Лыбился, обнажив в оскале пару золотых зубов.
— Тебя как зовут, подруга!
Маринка достала из сумочки телефончик, набрала многозначный номер, и отчетливо проговорила в трубку,
— Я тут на Южном шоссе дом двести сорок корпус три, квартира пятьдесят шесть…
Потом достала из сумочки свой паспорт, не раскрывая его, на вытянутой руке сунув обложкой в небритую харю, сказала с расстановкой.
— Я, морда твоя черножопая, гражданка Греции. И тебя, ублюдка недоделанного, если я только свистну сейчас, не то что милиция, интерпол мочить будет. Понял, козлина чеченская?
По тому, как сальный оскал на морде чернявого спортсмена сменился выражением смутной озабоченности, Марина увидела, что он что-то понял. По крайней мере, понял, что с Мариной у него ничего не получится.
Оттолкнув спортсмена, она решительно отмерила десяток шагов до выходной двери, и взявшись уже за ручку, крикнула в строну кухни.
— Наташка, не будь дурой. Не будь дурой, уходи, пока не поздно. Я тебя в Новочеркесске ждать буду…
Вот говорят, мол где прошел хохол там еврею делать нечего… А где чечен прошел? Султан дал Диме денег в долг под тысячу процентов.
Чтобы Диме до Тбилиси добраться, где у него был верный кредитор, надо было как минимум тысячу долларов. И Султан дал.
— А отдашь десять.
И куда деваться?
Сперва сомневался, а вывезет ли его Султан из Новочеркесска? Вдруг просто шлепнет его прямо на площади — к чему ему свидетель старых дел? Однако, когда Дима оценил весь масштаб войны, разыгравшейся вокруг их больницы, до него дошло, что Султану уже бояться нечего. И после того, что он устроил расстреляв райотдел милиции и захватив больницу с тремя сотнями заложников, никакие старые дела Султану были уже не страшны.
Только убедившись, что мама жива и здорова, Дима решил покинуть город вместе с боевиками Султана.
А иначе было и нельзя! Останься он — его бы в момент арестовали, фээсбэшники и бежать во второй раз ему бы вряд ли уже удалось.
Султан уходил из города четырьмя автобусами, взяв заложниками нескольких милиционеров и женщин. Среди пленных ментов был и Мишка Коростелев… Они узнали друг друга, и несколько раз обменялись многозначительными взглядами. Как бы там ни было, но Димка теперь был уже окончательно скомпрометирован перед всем их Новочеркесском. Султан на показ держался с Димой наравне, и даже велел ему держать в руках автомат… Правда незаряженный. Но кто об этом кроме них еще знал? Поди потом — докажи, что не бандит!
Так до самой границы и ехали — сверху вертолеты федералов, сзади бронетранспортеры генерала Батова, впереди — неизвестность…
То, что было потом, всю неделю затем показывали по всем телеканалам. Как ни надувался премьер Черномордин, мол не дадим бандитам уйти, и все такое — все люди Султана благополучно растворились в зеленой полосе. И Дима вместе с ними.
Для верности, Султан велел выдать Диме рожок с патронами, и приказал своему оператору запечатлеть на видео-пленку, как Дима строчит по кустам из своего АКСУ.
Димке уже было все равно.
Потом через всю Чечню — где на машине, где пешком — до самой Грузинской границы. Вот там то, взятая у Султана тысяча и пригодилась. Триста проводнику, и пятьсот — грузинским погранцам. На оставшиеся двести долларов автобусами добрался кое-как до Тбилиси.
А там уже отъелся — отоспался. На квартире у старого друга- подельника Арама Гурамовича Потаринишвили.
Арам и денег дал на дорогу, и паспорт грузинский с греческой визой сделал. За свой процент. Но уже не за такой, как у Султана. И надо же такое сказать про хохла, что где он пройдет — еврею делать нечего!
Но потом, уже на пароходе, когда впереди показался Босфор, до Димы дошло…
А ведь и правда!
Корнелюк то — хохол его, Димку с Мариной опередил!
Хохлу досталась любимая!
Где она теперь?
Увидит ли он ее?
2.
Мишка в форме… Смешной такой!
В милицейской она его раньше и не видала никогда, в их уголовном розыске все по-гражданке, в штатском расхаживали тогда. А тут — бац! Мишка и в форме и при фураге и при погонах.
Ему идет. Как и всем парням в их краях. А он смеется, мол — «подлецу — все к лицу».
И это верно…
Похудел, осунулся, отчего худая длинная шея с выпирающим кадыком стала казаться еще длинней. И эта рыжеватая жесткая двухдневная щетина, которой Маринка никогда раньше не замечала, вдруг резанула глаз и сердце.
Постарел. Потерял свою былую небрежную лихость.
Парни на Ставрополье да на Дону, казаки — одним словом, матереют быстро. Как армию отслужат, как перевалят за двадцать пять — враз набирают мужицкий сок. Только одни вширь, да в пузо, как ее батька покойный или дядя Петро, а другие, вроде Мишки — в худобу да в рыжую щетину.
Форма на нем военного покроя — зеленая. Погоны с тремя маленькими звездочками на каждом. Старший лейтенант. Инспектор пожарной инспекции.
