«Девушка красивая в кустах лежит нагой
Другой бы изнасиловал, а я лишь пнул ногой».
И Маринке стало так смешно, что она шла за ним, еле разгибаясь от смеха. Публика на пляже, как Маринке показалось, была какая-то наивно доброжелательная, и ей тоже все поддерживающе улыбались. У нас так не сделали бы, сквозь смех успела удивиться она. Неободрительно покосились бы, наверно.
С Володей ей было весело всегда. А когда он говорил на громком русском языке с итальянцами, его каким-то удивительным образом понимали легко, а главное охотно. В магазине он из этого устаивал целое представление. Юлька с Серегой просто лопались от смеха. А Маринке было неудобно смеяться, жалко было продавщицу. Володя же ей говорил «А принеси-ка нам милая вот такую вот блузочку только поменьше. Есть у тебя такая?» И девушка понимала и приносила. А он ей говорил «Ну ты умница, видишь, все и понимаешь, а делаешь вид, что не говоришь». И при всей этой нелепой ситуации, ощущение создавалось, что право говорить на родном языке у Корнейчука есть и точка. Органично это у него получалось, красиво, уверенно и с любовью. Никто и не протестовал. Но в банке, выясняя вопросы, касающиеся карты, Маринка-то знала, говорил он на вполне приличном английском. Так что в свободное от дел время, просто для нее старался.
Она вообще с удивлением стала замечать, что ее уважение и благодарность к этому человеку стали перерастать во что-то личное и большее. Она поняла, что ей хорошо с этим человеком. Спокойно и радостно. Она вспомнила, как пыталась что-то объяснить про него Наташке. «Что ты мучаешься? Как за каменной стеной что ли?» А Маринка ответила — «Нет, Наташка. За каменной стеной темно, сыро и пахнет плесенью. А с ним солнца много и нестрашно». Потом она вспоминала об этом разговоре, и спрашивала себя в который раз: А если бы он выкупил Сережку и дом на последние деньги? Остался бы нищим? Было бы ей с ним также радостно и нестрашно? Но ответ она знала. Если бы он стал нищим, сохранив ее дом и выручив Серегу, она бы поступила так же, как поступила. Потому что замуж она вышла не за деньги, а за того, кто спас ее семью. Да и нищим надолго он бы не остался, с его-то характером и хваткой.
Иногда, правда, она с ужасом понимала, что всеми-то своими деньгами он бы жертвовать ради нее не стал. Но выйти за него замуж возможно и предложил бы. Вот только она бы вряд ли согласилась. Да и он, скорее всего, побоялся бы предложить… Вот и получается, что деньги сыграли главную и единственную роль. Когда она так думала, ей становилось на душе скверно, как будто бы она продалась. Но потом она ожесточенно и безжалостно себя поправляла: «А собственно почему „как будто“? Так оно и есть». Но жертвой себя Маринка, как ни старалась, почувствовать не могла. К тому же она вдруг поняла, что за все время своей замужней жизни не вспоминала про Мишку почти ни разу.
А если разок и помянула про себя, то только потому, что был у него некий статус в ее жизни. Но вспомнила об этом она скорее с досадой.
Вот ведь сплошные проблемы. Девственность — проблема, отсутствие ее — тоже. Во всяком случае, Маринка не знала, как с этим быть. Она хотела, что бы все было по честному, что бы ее семейная жизнь не пострадала бы сразу от ее мучительных тайн. «Ты ничего не хочешь у меня спросить?». «А что спрашивать? Вот если бы у тебя никого не было, тогда можно было бы спрашивать. А так… Ревновать-то не к кому, я же вижу, ты ничего не умеешь. Чиста, как ангел». «А ты научишь меня?» И он счастливо рассмеялся, прижал ее к себе и пробормотал. «Глупая какая, сил нет…»
А теперь уже полгода спустя ей все время приходила в голову странная аналогия. Когда кофе завезли в Россию, его никто не умел варить. А зерна нежареные просто жевали, и в кашу добавляли. Вот и ей сейчас смешно было вспоминать свой школьный любовный опыт и торопливого Мишку. Она точно, как зерна незрелые жевала. А думала: «Едали мы ваш кофей». И даже не знала, что на самом деле — это божественный напиток, от которого вполне можно впасть в зависимость.
Ей, конечно, нравилась его щедрость. И то, что он, не поморщившись, купил подарки обеим ее подружкам. И именно те, которые она хотела. И все эти платья, сапоги и туфли, которые он заставил ее купить в последний день, тоже нравились. Но золото, которое он бережно застегивал на ее высокой шее, внушало ей какой-то непонятный страх. Она носила украшения, которые он подарил, что бы доставить ему удовольствие. На ее загоревшей коже золото и вправду смотрелось, как продолжение ее самой, вышедшей из морской пены. Но после всего, что она пережила, она остро чувствовала цену вещам. И ей казалось, что это лишнее. Что это ее ошейник. Нельзя к этому прикипать душой. Она это чувствовала. Нельзя привыкать. Нельзя расслабляться, иначе жизнь обязательно одернет.
