Казахские «голодоморщики» очень любят подобные истории и всякий раз подпускают слезу по поводу вымерших от голода аулов. В своей предыдущей работе я тоже придерживался такой точки зрения. Теперь я должен, так сказать, по вновь открывшимся обстоятельствам, изменить свою точку зрения. Далеко не везде и далеко не всегда юрты с костями были следствием только лишь одного голода. Так можно подумать, если ничего не знать о контексте, или же «голодоморщики» внушают эту точку зрения, совершенно об этом контексте умалчивая.
Во-первых, тов. Сейфуллин упоминает о том, что аул № 10 перед своей гибелью стоял на зимовке, из чего следует, что все произошло не на точке оседания, а после перекочевки. Население прикочевало на свою зимовку и там погибло. Каким образом? Скорее всего, потому что было ограблено подчистую и лишилось скота и лошадей. Вероятно, это произошло в конце 1932 года, поскольку трупы уже разложились. Автор докладной записки четко разделял трупы и кости, и тут путаницы у него не было. Из этого можно предположить, что людей заводили на отдаленную зимовку в горах, потом отбирали скот и оставляли на неминуемую смерть. Это дело байских рук, поскольку для перекочевки бедняцкие хозяйства обычно брали лошадей и верблюдов у баев взаймы. Очевидно, так делали с теми, кто не желал отправляться в дальнюю откочевку вместе с баями. Судя по тому, что через район проходил скотопрогонный тракт, Чубартавский район был также местом транзитных перекочевок, конечным пунктом которых должен был быть, видимо, Китай.
Во-вторых, непогребенные трупы — это странное для голода или массовых эпидемий явление. Даже при сильном голоде все же старались собирать и закапывать умерших. Тому есть множество примеров, достаточно вспомнить о блокаде Ленинграда, в котором умерших от голода свозили и хоронили на Пискаревском кладбище. В 1920 году в Сибири, после разгрома колчаковцев, перед Сибревкомом встала острая проблема множества непогребенных тифозных трупов. Заведующий губздравотделом Новониколаевского губревкома тов. Мильштейн написал председателю Сибревкома тов. И. Н. Смирнову, что в крае свирепствует мор, и задача Губчекатифа состоит в том, чтобы свести мор до масштабов эпидемии. В январе 1920 года на станции Кривощеково было обнаружено в вагонах около 2000 тифозных трупов, а всего на железной дороге от Омска до Татарской в вагонах лежало около 15 тысяч трупов умерших от тифа. Губчекатиф проявил железную хватку, мобилизовал все силы для сбора и захоронения умерших[196]. А тут лежат разлагающиеся трупы, никто их не хочет хоронить и приходится предлагать зерно в качестве платы. Это не голод, это что-то совсем другое.
Где-то я уже видел нечто подобное. Конечно, еврейский погром в местечке Кривое Озеро недалеко от Одессы. 24 декабря 1919 года в местечко вступили деникинцы — Волчанский партизанский отряд из состава дивизии генерала А. Г. Шкуро, один из самых свирепых и жестоких среди всех деникинских частей. Они принялись грабить магазины и дома, пытками заставляя местных жителей показывать дома богатых евреев. При грабеже евреев тяжело ранили или убивали шашками, тесаками, топорами; раненых и убитых бросали тут же. Свидетель погрома, учитель гимназии А. Ф. Малеев писал: «Для меня лично самым страшным было то, что я был одинок, совершенно одинок и беспомощен среди раненых и трупов, пожираемых в квартирах собаками, трупов, валяющихся, как падаль, на улицах; я был свидетелем того, как раненые, брошенные в холодных погромленных квартирах, беспомощные и бессильные, загрызались изголодавшимися собаками, врывавшимися через разбитые окна»[197]. Погром был настолько жестоким и бесчеловечным, что русские в местечке, которых Малеев характеризовал как безусловных антисемитов, стали помогать евреям прятаться и бежать из местечка и даже отважились отправить делегацию к командиру отряда Деконскому с просьбой прекратить убийства, впрочем, безрезультатно. Деникинцы оставили местечко 24 января 1920 года, оставив после себя огромное количество трупов, многие из которых были растерзаны и съедены собаками. Малеев после взятия местечка отрядом Красной армии участвовал в похоронах погибших и описывал, как на еврейское кладбище принесли мешок с костями его товарища, учителя гимназии Мальцмана.
