Однако прямому найму богачи предпочитали традиционный способ, по-киргизски «саан», когда скот давали на содержание в бедные хозяйства с правом использования продуктов, например молока и шерсти. Казахские исследователи утверждали, что этот обычай, который был и у казахов, был формой заботы баев о своих бедных сородичах. Но тов. Погорельский и Батраков были по этому поводу совсем другого мнения. Они установили, что «саан» был банально дешевле. Стоимость дня труда наемного пастуха составляла в среднем 42 копейки, а день труда за «саан» в среднем стоил 32 копейки[109]. За 10 копеек экономии отчего бы не быть приверженцем традиций? В богатейших хозяйствах отрабатывалось 1500–2000 трудочасов в год наемными работниками и саанщиками. Манапу «саан» был выгоднее на 100–150 рублей в год по сравнению с наемным трудом.
Исследователи, кстати, затронули также тему помощи бая бедняцким хозяйствам, столь любимую нынешними казахскими нацпатами и особенно «голодоморщиками». На первый взгляд, бай был благодетелем: «В последнем случае центром кочевого аула является бай, обеспеченный всеми видами скота, а с ним и при его помощи кочует два-три хозяйства бедноты, может быть, имеющей по десятку своих овец»[110]. На второй — не очень. На той же самой странице, чуть ниже: «Живущий с баем бедняк, получающий право доить для себя несколько овец, столько, чтоб не умереть с голоду, вместе со своей семьей выполняет под руководством бая все работы по уходу за скотом. Сам он или его подростки пасут скот, собирают хворост, жена его доит овец, прядет шерсть, носит воду, кипятит чай или помогает (в лучшем случае) во всех домашних работах женам бая». Здесь подчеркивается, что «саан» — это не просто получить скот на содержание с правом его доения, это еще всевозможные отработки в байском хозяйстве, когда, где и как бай захочет.
Иными словами, киргизский «саан» или казахский «саул» — это самая жесткая, самая беспощадная эксплуатация; работа за еду, за скудный молочный паек. И это у казахов считалось, да и считается теперь почтенной традицией и даже «помощью».
Таким образом, вполне очевидно, что богатства киргизского манапа создавались на основе эксплуатации очень дешевого, даже смехотворно дешевого труда аульной бедноты. В социально-экономических отношениях в киргизском ауле в действительности не было и следа родовых отношений, а была лишь жесткая экономическая эксплуатация, прикрываемая рассуждениями о родовых обычаях.
Уже этого было бы вполне достаточно, чтобы понять, что социально-экономические отношения в кочевом ауле в действительности были крайне далеки от патриархального идеала и родовых отношений. По поводу родовых отношений тов. Погорельский и Батраков были категоричны: «Все рассуждения о „родовом строе“, „родовых отношениях“, так хорошо объясняющие все непонятное и не изученное, все разговоры о „простой дифференциации“, „простом незначительном имущественном неравенстве“, о богатстве, но не капитале, — должны быть начисто сметены»[111]. То есть они считали, что все разговоры о господстве родовых отношений в ауле и вытекающие из них рассуждения о пользе баев для кочевников объяснялись отсутствием точной и достоверной информации об экономике кочевого аула. По большому счету, сторонники пользы баев или манапов, которые были и в Казахстане, и в Киргизии в то время, верили байским рассказам на слово, а те, в свою очередь, обходили тему изощренной эксплуатации бедноты стороной.
Красочные картины прекрасной, привольной и счастливой жизни типичного кочевого киргизского аула вовсе не ограничивались тем, о чем было сказано выше. Тов. Погорельский и Батраков обрисовали картину социальных отношений в ауле, которую они прямо называли крепостничеством.
Вопреки часто звучавшим заверениям, что в кочевом ауле было равенство и чуть ли даже не равноправие с демократией, в действительности социальная структура аула была страшно далека от равенства. На вершине аульной социальной пирамиды стоял манап — правитель, часто наследственный и знатный. Манапов, впрочем, могло быть несколько, как знатных, так и незнатных, выбившихся в манапство своим богатством и влиянием, но и между ними были отношения господства и подчинения. В материалах этой экспедиции, в частности, объясняется, кто такой аткамнер. Если почитать выступления тов. Голощекина, когда он говорит о казахских аткамнерах, то может сложиться впечатление, что это что-то вроде посыльного, разъезжающего на лошади (от слова атқа — лошадь). Но это не так. Аткамнер — это вассальный манап, менее богатый и влиятельный, чем его сюзерен[112]. По-киргизски их называли чала-манапами, но исследователи использовали именно казахский термин. Они выполняли важную работу: вели переговоры, в случаях конфликтов уговаривали кочевников добровольно подчиниться традициям и выразителю их манапу, а также вели отношения с советской властью и ее органами. Это были своего рода дипломаты манапа.
