Безусловно, что перегибы были и со стороны настоящих активистов и уполномоченных, особенно по части ликвидации байских хозяйств. Далеко не всегда имеется практическая возможность разделить перегибы, бывшие следствием рвения и рьяности настоящих уполномоченных, и перегибы, ставшие результатом умышленных действий лжеуполномоченных или, точнее, байской агентуры, проникшей в ряды уполномоченных.
Типичным примером перегибов, организованных байской агентурой, было явно неправильное оседание кочевников. В документах иногда упоминается, что оседающие казахские хозяйства направляли в пустынные, лишенные кормов и воды места, где они были обречены на массовый падеж скота и, как следствие, голод. Из этих случаев, не столь многочисленных, но вполне реальных, казахскими «голодоморщиками» делается вывод о том, что вся программа оседания для всего полумиллиона казахских кочевых хозяйств будто бы состояла в том, что загнать кочевников именно на такие места, без воды и без кормов. Это, конечно, чистая фальсификация, поскольку пропагандисты мифа о «казгеноциде» очень скупо и выборочно используют документы, касающиеся оседания кочевников, в особенности весьма многочисленные рабочие документы, в которых содержатся многие интересные подробности.
В фонде Комиссии ВЦИК по вопросам оседания кочевого и полукочевого населения, которая в 1934 году работала в КАССР, такие документы отложились, и они показывают целый ряд интересных моментов.
Во-первых, оказывается, что сначала работали землеустроительные и гидрологические партии, которые подбирали участки для оседания и строительства поселков вблизи водных источников, с сенокосами и пастбищами. Для примера я взял Тургайскую область, сильно пострадавшую, ставшую знаменитой благодаря рассказу Габита Мусрепова о поездке туда в 1932 году и вошедшую стараниями Валерия Михайлова в классику «голодоморной» литературы в Казахстане. Этот пример будет наиболее показателен. Вот, к примеру, по реке Жуланчик были намечены угодья для оседания: 1632 гектаров пашни, 3812 гектаров сенокоса, 26,9 тысячи гектаров пастбища. Или другой пример, река Алькояк, без открытого стока, но с родниками (что отмечено в документе): 1375 гектаров пашни, 3149 гектаров сенокоса, 22,2 тысячи гектаров выгона[152]. Из документов видно, что сначала искали источник воды[153], потом подходящие угодья рядом с ним, и лишь затем планировали точки оседания.
Во-вторых, точку оседания согласовывали с населением. Например, в районе озера Казбай и реки Кабыргая было намечено три точки оседания: Казбай на 200 дворов, Аралбай и Аралкол, емкостью по 100 дворов каждая. На каждую точку должны были переселяться точно определенные административные аулы (в данном случае аул № 3) и точно определенные хозаулы. Подсчитывалось точное количество дворов и едоков в них, которые должны были осесть в конкретной точке оседания:
Казбай — колхоз, 168 дворов и 854 едока,
Аралбай — колхоз, 90 дворов и 365 едоков,
Аралкол — колхоз, 68 дворов и 293 едока, единоличников 19 дворов и 88 едоков, всего 88 дворов и 386 едоков[154].
Как видим, точки оседания были недонаселены и могли принять еще 54 двора. Эти данные были представлены в виде таблицы, в которых учитывалось и количество дворов, и количество едоков, и количество наличного скота. Отдельная графа была заведена под отметку о согласовании. Оседание на этих трех точках было согласовано с населением 12 июня 1932 года.
В-третьих, бывало, что и ошибались с пригодностью точки для оседания. К примеру, из 17 точек оседания в районе три: Козыл-оба, Табылды и Карабидаик — были признаны негодными по заключению агронома-мелиоратора и гидротехника. Это заключение было сделано уже после того, как на этих точках было начато строительство поселков. Тургайский рик это нимало не смутило, и последовало указание сломать постройки на непригодных точках оседания. 64 жилых дома, или около 40 % от 152 построенных для оседающих хозяйств в районе, были разрушены[155]. Как же это так?! Нам же говорили, что всегда и всюду для оседания выбирали точки без воды и кормов. Вот сюда бы и загнать побольше кочевников на голодную смерть. Документы же показывают нечто прямо противоположное: дома на негодных точках оседания сломали во избежание их заселения.
Весь характер документов, касающихся устройства оседающих хозяйств в Тургайском районе, прямо показывает, что все это дело было весьма неплохо продумано и организовано, по крайней мере поначалу, в 1930–1931 годах. Собирались все необходимые данные, за исключением только пофамильного списка оседающих, в котором не было особой необходимости, поскольку его заменяло перечисление конкретных хозаулов.