Машину вот купил, Мишка с нескрываемой гордостью похлопывает фиолетовую крышу «опеля»…
Такие и в Англии выпускают на заводе «Воксхолл». А Мишкиной «вектре» лет восемь — не меньше… И странно как то Маринке стало от того, что Мишка разгорделся вдруг такою ерундой.
— Прокатить?
Маринка усмехнулась краешком губ.
— Нет. Сама дойду. Городок — то маленький. Да и пешком полезно.
Впрочем, своего «мерседеса», преодолевая некоторую при этом неловкость, она всеж у тети Люды забрала. Муж тети Людин ездил, видать, аккуратно, и никаких неприятных изменений или огрехов, как снаружи, так и изнутри, Маринка в машине своей не нашла. А впрочем и не искала. Только запах какой то чужой сперва в салоне ощущался, и Марина, хоть и не курила никогда, но ездила теперь с открытым люком. Благо погода и природа — позволяли.
Неделю просидела с юристом и главным бухгалтером.
По отъезде в Англию, в универмаге у нее оставалась небольшая доля. Да и в Ростове Володя имел кое — что помимо трехкомнатной квартиры. Еще уезжая, она дала юристу все необходимые доверенности на ведение дел по наследству, и теперь ей предстояло подвести некоторый итог.
Нужны были деньги. И на учебу Юльки с Сережкой, и на восстановление дома.
А дом… А дом представлял собою жалкое зрелище. Трехэтажная кирпичная коробка, превращенная местным хулиганьем в отхожее место.
Все придется переделывать.
Но не так она теперь хочет.
Не так.
В Англии она поняла, каким должен быть дом.
Свит хоум…
Совсем не такой, какой был у папки с мамой, не такой, какие строят нынче цыганские бароны и новые русские, но и не такой как у миссис Сэмюэль.
Она хотела совсем другой. И ей не терпелось начать.
Быстренько обжила одну из двух квартирок на проспекте Революции, где они когда то жили с Володей. А во вторую никого не пустила, хоть и просились друзья да родственники — оставила ее чем то вроде гостевой. Вдруг кто приедет… Хотя, кроме тети Люды из Кисловодска никто к ней особо и не приезжал.
А Мишка как то явно поглупел что ли?
Принялся было звонить ей вечерами, да по ночам. Но она быстренько его отвадила. А чтобы не баловался, как маленький, типа наберет номер — и трубку положит, подсоединила свой телефон к привезенному из Англии компьютеру-ноутбуку. Тот теперь сперва определял, откуда звонят и только потом давал хозяйке сигнал. А оба Мишкиных номера — домашний и рабочий, она занесла в «черный список», и посему глупых звонков стало меньше.
Но было дело — все же поговорили они.
Мишка начал с каких то банальных сальностей, мол «не забыла ли золотых деньков», да «как теперь тут ночами долгими да одна»… Но почувствовав в интонациях ее голоса неподдельные удивление и иронию, догадался все же, что взял с нею неверный тон.
Во второй раз — принялся было бить на сентиментальность. И звонил явно под хмельком. «Как мне без тебя тяжело», да «ты моя первая любовь». И снова не понравился ему холод в ее «чужом», как он выразился, голосе.
— Чужом, в смысле?
— Ну, не родном…
— А почему он должен быть тебе родным, на каком основании?
— Ну…
Хотя, она в глубине сердца лгала себе. Было у него основание рассчитывать на родственную свойскость. Все же он отец ее Анечке. Но он об этом не знал. И пусть не знает как можно дольше. Да и не должна какая то кровная свойскость быть залогом вечного родства!
Прошло.
Проехало!
Был родным не тогда, когда ребенка от него в Англии родила, а тогда был родным, когда она любила его. В десятом классе.
И вообще, поглупел он как то. Явно поглупел.
В школе он ей самым умным казался. А теперь? Пожарник, да и только! Причем, провинциальный.
«Как тебе длинными ночами одной, не холодно ли?»
Да в Англии и в самом грязном пабе такой пошлятины не услышишь!
Он тут книжки то какие — нибудь хоть читает?
И он выдал — таки на последок:
Ты меня, мол — пожалей!
Но что есть женская жалость? И верен ли тот расчет, что подсказывает дорогу под женское одеяло через эту жалость?
Любовь — это, как понимала Маринка, от скуки прохаживая в Лондоне на семинар по психологии, — это подсознательное одобрение и принятие качеств кандидата в мужья и в отцы будущих детей… Неосознанное восхищение его доблестями и талантами. Причем, в самых разнообразных и неожиданных проявлениях — так подсознание может одобрить и принять не только юного мускулистого красавца, но и немощного, но умного старика, потому как тот вполне может оказаться надежным и верным мужем и отцом, способным обеспечить счастливую жизнь своих детей…
Но или ум и богатство, или молодость и красота… Но не жалость к отсутствию того и другого!
Там, на социологических курсах при Лондон Скул оф Экономикс, она многое поняла и переосмыслила. И ее интерес к доценту Савицкому. И потерю этого интереса. И ее счастливый брак с Володей.
А пожалеть Мишку?
Женщина должна по природе жалеть.
Ребенка. И своего и чужого. Это в программе хромосом. Потому как жалость к ребенку — это составляющая материнства.