На второй день Гуменчук пришел в клуню, в которой мы устроились. Встреча была трогательной, назвал молодцами, об экипаже сказал немало теплых слов. Он с НП наблюдал, как били немцев, умело маневрировали, видел, как оказались в центре бомбового удара. Пожелав быстрейшего возвращения в строй, направился к выходу. Я, как положено, сопровождал.
– Рад за тебя, Дронов, в сорочке родился. У самоходки живого места не осталось, а вы живы. Как не загорелись? Спасибо Худайбердыеву, вытащил вас вовремя. Я представил его к ордену.
Полуобернувшись, добавил:
– Теперь воевать до Победы.
– Есть воевать до Победы, товарищ полковник.
– Там, в установке, тыловики подобрали ваши вещи. Возьми у шофера в «Виллисе».
Водитель подает мою офицерскую фуражку, подобранную в самоходке. Смотрю и своим глазам не верю: в ней иверень.
– Что делать, на самом видном месте дырка.
– Тогда разрешите взять, я перешью.
На том и порешили, через некоторое время водитель щеголял в переделанной зашитой фуражке, так и дошла моя горемычная до Праги. На следующий день принесли еще один сувенир, часы от самоходки, при эвакуации на сборный пункт аварийных машин сержант Сидоров снял и решил мне вручить. Это были часы Кировского завода в пластмассовом футляре со светящимися стрелками и цифрами, я их привез на гражданку. В станице Казанской часы очутились в руках «часового мастера», не успевшего в свои 3–4 года набраться ума-разума. Попали… и пропали. Прекратили существование, вернее, стали бесформенной кучкой винтиков, колесиков, то прокудной чадушка Валерик разобрал их самостоятельно, без помощи вечно мешающих старших. Комплект завернули в носовой платок, узелок связали вместе с матерью, с хитрющей ухмылкой вручили папе на память. Выпороть бы «мастера», да жалко, и не в привычку.
Кстати сказать, часы да бритвенный прибор – это все, что доставил с войны трофейного, больше ничего не стяжал. На вопрос жены: «Какой подарок мне привез?» отвечал: «Самого себя и Победу». Трофеи никогда не схватывал, слишком много подпослед было трагедий с теми, кто ими интересовался.
Повалявшись немного в тылу, пришли в себя, хотя в костях груди боль, в голове шум, но молодость, ей все нипочем. Сплеча отвергли какую-то там дисциплину, здешнее начальство тыловики, им ли командовать? В течение нескольких дней превратились из бойцов, спаянных железной дисциплиной, в бесшабашных гуляк. Стали выкидывать коники. На машине ночью со светом повадились охотиться на зайцев в виноградниках. Вступили в артель лейтенанта Лбова, старожила тутошнего, он был ранен в руку. Развернули на полную мощность работу цеха по производству вина, по перегонке сивухи в спирт.
Все давалось легко, подумаешь, сложность, чуть-чуть помытыми босыми ногами в чану надавить виноградного сока. День, другой, сивуха для сугреву готова. «Пей, ума не пропивай». Хотите спирта, пожалуйста, чихирь заливаем в двадцатилитровый бидон (немецкий kraftschtof), в пробку вставляем трубку (медный бензопровод от мотора самоходки), второй конец скручиваем в кольцо, опускаем в холодную воду. Осталась самая малость, подогревай на медленном огне бидончик, собирай чистейший spiritus vini, можно разными фракциями. Две фляжки гулебная компания успела отправить товарищам на передний край. Помешал развернуться командир полка, кто-то предал артель.
– Гуменчук, Гуменчук, – слышится кругом.
Подполковник приехал в тыл, вкручивает щетинку, разносит службы за нерасторопность, несвоевременную подачу на передовую горючего, боеприпасов, горячей пищи. Дошла очередь до нас, посмотрел на расхлябанность, говорит:
– Безделие для воина тяжче опасного боя, заживо губит.
Тут же назначил сержанта Шустерова исполняющим обязанности командира экипажа другой СУ-76, к вечеру и наша установка появилась, пригнал из Анапы механик-водитель старший сержант Карандашев. Не какая-нибудь, а наша родная самоходочка возвратилась к хозяевам, вот повезло! Рад был Василий, больше не тому, что командиром стал, а что встретил свою машину. Сколько прошли на ней: Крымская, Молдаванская, Анапа, Благовещенская, Кабардинский перевал, Новороссийск, и ничего, обошлось. На чужой сразу чуть Богу душу не отдали, и пяти километров не прошли.
Умение побеждать
Комполка забрал меня в «Виллис», везет на замену, думаю, убит кто-то из командиров орудия. Гуменчук неожиданно отдал начальнику штаба распоряжение оформить приказ о назначении лейтенанта Дронова командиром 2-й батареи СУ-76. Вот те на, подразделения-то нет, из вооружения одна самоходка, личный состав раз-два и обчелся, в резерве лишь соратники по виноделию. К вечеру прибыл начальник штаба полка, определил, кого отозвать из тыловых подразделений, из отдыхающих и поправляющихся, передал батарее экипаж лейтенанта Илькова, составил расписание учебы личного состава, приказал:
– Комбат Дронов, занимайтесь боевой подготовкой. Учите людей, готовьте подразделение к бою.
