И Маринка тогда еще подумала, как странно — не видела человека, и вдруг увидела. Как дар открылся.
А на Мишку все девчонки глядели. Он просто старше им казался. Все мальчишки ровесники еще никакие, а он уже похож. Разбираться в деталях не было желания. Он и сам был нагловат и самоуверенн. Да и на машинах, пусть и отцовских никто из его ровесников не разъезжал. Но Маринка на это внимания не обращала. Ведь она его просто вдруг увидела.
Немудрено было увидеть, потому что он все время был рядом. Вылезаешь на поле из грузовика — вот Мишка ей руки протягивает. Пойдешь воды напиться из колонки, закроешь глаза и обязательно столкнешься лбом с Мишкой. А вечером, танцуя под ритмы Запада, она точно знала, что на медленный она пойдет с ним. И даже не было в этом ни грамма неизвестности — меня пригласит или нет. Упадешь с девчонками в стог — и тут же в еще не подсохшей траве пальцы ее встретятся с Мишкиными… И жизнь ее от этого наполнилась таким смыслом. А сердце так громко стучало в горле, когда день сменялся днем, а это навождение не проходило. И только размытые очертания этой истории вырисовывались все отчетливей. Сначала она думала, что заметно это только ей. Но оказалось, что к концу колхозной смены все их уже привыкли воспринимать вместе. «Твой идет»- говорили ей подружки. И она переполнялась гордости за то, что он «ее», а она «его». И не замечала, что она для него тоже нечто дополняющее удачный ряд машина, магнитофон, джинсы и сигареты. Все только самое лучшее. Да он и сам этого не замечал.
И тогда случилась одна история, после которой Маринка уже смотрела на Мишку только с восхищением. Вечером учителя всегда делали попытку загнать их всех спать. Никто не хотел нажить себе проблем с рано повзрослевшими девятиклассниками. Иногда они с Мишкой договаривались, и он тихонько скребся в окошко, рядом с которым стояла Маринкина кровать. И она тихонечко, на цыпочках выскальзывала в темноту. Ночи были теплые, звездные. Чуть отойди от бараков и поле. А там свежескошенные стога благоухают разогретые за день солнцем. Там они в первый раз и поцеловались. И первый Маринкин поцелуй пах сеном и сверкал звездой. Еще и поэтому промышленно-индустриальные поцелуи, которые пытались навязать ей в Москве не шли ни в какое сравнение с теми.
Надолго уходить из бараков было нельзя. Тридцатилетний физрук Сергей Алексеевич, как заводной ходил всю ночь, и каждые два часа его темнеющая фигура появлялась в дверном проеме. И каждый раз кто-то из девчонок ужасно его пугался. Но он прекрасно знал чего ищет. Маринка уже давно заметила, что он на нее все поглядывает. И мрачнеет. И только на утренней пробежке вокруг бараков ставит ее всем в пример. А Мишка его раздражал. И она за это физрука недолюбливала. К концу смены мальчишки совсем осмелели и пробирались посидеть поболтать прямо к девчонкам на кровати. А когда Сергей Алексеевич приближался, тот кто на шухере всех предупреждал. И мальчишки падали девчонкам под кровати. Зайдет этот страшный ночной гость, а в комнате тишина. Постоит-постоит и выйдет в темноту.
Но только однажды было так, что Мишка один пробрался к Маринкиной койке и присел на краешек. А предупредить его было некому. И нырнул он под кровать только тогда, когда Сергей Алексеевич уже стоял в дверях. Потом, он как сомнамбула медленно подошел к Маринкиной кровати, встал вплотную. Маринка изо всех сил делала вид, что спит. И тут Сергей размахнулся ногой и со всей силы двинул ею под кровать. И вышел. И тишину ничто не нарушило. И только на следующий день Мишка все время держался за бок и морщился. А Маринка любила его за то, что он ради нее перенес. И готова была отдать ему взамен все, что угодно. И он взял.
Она и сейчас, вспоминая о нем, ни о чем не жалела. Не жалела ни о чем, что подарила ему. А жалела лишь о том, что не судьба была подарить. Она вспомнила, как он подвез ее до дома и уехал. А она и хотела остаться скорее одна. Ей нужно было обо всем подумать. И засыпала она в сладчайшей дреме. И улабалась в темноте. И в голове звучала только одна фраза — Случилось. Это правда. Это все со мной случилось. Мир может и не перевернулся вверх ногами, как ей думалось раньше, но некоторые краски в нем явно прибавились. Я — женщина! Она не хотела заснуть и изо всех сил пыталась задержаться на краю сознания. Пыталась еще раз прокрутить в памяти все, что с ней произошло, как он посмотрел, как он прикоснулся и даже страх свой она проживала еще и еще. И сладко замирало сердце. И еще в этом воспоминании было нечто из области прямого попадания в десятку ее девичьих фантазий. Он этого и не заметил. Так можно перебирать в уме все трехзначные числа и понятия не иметь, что только что произнесенное явяляется паролем к кодовому замку с несметными сокровищами. Мама, ах мамочка, родная моя. На секунду накатило горе, так что Маринка зажмурила глаза до боли, судорожно вздохнула. Ты ведь рада за меня, мам… Но все-таки откуда он так меня знает? Нет, он просто такой уродился. Просто часть меня, поэтому и совпадает со мной, как осколок с рабитой чашкой… И почему, кстати, разбитую чашку не склеишь? Посуда-то бьется на счастье… И Маринка почувствовала, что секрет мироздания вот-вот приоткроется, но уже не смогла поймать за хвост свою мысль и мысль плавно перетекла в сон, тут же обрастая множеством нелепых соцветий. Она даже мысли свои и сны в тот день запомнила.
