— Ну так получилось, не мог я.
— А и она ждать не могла. А Корнелюк — за ним она теперь, как за каменной стеной. Он мужик крепкий. Знаешь, как в народе говорят, где хохол прошел, нашей сестре делать нечего.
— Мама!
— Что мама? Девочка она хорошая. И мама ее у меня в больнице умерла. Как я тогда переживала, как за свою! И тогда… Помнишь? Аборт ей делали… Ну? Что молчишь?
— А что говорить? Помню.
— От тебя ведь?
— Нет, мама.
— Нет? А я думала от тебя, как ты хлопотал. А чего хлопотал?
— Люблю ее, мама. Плохо мне.
— А любишь, так нечего было оставлять сироту круглую! Теперь время такое — не может женщина быть одной.
Дима вспомнил последний разговор с Султаном Довгаевым. Тогда Султан отвалил ему столько наличными, что даже былая уверенность в том, что его — Диму не убьют покуда он им нужен, вдруг поколебалась под давлением очевидности того соблазна — убить и не отдавать, которая просто физически исходила от вида кучи пачек с зеленой валютой.
— Зачем тебе столько денег, Дима? — снова, как и три года назад, спросил Султан.
— Ты меня спрашиваешь. Зачем мне деньги? Я же не спрашиваю, зачем тебе все эти цацки, что я достал для тебя…
— То что ты называешь цацками-мацками, ты сам понимаешь зачем… А вот деньги… Ты прошлый раз говорил, что жениться хочешь. И что? Женился?
— Нет.
— Что? Невеста убежала?
— Еще не подросла.
— А-а-а! Тогда все понятно. Тогда копи деньги. На свадьбу копи. Нам еще наши дела не раз придется проворачивать.
Это обещание Султана как раз и вселяло какую то уверенность, что ПОКА они его не убьют. Пока только он — Дима Заманский имеет ходы к начальству тыла и снабжения военного округа. Уж три года, как через организованное им частное предприятие, он закупал списываемое в войсках, а попросту говоря, откровенно воруемое тыловиками военное имущество. Здесь в дело шло все — от списываемой автомобильной техники, до просроченных медикаментов. За стыдливыми строками «оборудование» и «металлолом» зачастую проходили и боеприпасы с самым настоящим годным к употреблению оружием. И вот, после очередной операции купли-продажи, когда целая колонна «шестьдесят шестых газиков» до верху загруженных боеприпасами, под видом «списанной автотехники и металлолома» прошла через фирму Димы и скрылась в непонятной структуре Султана Довгаева, Дима решил, что годик надо отсидеться.
Страшно стало даже не за Султана. Основная опасность, как подсказывал чуткий Димин нос, исходила от ворюг с погонами. Они настолько наглели в своей алчности, что теряли всякий контроль. И иногда ему казалось, что предложи он им за триста тысяч зелеными — продать атомную бомбу — продали бы не моргнув глазом. Вопрос о такой сделке не ставился пока только потому, что у этих тыловиков — бомбы не было, да и Султан такого боеприпаса — пока не заказывал.
Отсиживаться Дима решил в Греции. Тем более, что именно на Кипр он и перевел все средства, вырученные за три года опасной коммерции.
Были ли у него женщины?
Конечно, были! На Кипре он довольно долго дружил с одной немкой — Урсулой. Она приехала на пару месяцев порисовать акварелью какую то греческую старину и понырять с аквалангом за осколками древних амфор, а осталась с ним и еще на пару месяцев. Ей понравился этот русский… тем, что Дима наполовину еврей — она совершенно пренебрегала в пользу преобладающих компонент русской культуры, воплощенным носителем которой он для нее — бакалавра искусствоведения и являлся. Был бы ты еврей — ты бы носил витые пейсы и ходил бы в синагогу. А так, какой ты еврей? Ты — классический новый русский. Рок-н-ролл, джипы, казино, опыт работы в комсомоле и все такое прочее… Дима нравился ей и тем, что не был жмотом, и тем что любил оттянуться не так, как привыкли осторожные и скуповатые европейцы, а с неожиданно веселой ломкой традиций и правил. На грани дозволенного, с риском, придающим жизни необходимую остроту. Ухлопав уйму денег, он нанял большую яхту, на которой они с Урсулой совершили морской вояж до Лазурного Берега, с остановкой в Монте-Карло, где за ночь, им вдвоем удалось продуть в казино столько денег, что узнай об этом ее папа — профессор университета старинного городка Галле, он бы снял с нее джинсы и выдрал бы по заднице своей незаконченной рукописью о неоднозначности Гегелевской диалектики.
Но потом как то они расстались. Предложения стать его женой — Дима ей не сделал, а и без того запущенная учеба, всеж требовала ее присутствия в фатерлянде.
Он часто вспоминал Марину. И не то чтобы вспоминал, он думал о ней. И вообще, размышления эти, можно было бы даже назвать мечтами. Он мечтал о Марине. Мечтал, как они поженятся, как он построит ей дом в Новочеркесске — дом со всеми электронными и компьютерными новшествами западной цивилизации, и как построит ей еще два дома — один в Греции, на высоком скалистом берегу, а другой — в Подмосковье… И они так и станут жить по пол года — то там, то там, то там…
И вот, пересидев свои страхи, Дима вернулся.
— Опоздал ты, Дима. Замуж я вышла, — сказала Марина, грациозно вылезая из своей новенькой вишневой «восьмерки».