Наутро прибыли еще две установки, пока только понятие, что боевое подразделение, как сделать его действительно боеспособным – забота командира батареи. Первой задачей считал быстрейшее приведение личного состава в состояние боевого организма, необходимо излечить питейные раны тыловой жизни, они были тяжкие!
В армейский порядок привели машины, орудия, приборы, личное оружие. На примере установки Шустерова определил строгое вседневное расположение оружия, боеприпасов, личного обмундирования, чтобы в любое время, днем и ночью, в любой ситуации безошибочно взять каждую вещь на ее месте, ничего не должно лежать кулем, как попадя. Технику выдраили, чтоб как у офицерской кобылы – все до самой подхвостицы помыто и выскоблено. Строгий порядок, чистота оружия и техники, опрятность каждого батарейца остались на всю военную жизнь главными чертами моего характера, не требовал «строевитости», спрашивал собранность, добивался осмысленной, самовытекающей из обстановки дисциплины.
Понимал, что группа вооруженных современным оружием людей, спаянных самодисциплиной, обладающих стойкостью, может совершать, незаметно для себя, чудеса воинской выучки. Наоборот, расхлябанность – это мягкий колпак, в котором задыхается живое, боевое, чересседельню отпускать нельзя. Доказывал личному составу, что оснащены могучей силой. На бронированную машину устанавливалась универсальная дивизионная пушка ЗИС-3, хорошо зарекомендовавшая себя в боях. Ее подкалиберный снаряд с дистанции 500 метров пробивал броню до 91 мм, то есть любое место корпуса немецких средних танков, а также борта «пантеры» и «тигра».
Внушал, чтобы не кичились боевым опытом, знаниями, их мало. Создано напряжение, это уже дело. Через два дня прибыли заместитель командира полка и помощник начальника штаба. Объявили учебную тревогу, приказали вывести батарею на условный исходный рубеж, провели беседу с личным составом. Много рассказали об обязанностях командира-единоначальника по воспитанию подчиненных, об ответственности за каждого из них. Приказали построить личный состав.
– Вот и воскресла вторая батарея, – проговорил замкомполка вслух, будто сам с собою.
– Она не умирала, мы-то живы, – не по-уставному, прямо из строя возразил экспансивный командир 3-й самоходки Иннокентий Ильков.
Думаю, черти тебя мордуют, испортишь дело, но майор не придрался. По команде «смирно» объявляет от имени командира полка командиру батареи, командирам экипажей, всем бойцам благодарность за образцовое состояние материальной части, высокую боевую готовность.
– Так держать, комбат!
– Есть, так держать.
Вскоре приказ: второй батарее 06.10.1943 года к 3.00 быть в пункте сосредоточения в районе южного берега озера Соленое, комбату Дронову прибыть за получением боевого приказа. Окончился наш виноградный сезон. Перед ужином разрешил старшине батареи выдать из своих запасов по сотке на брата, нужно перед походом взбодриться, принять стременную, как у казаков заведено.
– Тревога, командиры установок, ко мне, слушай приказ. Без света, дистанция 50 метров, я в голове колонны.
Вот она, земля, изрытая воронками от снарядов, исполосованная гусеницами и колесами машин, пересеченная от моря до лимана траншеями, ходами сообщения, обильно политая кровью солдат и офицеров. Нашли песчаную косу, где была подбита самоходка, она чуть не стала нашей могилой. Шустеров, проезжая мимо, дал очередь из автомата: салют героям. Видим рубеж, где стояли подбитые танки, тут мы попали в вилку, сюда сбежали, с этих позиций кромсали пехоту, оттуда подавили пулемет, вот лощина, в которой нашли свой бесславный конец десятки фрицев. Что ни шаг, то переживания. Теперь высотки, преграждавшие путь на Тамань, наши.
На пункте сосредоточения встречает ПНШ-2 капитан Дуров, информирует об обстановке. В ночь на 3 октября наши части сбили немцев с рубежа деревни Веселовки, подразделения 55-й и 89-й стрелковых дивизий посажены на танки, направлены на город Тамань. Батарея вступает в бой, на самоходки посажены автоматчики и саперы, поступает задача преследовать врага, это было инициативой в тактике ведения боя, рожденной в условиях непрерывного наступления. На новом рубеже немец встретил неимоверно сильным заградительным огнем, пехота залегла, СУ-76 всю мощь обрушили на огневые точки противника, расчищают путь бойцам. Все-таки это сила, в полку 40 боевых машин.
Отличился экипаж Илькова, пехотинцы их потом на руках носили. Сержант Шустеров, будучи командиром установки, сам стал за панораму, его почерк почувствовали все наводчики батареи, умел стрелять артиллерист.
Сопротивление немцев доводилось преодолевать на каждом рубеже. Многие спрашивали, что заставляло гитлеровцев так упорно сопротивляться, почему не сдавались в плен? Главным был трепет перед расплатой, они боялись слов «котел» и «Сибирь». Почему Сибирь так пугала, не знаю, видно поработал Геббельс. А еще страх перед приставленным к затылку дулом пистолета, расстрел младших всяким старшим у них был введен в 1943 году. За невыполнение задачи, отступление полагалось уничтожение без суда и следствия, этот приказ крепко вошел в жизнь немецкой армии, особенно пострадали от него румыны и словаки, их расстреливали пачками. Пленные нам говорили: «Либо я буду убивать, либо меня убьют». В тех случаях, когда можно было избежать гибели, румыны и словаки сдавались в плен.