Еврейские погромы на Украине вообще показали полное презрение погромщиков к трупам убитых, которые они обычно бросали там же, где и убили. Погром в Кривом Озере не был исключением и стал, пожалуй, наиболее ярким примером этого, благодаря свидетельству очевидца. Множество непогребенных трупов — это признак или войны, или вот погрома. Так что, опираясь на свидетельство тов. Сейфуллина, мы можем сказать, что и в Чубартавском районе имел место погром или расправа. Учитывая все, что нам известно о положении в районе, довольно очевидно, что это была расправа, устроенная байством над теми, кто отказался подчиняться их распоряжениям. Если уж открыто убили председателя районной партийной контрольной комиссии и бросили его труп без погребения, то с обычными людьми и подавно не церемонились. И все это покрывалось авторитетом партии со стороны байских агентов с партбилетами; неудивительно, что Казкрайком уделил этому вопиющему случаю столько внимания и даже внес его в материалы партконференции.
Так что стоит проверить и все остальные описания юрт с человеческими костями. Может так оказаться, что и там была такая подоплека, которая полностью меняет всю картину произошедших событий.
Рассмотрим также вопрос, который сильно волновал меня и раньше: куда делись многие миллионы голов скота, которые не пошли в скотозаготовки и не были употреблены на собственные продовольственные потребности населением? Это значительное количество — 13,4 млн голов скота, подевавшегося неведомо куда. Некоторая часть из него была отогнана за пределы КАССР, в том числе и за границу, но большая часть пропала. Куда и как — вот интересный вопрос.
Как мы уже знаем, основная убыль пришлась на 1930 год и была замечена и руководством КАССР, и в Москве. Но причины этой убыли были непонятны. Киндлер приводит докладную записку секретаря Бюро фракции ВКП(б) ВЦИК о состоянии животноводства в КАССР, в котором выражается недоумение по этому поводу. В нем говорится, что для полного выполнения плана мясозаготовок в 1929–1931 годах требовалось забить 9,5 млн голов скота, тогда как убыль явно была много больше, следовательно, 17,5 млн голов были хищнически истреблены и разбазарены[198].
Ни в хищнический убой, ни тем более в разбазаривание я совершенно не верю. Столь масштабный убой скота, несомненно, отразился бы в документах и был бы сейчас общепризнанным фактом. Разбазаривание, то есть распродажа за бесценок, также стала бы известной. Столько скота невозможно было бы продать внутри Казахстана, а появление несметных стад в соседних республиках также отразилось бы в документах.
У меня появилась другая гипотеза — своего рода бактериологическая война, которую казахское байство развязало против создаваемых колхозов и совхозов. Скот подвержен различным заразным заболеваниям, и очень легко для потомственных скотоводов помочь широкому распространению болезней и превращению их в эпидемии. Эта гипотеза может показаться чрезвычайно экстравагантной, но тому имеется интересное подтверждение. В отчете СНК КАССР 1935 года есть интересные сведения о мерах против эпизоотий (охват в тысячах голов[199]:
Из этой таблицы хорошо видно, что в 1931–1932 годах в КАССР произошел резкий, небывалый рост мер против эпизоотий, который мог произойти только в условиях небывало широкого распространения заразных болезней скота. Именно перед этим ростом мер против эпизоотий произошло исчезновение 8,6 млн голов скота, помимо скотозаготовок и собственного продовольственного потребления населением. Отсюда и вывод: столь значительная убыль скота была обусловлена масштабной эпизоотией.
Эта забытая эпизоотия возникла как раз в период сплошной коллективизации и во время восстаний, что и позволяет полагать, что она находилась в прямой связи с этими событиями, и казахское байство тут тоже приложило свою руку. Устроить распространение заразных болезней было очень просто. Достаточно было лишь не выполнять элементарных мер по предотвращению заражения: не отделять больной скот от здорового, выпасать и поить заболевших животных вместе со здоровыми или, к примеру, выпасать скот в местах сибиреязвенных могильников. Разумеется, что казахи, выросшие рядом со скотом, все это знали и умели предохранять скот от болезней. Если этого не делалось, да еще в таких масштабах, то есть все основания предполагать умысел. Действительно, пастух в новообразованном колхозе, за щедрую взятку, вполне мог нарушить простые правила предосторожности и вызвать эпизоотию в колхозном стаде, к вящей радости бая.
Не нужно было орудовать ножом; скот можно весьма быстро уничтожить заразными болезнями. Тому есть и документальное подтверждение. Руководитель орггруппы ВЦИК тов. Першин, который работал в Карагандинской области, писал, что при разукрупнении колхозных товарных ферм «разбивка гуртов по возрасту и здоровью произведена неправильно, телята не отделены здоровые от больных»[200]. Это уже 1933 год. Разве казахи за годы коллективизации настолько разучились обращаться со скотом, что допускали такое в силу неведения, или тут имел место умысел? Вероятнее всего, все же последнее.
О том, насколько легко было вызвать массовую эпизоотию, можно судить из обстоятельной книги немецкого специалиста, ординарного профессора Лейпцигского университета, доктора Мартина Климмера, которая была переведена и издана в СССР в качестве пособия для ветеринаров по эпизоотологии. Она считалась тогда наиболее полным и современным справочником по заразным болезням сельскохозяйственных животных.