По правде говоря, финансовые возможности Корнейчука Маринку немного пугали. Она с некоторым ужасом смотрела на то, как он покупает ребятам все, что им хочется. До добра баловство не доведет. Ей и так было боязно за Серегу. И теперь ей оставалось лишь уповать на то, что Володя не будет равнодушен к его судьбе и дальше. И что Сережка поймет, что над ним есть властная рука, которая возьмет и заставит делать то, что надо. Она с тайной радостью замечала уже, что Сережка на Володю оглядывается, прежде чем что-то сделать. Спрашивает. И Володя вроде бы вполне к нему расположен. Времени бы только хватило. Приедут. Закрутятся дела. А там и не уследишь, если что не так. О Юльке она особо не беспокоилась. Уж сестренка то ее всегда понимала с полуслова. И потом маленькая еще — всегда рядом.
Два дня назад, когда ребята уже отправились спать, Володя вдруг предложил ей, «А пойдем искупнемся в море» И она радостно согласилась. Все цивилизованные люди купались в красиво подсвеченном бассейне. А русскому человеку захотелось к природе-матери. Стали выбираться к побережью, и неожиданно наткнулись на решетку с замком. Пляж оказался закрыт. Такой вот абсурд. Володя вспомнил, они же закрывают пляж сразу, как только заканчивают работу спасатели. И они пошли искать другой выход к морю. Но куда ни спускались, каждый раз натыкались на решетки с надписью «частное владение». Оказалось, что к морю пробраться вообще невозможно. Вернулись обратно. И Маринка решила, что надо лезть через ограду. Перелезли легко. Ограда от такой наглости защищена не была. Пока ходили, и купаться уже расхотели. Просто сели у берега на песок. Просто поговорили.
«Володь, расскажи мне о себе…» «Спрашивай, что хочешь. У меня от тебя тайн нет». И она, конечно, спросила то, что с некоторых пор стало ее интересовать. Хорошо, темно было. И можно было говорить обо всем и не краснеть. Она хотела знать о нем все. Ведь 45 лет его жизни были ей изветсны не очень хорошо. О чем они частенько беседовали с ее отцом, она не знала. Тогда ей это не было интересно. Но теперь она старалась вспомнить все, что видела сама. Ведь она на самом деле она помнила его с детства. Значит, видела его, когда ему было еще лет тридцать. Пыталась представить его таким, как тогда. Но сейчас ей казалось, что он всегда был таким же, громким и заметным. Она, конечно, спросила его про его женщин. И он ей рассказал. Все что он говорил, было для нее важно. Но только он-то ведь был уже мужик мудрый, и конечно, не стал ей говорить того, что ей было бы неприятно услышать: кого любил без памяти, а перед кем был виноват. Впрочем, и ее ответная откровенность плавно обогнула все острые углы ее еще совсем короткой, но сложной жизни.
Маринка спросила его, почему же он до сих пор не был женат. И он, конечно же, ответил так, как ответил бы на его месте любой любящий муж. «Тебя ждал». А потом он рассказал ей целую историю. Может быть для того, что бы перевести разговор в другое русло. А может, его эта история и вправду так занимала. Она помнила ее слово в слово, как он рассказал, потому что ее поразило, что он способен нагромоздить такую романтическую чушь. «В одной древней стране мужчины выбирали себе будущих жен из девчонок лет десяти. Мужчины были старше своих жен как минимум лет на пятнадцать. Забирали их себе в дом, заботились о них, как о своих дочерях. Няньки воспитывали их и учили, пока мужчины были на войне. А когда мужчины возвращались из военных походов, то привозили в подарок будущим женам игрушки. И даже наказывать девочку за провинность мог только ее будущий муж. Тебе уже страшно, да? А когда девочке исполнялось 16, играли свадьбу. И мужа своего она, конечно, уже прекрасно знала. В соседней стране возмущались этому дикому обычаю. А здесь мужчины просто недоумевали, как можно жениться на чужих взрослых тетях? Мало ли что эта тетя выкинет? А как она будет воспитывать наследников? Хоть кто-нибудь может это предсказать? Так вот, я наверно, должен был родиться тыщу лет назад в той стране. Я тоже так и не понял, как можно жениться на чужой взрослой тете. А ты — я вырвал тебя у судьбы. И, конечно, ты последняя женщина в моей жизни».
Маринка улыбалась, вспоминая эти слова. Действительно. Не осталось у нее ни одной отчетливой мечты, которая бы за последнюю неделю не сбылась.
…В Москву прилетели еще затемно. Володя помрачнел, а может, просто не выспался. Ребята нахохлились, как воробьи. И только Маринка почувствовала, что соскучилась по дому. Родина же встретила, отчетливо повернувшись спиной. Маринка не знала тогда, что все сограждане, приезжающие из-за границы, всегда получают одинаково хлесткую пощечину от прикосновения к Отечеству….
7.
На пятый курс у Мишки терпения не хватило. И как только ввели в институте эти неслыханные досель европейские новшества с бакалавриатом и магистратом, получил он диплом юриста-бакалавра и вместе с тестем — полковником милиции Петром Тимофеевичем Маховецким, поехал в Москву, в министерство, устраивать свою карьеру. Были у тестя в министерстве кое-какие кумы и кумовья, потому как после череды утомительных смотрин, превратившихся в самые обычные попойки на чьих то дачах и в чьих то охотничьих домиках, Мишка возвратился в родной Новочеркесск лейтенантом ми