— Эй — эй — эй, красотка! — донеслись из камыша, где стояли машины, чьи то пьяные крики.
Мишка увидал трех парней, что теперь определенно направлялись к ним с Танькой, размахивая руками и выкрикивая что — то бодрое и оскорбительное…
— С такими титьками только к нам, девушка, только к нам…
— Ка-а-ак люблю я ва-а-ас, ка-а-ак боюсь я ва-а-ас…
— Давай, греби к нам, милая, мы не обидим…
Мишка встал было в позу ширмы, расставив руки, загородил свою нагую даму от надвигающейся компании, но бескомпромиссный удар в челюсть, теперь уже можно было расценивать совершенно однозначно, как прелюдию неких определенных намерений, которые ОНИ имели относительно Мишки и Таньки. Вернее одной только Таньки…
— Катись отсюда, сопляк…
— Ка-а-а-акие сиськи! А ты не прячься. Не прячься, кра-а-са-а-авица!
Сглатывая соленую кровь, Мишка только отчетливо вспомнил вдруг, что когда открывал еще ту угнанную им «копейку» под ногами — под сиденьем водительским, видел широкую и длинную монтажку…
Он бегом, бегом, спотыкаясь и падая, путаясь в так некстати сползавших костюмных брюках, добежал до машины… Хвать! Вот она — монтажка… Меч Нибилунгов в руке Зигфрида…. И вот, он бежит назад, бежит туда, где на песке уже затеялась какая то возня в партере.
Хрясь одному по горбатой голой спине, хрясь по подставленной блоком руке…
И вдруг, такое пронизывающе — жаркое в боку… И ноги… И ноги мгновенно подкосились…
— Валим, валим, ребя!
— Порезал я его, валим теперь…
Мишка уже не слышал, как ЭТИ заводили свои «тачки», и как буксуя по песку на форсаже непрогретых моторов удирали с пляжа. Он слышал только шепот звезд, склонившихся над ним — прощальным кортежем выстраивавших его душе небесный коридор.
…………………………………………………………………………………………..
— Хорошо, что эта — девчушка его не бросила, а то бы никакая реанимация не спасла.
— Да, это она на дороге автобус остановила, а там уже потом «скорую» вызвали.
— А что с угоном этим?
Сколько деликатных и неделикатных персональных дел доводилось разбирать Константину Григорьевичу за годы работы в горкоме. И скольких солидных мужиков повидал он в своем кабинете, которых прошибала самая натуральная бабская слеза, когда дело касалось детей, угодивших, в ту или иную житейскую хреновину. И разве мог он предположить, что вот так предательски будет дрожать у него губа, когда он будет спрашивать про своего — «а что с его уголовным делом»… Большие детки — большие бедки — так баба Клава — покойница говорила.
— Так что же с делом?
— Понимаешь, если бы там был простой угон — не было бы никаких лишних вопросов…
Вот! А ведь было время, когда Петя Маховецкий и не смел его — Константина Григорьевича так запросто — «на ты». Как все меняется! Сик транзит глория мунди… Партия теперь не в моде — все эти, было заискивавшие перед ним городские начальники — в один момент партбилеты посдавали. А некоторые еще и выкобенивались при этом- мол верните партвзносы за два последних года! И сам Константин Григорьевич — девальвировал во власти, но и Петя… Петр Тимофеевич — гляди как вырос — из замов городского ОБХСС — в начальники городского управления… Растут люди.
— Не простой там угон оказался. Гаишники утверждают, что дэ-тэ-пэ на этой машине в этот день было совершено. Наезд на пешехода… С телесными средней тяжести и потерей здоровья. А это все сильно усложняет.
— А что девчонка эта?
— Свидетельница? Сама путается, показания меняет все время. На нее нажми — она чего хош подпишет. Дело такое — скользкое, она по идее то — соучастница.
— Короче, можешь помочь?
Петр Тимофеевич взглянул Константину Григорьевичу прямо в глаза и сказал, -
— Трудно это будет, Константин, было бы это у нас в городе — сам понимаешь, в момент бы все уладили…
— Но есть же у тебя связи в конце — концов. Все — таки начальник городского управления — не хрен собачий!
— Так то оно так, да Ростов — это область, хоть и соседская, да не наша…
— Ты не крути, можешь помочь, или нет? Если деньги понадобятся…
— Пока без денег обойдемся. Будем пробовать то, что можем.
— И главное — чтоб парня с факультета не отчислили, ты же сам юрист — понимаешь, как важно ему биографию чистую иметь.
— Все понимаю, Константин Григорьевич, все понимаю. Женить тебе твоего Мишку надо, чтоб остепенился… Тогда и не попал бы в такую историю — гулянка, пьянка, угон, драка…
— Да не время сейчас об этом, Петро!
— Да как не время? Об этом — всегда время… Вон у меня — Галка — чем не невеста? Може породнимся, а, Константин Григорьевич?
— Ты серьезно?
— А что? Али мы вам не хороши теперь?
Кровь было бросилась Константину Григорьевичу в лицо.
— Ты и правда, вижу — серьезно…
— А что, Мишке твоему самая верная и заботливая жинка будет. Я ж знаю, как она по нему сохнет! А что не красавица — так и ему спокойней будет. Красивая, как у нас старики говорят — это для чужого дядьки жена, а для себя — важно, чтоб любила.
— Думаешь, он меня послушает?