Следующий социальный статус за манапом и аткамнером — джигиты. Это личные телохранители и воины на службе у манапа; чаще всего они жили при его зимовке (киргизские манапы строили не убогие землянки, как казахские баи, а усадьбы с домами и службами, и при них были дома джигитов) или на его летовке. Об их функциях тов. Погорельский и Батраков написали очень выразительно: «В обязанность джигитов, между прочим, входило следить за настроениями и если в среде кочевников вырастал какой-либо новый авторитет, приобретал влияние и начинал свободно разговаривать, его сейчас же пугали, а в случае надобности грабили, заставляя молчать. Некоторые из таких джигитов должны в новых, современных условиях под видом батраков пробираться к власти и осуществлять приказания манапов»[113]. Джигиты — манапская спецслужба и полиция в одном лице.
Джигиты, ввиду их важных функций для манапской власти, жили хорошо, обычно за счет щедрого «саана», предоставляемого манапом. Иногда им давали до 600 овец и до 11 коров в «саан», то есть крупное и зажиточное хозяйство. В Киргизии различали аткамнеров и джигитов, а в Казахстане — нет, видимо потому, что в казахской практике эти две социальные категории фактически сливались.
Далее — букара, по-киргизски, подданные. Это основная масса рядовых кочевников, подчиненных власти манапа, облагаемая разнообразными налогами, сборами и подвергавшаяся самому разному произволу, который только придет в голову манапу или его приближенным.
Наконец, были и люди, находившиеся в социальном статусе, наиболее близком к русским крепостным. Это была домашняя прислуга, конюхи, дворовые слуги манапа[114]. Они не имели своего хозяйства, кормились манапской милостью и всегда жили при нем, либо на зимовке, либо кочевали вместе с ним. Нередко семьи слуг надолго разделялись. Мужчины оставались на зимовке, а женщины, подростки и дети уходили с манапом в кочевье и на летовку.
На самом дне киргизского кочевого общества были рабы, не имевшие вообще ничего и никаких прав, бывшие вещью. Например, рабов выставляли в качестве приза на скачках. В 1920-х годах рабы стали редкостью, но еще встречались в отдаленных горных районах.
Власть манапа была безраздельной и тотальной: «Манап на территории, населенной подвластной ему букарой, сосредоточивает в своих руках всю полноту как административной, так и судебной власти. Он творит суд и расправу»[115]. При царской власти существовал также суд биев — старейшин, но к моменту обследования этот суд был уже полностью подчинен манапу, или же манапы сами занимались разбором судебных исков. Суд манапа не обходился без подношений: «бийлик» — судебная пошлина манапу, «аип-тарту» — судебный штраф в пользу манапа, который возлагался на проигравшую сторону помимо назначенного платежа в пользу истца. Манап имел огромные судебные привилегии, кроме самого права суда. Если в суде свидетельствовал сам манап, то его простое свидетельство без присяги было сильнее, чем свидетеля из букары.
Манап также разрешал семейные дела. В частности, букаре запрещалось жениться без разрешения манапа, и такие самовольные браки наказывались штрафом. Развод по решению суда биев сопровождался разделом калыма; пятую часть брали бии, а десятую часть отдавали манапу. Также манап был вправе сам расторгнуть брак, выдать женщину за другого и присвоить себе калым.
Власть манапа в наибольшей степени выражалась во взимаемых с букары налогах. Их был целый список. В них входили:
«салык» — регулярный налог баранами или лошадьми,
«чигым» — сбор на сделанные манапом расходы,
«джгурт-чилик» — сбор на предстоящие манапу расходы,
«отмай» — сбор с чужого населения, приходящего для выпаса скота[116],
мостовой сбор за пользование мостами,
«соишь» — поставка манапу жирного барана, когда ему захочется,
«байла»[117] — половина дичи, убитой охотником,
«кушимча» — повинность участия в организации праздников,
«орункутуктау» — подношения манапу по случаю занятия должности[118].
Манапы также взимали пошлину с торговцев, торговавших в аулах, для чего содержали внутренние таможни. К слову сказать, в материалах о казахском ауле почти ничего не говорится о налогах и сборах, которые накладывались на рядовых кочевников, но они, несомненно, были.
Уже из этого описания социальных отношений в киргизском кочевом ауле становится вполне очевидно, что рядовой кочевник из букары был фактически совершенно бесправен во всех смыслах. Он должен был платить, когда и как манап захочет, он должен был выполнять любое решение, любую прихоть манапа, а попытки сопротивления, например обращение в советский суд, пресекались либо уговорами аткамнера, либо же насилием джигитов. Такие отношения можно с полным правом назвать крепостническими.