Таким образом, загнать кочевников на негодные для оседания места, без воды и без кормов, нельзя было ни случайно, ни по головотяпству, поскольку в этом участвовало много людей, входящих в специальные комиссии по оседанию при районных и окружных исполкомах, в земотделы, а также участвовали специалисты, агрономы и гидротехники. Да и рики состояли, как правило, из людей, хорошо знакомых и со скотоводством, и с местностью. Разве они не могли бы определить, куда осаживать нельзя, а куда можно? Могли, при необходимости с выездом на место и личным осмотром. Загнать кочевников на негодную точку оседания можно было только намеренно, в силу злого умысла, и это могли сделать умышленно только байские агенты, выполнявшие указание на срыв оседания, коллективизации и развития колхозов.
Кстати, в Тургайском районе, похоже, действовал такой байский агент. В деле есть письмо, говорящее о том, что уполномоченный СНК КАССР тов. Айтеев в 1933 году распорядился истратить 13 тысяч рублей, выделенных из краевого бюджета на ремонт домов для устройства откочевщиков, на достройку горбольницы в поселке Тургай[156]. Он ли занимался срывом оседания или были еще другие агенты баев, сказать трудно, поскольку документы сохранились фрагментарно, да и не все доверяли бумаге. Но как итог, из имевшихся в конце мая 1934 года в Тургайском районе 17 точек оседания, вполне подготовленных, рассчитанных и распланированных, но не застроенных, были заселены только три, в которых было суммарно 66 дворов[157]. Если это правда, то это многое объясняет. Байский агент с мандатом Совнаркома Казакской АССР действительно мог натворить много дел и довести район до глубокого хозразорения. В том числе он мог и сорвать оседание, своими распоряжениями указывая оседать не в подготовленных точках, а в местах без воды и кормов.
Чтобы уж завершить тему с оседанием, приведем пример района, в котором это оседание проходило не без проблем, но в целом удовлетворительно, и вовсе не привело к душещипательным картинам голода и разбросанных костей, которые так любят казахские пропагандисты мифа о «казгеноциде». В качестве примера возьмем Нуринский район Карагандинской области, поскольку этот район оформил агроэкономические паспорта за 1931 и 1933 годы, из которых можно судить о том, как происходило оседание и какое было состояние хозяйства в его динамике. В паспорте за 1931 год Нуринский рик честно написал, что у них населенных пунктов — 27 точек оседания, объединенных в 15 сельсоветов. В это время у них было 5200 человек оседлого населения и 12 726 человек оседающего населения, всего 17 926 человек. Нуринский район уже был коллективизирован, имелось 64 колхоза, в которых было 4801 хозяйство, а вне колхозов оставалось 64 хозяйства единоличников и 77 хозяйств кулаков[158]. Район сразу взялся за крупномасштабные посевы: 30,5 тысячи гектаров, из которых 10,5 тысячи гектаров пшеницы и 9,1 тысячи гектаров проса. Урожай в 1931 году составил 34,2 тысячи центнеров пшеницы и 41,8 тысячи центнеров проса. Скота имелось: 7,3 тысячи лошадей, 1,1 тысячи волов, 1,2 тысячи верблюдов, 14,2 тысячи коров и 10,4 тысячи голов молодняка и телят, 1,8 тысячи овец. В 1931 году район сдал по хлебозаготовкам 26,3 тысячи центнеров зерновых или 91,6 % от плана[159].
Нуринский район, надо сказать, в 1931 году остался с хлебом. Общий урожай пшеницы и проса — основных зерновых хлебов в Казахстане — составил 76 тысяч центнеров, 26,3 тысячи центнеров отдали в заготовки. Итого осталось 49,7 тысячи центнеров. Для продовольствия населения района на год требовалось 29,2 тысячи центнеров хлеба и еще на посев по среднеказахстанской норме еще 13 тысяч центнеров. В районе оставался запас в 7,5 тысячи центнеров пшеницы. В дополнение к этому было получено еще 1055 центнеров пшеницы и муки.
В 1933 году по агроэкономическому паспорту в Нуринском районе было 16,4 тысячи человек населения, в том числе 4 тысячи оседлого, 9,3 тысячи кочевого населения и 2,9 тысячи человек рабочих. В 61 колхозе было 3549 хозяйств, единоличных хозяйств оставалось 190. Посевы составили 30,7 тысячи гектаров, в том числе 19 тысяч гектаров пшеницы и 13,4 тысячи гектаров проса. Урожай в 1933 году составил 66,5 тысячи центнеров пшеницы и 20,1 тысячи центнеров проса, всего 86,6 тысячи центнеров хлеба. Со скотом положение было хуже. Если в 1932 году имелось 3026 лошадей, то в 1933 году осталось 1164 лошади. Крупнорогатого скота в 1932 году имелось 19,3 тысячи голов, в 1933 году — 18,3 тысячи голов, овец — 3,8 тысячи и 1,7 тысячи голов соответственно. Зато в районе появилось 14 тракторов[160].
И в 1933 году положение было весьма неплохим. Район, собрав 86,6 тысячи центнеров зерновых, сдал по заготовкам 9,3 тысячи центнеров или 88,1 % плана. Также было возращено семенной ссуды и выплачено гарнцевого сбора[161]