— Что, муж такую машинку подарил?
— Нет, начальник мой бывший — Руслан Ахметович, к которому ты меня тогда определил, помнишь?
— Я все помню.
— Так он на свадьбу мне подарил.
— Хороший начальник
— Нет. Не такой уж и хороший. Когда я в беду попала, он на мне только нажился.
— Я слыхал.
— Да, было тут много чего, пока тебя не было.
— Мне рассказывали.
— Я тебя искала, так мне плохо было.
— Мама говорила.
— Где ж ты был, Дима?
— А что, если бы я тогда нашелся, пошла бы за меня?
— Не знаю. Получилось то все не так. Получилось то все так, как получилось!
— Но я же тебе говорил, что вернусь через год, когда траур снимешь.
— Беда приходит — не спрашивает. Сереженька братик мой в беду попал, а тут и все несчастья начались. Деньги, дом мамин с папой… А Володя тут рядом оказался — спас и нас с Юлькой и Сережу. Теперь вот — муж он мой.
— Жаль… Очень жаль.
И Дима вдруг почувствовал, что нижняя губа его предательски дрожит, совсем как в первом классе, когда его обидели и не пустили к праздничному столу… И еще ему показалось, что когда Маринка садилась в свою вишневую «восьмерку», ее губки тоже дрожали и тоже шепнули — «жаль».
………………………………………………………………………………………..
Дом родительский Марина согласилась перестроить. А вернее — сломать и на его месте построить новый — трехэтажный, чтобы всем в нем места хватило. Но при условии, что в саду не то что дерева — ни единой веточки не сломают. А на время строительства все переехали к нему. Володя отселил соседей по лестничной площадке, выкупив у них квартиру напротив. Прямо дверь — в дверь. Теперь они жили в двух двухкомнатных, в одной Маринка с Володей, в другой Серега с Юлькой.
— Ну это пока — теснимся, а дом то построим — там три гостиных, четыре спальни, две кухни, прачечная в цоколе с сауной, гараж на три машины… Участок маленький. А сад Маринка не велела трогать. Для большого гаража — придется у соседей часть их сада откупить, — делился со своими товарищами Корнелюк, надуваясь и заходясь от гордости за умную красавицу жену, что вдвое моложе всех этих толстых клушек — и того же Маховецкого, и того Коростелева — старшего.
Дом строили те же молдаване, что ремонтировали его универмаг.
— Как дела? — ежедневно подъезжал на бутылочно зеленом «Черроке» Владимир Петрович.
— Ломать — не строить, хозяин, — улыбались себе в усы молдаване.
Ломать родительский дом семейства Кравченко, было и правда нехитрым делом. Завели в окно трос, вывели в другое окно, конец троса подцепили к бульдозеру. Дернул он пару раз рыкнув дизелем, и завалилась стена. Развернулся на одной гусенице бульдозер, рыкнул еще своим дизелем, пустив в небо облачко черной копоти, ударил ножом отвала в угол хаты, и завалилась хата, подняв белую тучу цементной пыли.
Только — разгребай теперь.
Но однажды, когда из Маринкиного сада вывезли уже почти весь строительный мусор — которым стал их бывший дом, случилось что-то странное. Молдаване вдруг исчезли. Сбежали совсем.
И может не стал бы беспокоиться Владимир Петрович, бывало всякое с этими строителями, и уходили они в загул, и отпуска брали на неделю, проведать семьи в Кишиневе. Но здесь одно обстоятельство насторожило Корнелюка.
Убежали молдаване вместе со всем своим нехитрым скарбом, прихватив вещички из общежития, которых не забирали, даже во время поездок в Кишинев. И тем более странным был их внезапный отъезд, что исчезли они даже не получив от Корнелюка недельной зарплаты.
— Очень странно это, — повторял Владимир Петрович, подумывая уже, где бы найти этой бригаде замену.
Но еще более странным вышло вдруг такое обстоятельство, про которое он побоялся рассказывать Маринке.
Петр Трофимович Маховецкий, а для Корнелюка — просто Петро, поведал, что пятерых этих молдаван задержали в Ставрополе по обвинению в убийстве шестого — их бригадира. И обнаружили при них значительную сумму денег в валюте. На первых же допросах строители сказали, что деньги эти они нашли, ломая Маринкин дом. Из за денег и бригадира своего зарезали. Тот хотел половину суммы себе присвоить, а им на всех лишь остальную половину. А денег при них оказалось — двести тысяч зелеными.
А Маринка против общих ожиданий, что мол теперь при таком муже будет сидеть дома, пошла таки работать. И учебу в институте не бросила. Правда работа теперь у нее была семейная — в бухгалтерии универмага.
— Наберись опыта, — говорил ей Владимир Петрович, ставя Маринку помощницей главного бухгалтера, — и самое главное — опыт во всех тонкостях нашего дела.
Маринка сильно не перенапрягалась, и едва соблюдая приличия — не вскакивать же в семь утра, чтобы к девяти вместе с остальными девочками приходить в контору, приезжала на работу к половине одиннадцатого. Главный бухгалтер — пожилая уже дама, проработавшая в райторге тридцать лет, делать Маринке замечаний не решалась, как же — жена самого хозяина! И уходила Маринка на час раньше, потому как Владимир Петрович ей разрешил, как студентке — заочнице. И даже день ей выделил — библиотечный для занятий. А чтобы другим девочкам в бухгалтерии не обидно было, зарп