причем были французская, итальянская, английская и немецкая школы шутов. Слово «школа» здесь надо понимать как стиль. Английские шуты отличались невозмутимостью и саркастичностью, французские — фривольным остроумием, итальянские — хорошей акробатической подготовкой. Что же касается шутов немецких, то они были грубоваты и прямолинейны. Например, Иосиф Фрейлих, который свято следовал традициям своей национальной школы, вряд ли смог бы рассмешить француза или англичанина, но успешно веселил Августа. Фрейлих просто-напросто всем грубил и при этом хохотал. Причин его смеха подчас никто не мог понять. Но смеялся Фрейлих так истово, с таким старанием, что невольно втягивал в хохот и остальных, особенно Августа, который хоть и жаловался, что от Фрейлиха у него «кишки болят», сам же первый вслед за шутом начинал хохотать по поводу и без повода.
Вдоволь насмеявшись, они решили съездить в цейхгауз и заняться гимнастикой. Дрезденцы привыкли к тому, что курфюрст все чаще разъезжает по городу в сопровождении не только драбантов, но и шута. Потому вежливые, хорошо воспитанные горожане уже нисколько не удивлялись, завидев вместе Фрейлиха и Августа, а лишь поспешно сдергивали с головы шляпу и кланялись вслед.
В цейхгаузе Август снял камзол, парик, швырнул их просто на пол, деловито потер одну ладонь о другую и принялся подтягиваться на перекладине. Зато Фрейлих, несмотря на то что гардероб его стараниями курфюрста был великолепен, одежду свою сложил аккуратно, чтобы случайно не смять, и в одном исподнем принялся кувыркаться на грубом ковре. При этом он опять хихикал и что-то шептал себе под нос.
— Чему смеешься, Иосиф?
— Тому, что в голове у меня нет ни единой мысли. Совсем ничего нет. Пустота.
— Не горюй. У меня не гуще.
— Вам легче. Если бы я носил одежду курфюрста, а не шута, то тоже мог бы себе позволить такую роскошь — не иметь в голове ни единой мысли. И никто не посмел бы меня за это упрекнуть.
— Эка невидаль! Надень мой камзол. Мы с тобой одного роста. И парик не забудь. А что, Иосиф, это идея. Побудь сегодня курфюрстом. Тогда ты поймешь, что управлять государством ничуть не легче, чем служить шутом… Ну вот, я же говорил, что камзол будет тебе впору. Теперь надень и парик. Фрейлих, неужели и я так же величествен в этом наряде? Нет, право, ты рожден для лучшей доли.
— В жизни не поменял бы положения шута на службу курфюрстом. Шут влиятельнее и свободнее.
— Что правда, то правда! — согласился Август. — А все же кого бы ты хотел видеть в победителях, Иосиф: царя Петра или же шведа?
— Я? — удивился Иосиф. — Что касается меня, то я хотел бы видеть одного повешенным на кишках другого.
Ни Фрейлих, ни курфюрст не сразу заметили, что они не одни в цейхгаузе. У двери стояла молодая женщина, модно одетая, в остроносых французских туфлях на высоком каблуке, с прической фонтанаж и в легком палантине, наброшенном на платье, отделанное кружевами.
— Вы здесь почему? — удивился Август. — И кто вы?
— Мне надо говорить с курфюрстом.
— Как вы прошли мимо драбантов?
— Я им сказала, что курфюрст назначил мне здесь свидание.
— Значит, сознательно солгали?
— Да, но на это у меня были причины.
— Выкладывайте их. Перед вами курфюрст, — сказал Август, указывая на Фрейлиха. — А я его шут!
— В таком случае, — отвечала женщина, — я предпочитаю побеседовать с шутом. У меня дома есть портрет короля Августа, и меня трудно сбить с толку. Я приехала из Львова. Вам обо мне должны были доложить.
— Конечно! — вскричал Август, польщенный тем, что его узнали даже в шутовском одеянии. — Мне доложили, но не лучшим образом. Я не думал, что вы так хороши. Надеюсь, вы прибыли не с целью убить меня и не прячете под палантином кинжал или пистолет?
— Я не вооружена даже веером.
— Бойтесь наивных овечек! — заметил Фрейлих. — Они опаснее волков.
Но приезжая, видимо, приглянулась Августу, и он громогласно заявил, что не боится ни волков, ни овец, ни бога, ни дьявола, если ему, как путеводные звезды, светят такие прекрасные глаза, если его манит такая нежная рука, а под конец пышной и яркой, как фейерверк, тирады зачем-то еще раз обругал Флемминга.
— Как можно жить и трудиться на благо народа, имея столь слепых министров? Мне описали вас совсем не так.
Марии тут же была назначена аудиенция. Август принял ее во дворце — расфранченный, надушенный и увешанный драгоценностями. Он сверкал, благоухал и чем-то очень напоминал уже не петуха, а павлина. Подал руку, подвел к креслам и вручил подарок — фарфоровую розу, изготовленную Беттигером.
Справедливости ради надо сказать, что роза эта походила на неудачно выпеченную лепешку, но Мария сделала вид, что потрясена подарком. Август, видимо, решил, что первый ход в игре сделан верно. Остается только развить успех.
— Повелевайте мною!
— Я здесь не для того, чтобы повелевать. Я прибыла сообщить, что пробил ваш час, ваше величество.
— О, я это и сам знаю. С помощью фарфора мы завоюем мир.
— Я говорю не о фарфоре.
— Тогда о чем же, прелестная гостья? Право, по нынешним странным временам, когда ни в чем нельзя быть уверенным, лишь фарфор, точнее говоря — обладание секретом его производства, может стать ступенькой на пути к подлинному величию и славе.
— Ваше величество, вы потеряли польский трон, и вернуть его с помощью фарфора невозможно.
Август нахмурился. Опять разговоры о польском троне? Стоит ли в такой ласковый вечер, когда воздух напоен негой и пропитан сладостными предчувствиями, думать об утратах? Даже в жизни королей их бывает слишком много. И лучшее, что можно придумать для поддержания бодрости духа (а бодрость духа просто необходима каждому монарху!), — побыстрее о них забыть и думать о чем-нибудь приятном, ласкающем душу и веселящем кровь.
— Ах, польский трон? — воскликнул Август. — Поверьте, я забыл и думать о нем. К тому же это, на мой взгляд, не самое удобное место для отдыха. Мне приятнее нежиться вот в таких обычных креслах… Разрешите, я сам разолью в бокалы вино. И мы с вами будем вкушать жизнь, смаковать каждое мгновение, как смакуют заморские яства.
— Я тронута, ваше величество, и навсегда запомню этот миг. Но мне не хотелось бы злоупотреблять вашим временем и вниманием. Я приехала, чтобы сообщить очень важные сведения о делах, свершающихся сейчас в России.
— Что, Карл успел взять Москву? Вряд ли. Мне бы доложили.
— Нет, Карл не взял Москву и не возьмет ее. Он завяз на Украине и вряд ли когда-либо оттуда вырвется. Время действовать.
— Но ведь на сторону шведов перешел гетман Мазепа со своим войском. А царь Петр все еще не решается дать генеральное сражение. Боюсь, что и не решится.
— Карл не вернется назад в любом случае — будет дано генеральное сражение или не будет. Мазепа перебежал к шведам без войска, казаки ведут войну с Карлом. Его армия окружена. Сейчас самое время вновь вмешаться в дело и возвратить себе польский трон.