….. Опять загорелась на табло зачеркнутая сигарета и стюардесса объявила о том, что самолет начинает снижаться. Температура воздуха в Симферополе плюс 27 градусов. Пассажиры одобрительно зашумели. Все они летели на юг в отпуск и за счастьем. И только у Маринки все было наоборот….
А потом… Потом она помнила Мишкино лицо, когда он обещал поговорить с отцом. Ей-то все еще казалось, что счастье никуда не делось. И только как-то странно Мишка посматривал в сторону. Как-то болезненно. Но понимала она это только сейчас. И ведь с тех пор она с Мишкой не разговаривала. Он-то ей ничего не сказал. И ей почему-то казалось, что ему обязательно будет что ей сказать. Ведь, может быть, они и увидятся. Даже наверняка. Он просто приедет на похороны. Все таки отец ее был ему не чужим человеком. А приехал бы он, если бы умерла я? И она представила себе, как витала бы ее душа над всеми собравшимися, и заглядывала бы в глаза Мишке… И он бы страдал. Она отогнала эти безумные мысли и подумала о том, что душа ее отца, может быть, смотрит сейчас на нее саму. И на глазах ее выступили слезы. Она обхватила себя своими тонкими руками и откинулась на спинку кресла. И Мишка ушел из ее жизни не попращавшись, и отца она на прощание не успела обнять.
….Самолет снижался рывками и каждый раз у нее захватывало дух от этих коротких падений. И только на земле она полностью вернулась в реальность. Сосед ничего расстегивать на прощание уже не предложил. Правда, когда она встала из кресла, оценивающе обшарил ее взглядом. Летом Маринке никогда не удавалось остаться незамеченной. Поэтому зиму она стала любить больше…
…………………………………………………………………………………..
А из Минвод — папины гаишники уже довезли.
До дома.
Сережка и Юлька уткнулись ей — Сережка в грудь, Юлька носом в живот… Обхватила Маринка брата и сестру, и разрыдалась.
В черное ее сразу переодели. Владимир Петрович платье как специально приготовил. И платочек черный — газовый. И туфли.
Гроб поставленный в распластанный кузов задрапированного в красное с черным «газончика» — медленно ехал впереди. Она так же медленно шла, не глядя куда ступает, поддерживаемая тетей Людой и ее мужем — Вадимом. И только оркестр — из Дома культуры, вернее медные тарелки этого шагавшего сзади оркестра, не давали ей уснуть, каждым ударом, заставляя вздрагивать и возвращаться из страшного небытия в страшную реальность. Реальность, в которой уже нет и папы.
Круглая сирота.
Папа. Папа умер… Это за мои грехи. Это за мои грехи… Это за мои грехи… Мишка, аборт, потом Аркадий Борисович… Это мне за грехи мои…
Потом поминки. Потом эти бесконечные разговоры…
— Сережку с Юлькой я возьму, ты не беспокойся, — сказала тетя Люда — папина старшая сестра, которая теперь жила в Кисловодске, была замужем и работала администратором в гостинице.
— Нет, теть Люда… Я из дому теперь не уеду.
— А учеба?
— На заочный переведусь, работать пойду.
И разговоры, и разговоры, а жить надо… И Сережка с Юлькой, как вцепились в ее подол, так и не отступают ни на шаг.
— Как он умер?
— Нашли в кабинете с огнестрельным ранением. Рядом его пистолет…
— Он не мог!
— И все так думают… У него вас — трое.
— Его кто то убил.
— Никаких следов. Следственная бригада из Ставрополя приезжала, да Фэ-Эс-Бэ — кагебешники бывшие — тоже… Все-таки майор милиции… Но никаких следов. И записки никакой.
— О, Боже!
Приехал и Димка Заманский. На кладбище он не приходил, а на поминки заехал.
— Марина, полагайся на меня, как на себя.
— Спасибо, Дима.
— Ты очень красивая.
— Не надо.
— Я буду ждать. А через год приду свататься.
И жизнь продолжалась.
Справили сорок дней.
Димка… Верный Димка Заманский.
Маринке даже не потребовалось ездить в Москву. Он сам сходил в ректорат, и ее перевели на заочное отделение. И вещи ее из квартиры в Химках забрал — и привез.
И с работой помог.
Она было в дом культуры попыталась — преподавателем в детскую хореографическую секцию, а Димка так прямо и зашелся, -
— Ты что? В нищете жить хочешь? У тебя брат и сестренка на иждивении! А сама — два курса экономического уже кончила — на третьем, слава Богу.
Долго уговаривал, но убедил — таки. Привез ее к какому-то своему знакомому чеченцу, они пол-часа в кабинете разговаривали, потом ее пригласили. У чеченца этого — пять официальных придорожных кафе и двадцать пять — неофициальных… И магазинов — тот сам не знает сколько. Бухгалтерия путаная — перепутанная. Опытный бухгалтер нужен…
Чеченец прямо сказал, — главным если ко мне пойдешь, полторы тысячи зеленых в месяц платить стану.