Константин Григорьевич еще надеялся как то уклониться от навязываемой ему унизительной сделки. Но судьба — такая штука — как вцепится мертвой хваткой — уже не отпустит.
— Послушает… Обязательно послушает. Он же с Маринкой Кравченко тебя послушал, а тут и подавно послушает…
— И все то ты знаешь, Петро!
— Работа такая, кум ты мой, дорогой! Работа такая… И все знать — и выручать, когда надо.
Эх, и хороши же эти южные свадьбы! Может там — где то на Севере России, они тоже хороши, но здесь — на Ставрополье, для молодоженов просто рай.
Столы накрыты в саду. А на столах — само природное изобилие. Какие краски! Разве так красны какие-нибудь там северные, выращенные в парниках помидоры, видавшие солнышко разве что только через мутный полиэтилен? Или разве так зелены северные огурцы, лук, петрушка и укроп? Всеми красками даров щедрой природы юга расцвечены столы…равно как и богатством ярлыков коммерческой гастрономии, потому как южане, все же — повеселее будут суровых северян, как это и заложено самой природой.
Как хороша эта свадьба! И, кажется, радуется сам вишневый сад, тому, что та девочка, что последние девятнадцать своих лет росла под этими деревьями — выходит нынче замуж. Ее выносили сюда — под эти вишни, еще запеленатой и с сосочкой-пустышкой в беззубом ротике. И она глядела голубыми круглыми глазками своими в это огромное синее небо, и вишни шелестели в ее изголовье, заботливо загораживая любимое дитя от палящих лучей. И под этими вишнями она прыгала с подружками через прыгалку-скакалку. И под этой вишней, она впервые всплакнула от того, что испугалась, вдруг осознав, что растет некрасивой…
Невесту наряжали, как встарь — загодя, при многочисленных любопытствующих свидетелях — родне из женской ее половины, подружек детства, соседок…
— Эх, Галю, Галю молодую отдава-а-а-а-ли,
Затянула столетняя бабка Люда, которую тоже привели подивиться на редкое явление
— Да за удалого казака-а-а-а -
На голоса подхватили соседки…
— Монисту то, монисту надень…
— Баба, какую еще монисту? Придумаете еще! Теперь их никто и не носит.
Готовое платье на Галкину фигуру было трудно подобрать. Ни Ростовские, ни Ставропольские вояжи по магазинам ничего не дали — Галка уж было в рев, но всемогущий папка — милиционер, все же и здесь оказался настоящим казаком — достал — таки дочке то, что требовалось. Из Минвод, чуть ли не в автозаке, привезли какого то московского кутюрье, у которого на курорте кстати или некстати случилась серьезная неприятность с наркотиками. И в три дня и в три ночи, словно в сказке какой — Галка расцвела, стараниями столичного портного — превратившись из царевны-лягушки в Марью-царевну.
После городского Дворца бракосочетаний, молодых повезли в церковь.
Мишка с утра все-таки хватил граммов сто-пятьдесят, да на вчерашние дрожжи.
И в церкви, когда стали водить молодых вокруг аналоя, начал вдруг громко-громко икать…Ик! Ик!
Батюшка — отец Борис поет — старается «Во имя Отца и Сына, и Святаго Духа…», а Мишка — Ик! Ик!
И Леха Быстряков, что был шафером, так от этого Мишкиного икания расхихикался, что чуть было венец не уронил, да Иринка Машная, что держала второй венец над головкой невесты, тихо двинула локотком Лехе под ребро…
Гуляли широко.
Как и полагается. Петр Тимофеевич на эту свадьбу денег не пожалел.
Молодым — подарок. Новенькая «волга», да не простая, а с английским мотором фирмы «ровер» — что в два раза мощнее обычного…
— А жить, а жить то где будут?
— Петро не дурак! Разве он оставит Мишку без присмотра? Ясное дело — при себе держать молодых будет. Пол-дома им отвел, с отдельным входом, но при себе.
— Да ведь, все равно — учатся пока, Мишка в Ростове, а Галка в Ставрополе.
— Галка теперь, наверное, родить сразу будет.
— Почему?
— А чтоб казака при себе удержать.
— Да с таким батей — удержит.
— А ведь как он за Маринкой Кравченко бегал!
— Не позвали ее то на свадьбу?
— А и не приехала бы, коли бы и позвали!
Да, Марина бы не приехала.
О неожиданной женитьбе Мишки она узнала из письма своей подруги — Наташи Гринько.
Прочитала.
Вспыхнула щеками, словно роза и оцепенела, прижав к груди крепко сжатые кулачки.
— Мишка. Мишка, гад! Предатель. Как же та-а-ак? Как же та-а-ак? А как же я?
И боль, похожая на ту, что давила и мучила ее в тот выпускной вечер, также завалила и сковала ее нежное девичье сердечко.
Бросилась набирать междугородку. Было все время занято. Гудки, гудки, гудки…
Разревелась.
И час пролежала ничком на своей постели. Постели полной грез о счастье. О счастье с Мишкой.
— Кто? Кто ломает правильный ход природы? Тот правильный ход природы, по которому любящие детские сердца должны быть обязательно вместе?
Таким вопросом задавался Дима Заманский, когда узнал о Мишкиной свадьбе.
— Взрослые дяди ломают судьбы своих детей… А взрослых — ломают жизненные обстоятельства.