— Встань, молодыце, — сказал он: — и кажи: звидки ты. -
— 3 Черныгова, — отвечала Ганна: — козацького роду, по батькови Кусивна. В Петривку торик виддалы мене замиж, владыка дозволыв повинчаты, а мий молодый в той же день пийшов у поход; а я ввечери пийшла по-воду до рички Стрыжня: в потайныку мене ухопылы, очи и рот завъязалы и приволоклы до воеводы, а воевода згвалтовав мене и видаслав з своимы людьмы у свою вотчину пид Москву, и там приказав мене гвалтом повинчаты з своим чоловиком, а потым приихавши сам до Москвы, прыказав мене прывезты, хоче щоб я жил;а з тым его чоловиком з яким мене гвалтом повинчано, а ему самому стала пидлож-ныцею. -
— А твий перший чоловик жывый ще? — спросил Дорошенко.
— Не знаю, ясневельможный пане, чи вин ще жи-вый, — отвечала Ганна. — Его зовуть Яцько Молявка-Многопиняжный. Его в поход угналы, а мене ухоплена — и з тыеи поры я про ёго не чула. '
— Молявка-Многопиняжный! — воскликнул Дорошенко: — Я твого чоловика добре знаю. Вин тепер уже сотны-ком у Сосныци. Казав вин мени, що у ёго жинку укралы и виддалы за другого, казав! Якуж я тоби, молодыце, по-раду дам? Иды, молодыце, до думного дьяка Лариона Иванова и усе ёму повидай, як отсе мени повидала. Я ось тоби цидулу напышу до ёго! -
Он пошел в другую комнату. Ганна дожидалась стоя, опустивши глаза в землю. Дорошенко вышел, отдал ей написанную цидулу и сказал полуголове:
— Каж:Й:ть отвесты сю жону до Лариона Иванова в Приказ. А тоби, молодыце, на: от,_скильки здолаю, стильки помогаю.
Он подал ей несколько серебряных монет, вынес из другого покоя черный шелковый платок и вручил ей, сказавши, что это ей на голову, чтоб не. надевать более московской кики.
XV
Привели стрельцы Ганну Кусивну к думному дьяку Ла-риону Иванову, находившемуся тогда в Приказе. Это был сорокалетний плечистый мужчина с здоровым лицом, с красным от большого употребления напитков носом и с маленькой красноватой бородкой. Прочитавши цидулу Дорошенка, он велел позвать Ганну.
— Мы с тобою, красавица, — сказал он ей, — видимся в-первое, а кажись, я тебя уже знаю. Уж не та ли ты, что писано было нам от гетмана по челобитной полковника Борконского и всех черниговских всяких чинов обывателей на царского воеводу Чоглокова, между иными его худыми делами, что он заслал какую-то жену чужую в свою вотчину и там ее повенчали в другой раз с его человеком?
Ганна рассказала ему всю свою историю так же, как и Дорошенку. - '
— Кто тебя знает: — сказал думный дьяк: — какой у тебя муж законный, коли ты с двумя венчалась, и со вторым мужем от живого первого. Это уж не наше дело, а церковное. Я тебя отправлю в Патриарший Приказ.
— Мене згвалтовалы, на вик осоромотылы! — с рыданием говорила Ганна.
Думный дьяк не совсем понял смысл слышанных слов, но уразумел, что идет жалоба на насилие, учиненное ей Чоглоковым, и сказал:
— Хорошо; мы его допросим. А ты, жонка, явись сюда завтра! . , '
— А где ж я буду? — сказала Ганна: — Я до его в двир не вернусь, лучше в ричку кинусь!
— Побудешь здесь в Приказе. Я велю тебя поместить, — сказал думный дьяк и велел отвести ее в нижний подклет, где были покои, нарочно отводимые на случай для тех, которых нужно было задержать в Приказе на время.
На другое утро опять привели Ганну перед думного дьяка. Она увидала здесь своего злодея Чоглокова, побледнела и затряслась.
' — Ну, Тимофей Васильевич', — говорил Чоглокову Ла-рион Иванов: вот женщина показывает на тебя! — При
этом он изложил то, что слыхал от Ганны. — Что скажешь на это? Знаешь ты эту жонку? — спрашивал он в заключение Чоглокова.
— Знаю, — сказал Чоглоков, — только не так было, как ьаа показывает. Эта жонка клеплет на меня безлепицу. Она первый раз пришла ко мне с моим человеком Ваською Чесноковым и оба стали просить у меня позволения обвенчаться. Она была тогда в девичьем наряде. Я позволил, да и не было никакой причины им- того не позволять. Мой холоп Васька Чесноков тогда отпросился от меня домой в нашу подмосковную вотчину, и я отпустил его; он поехал вместе с этой жонкой и письмо от меня повез к священнику моей вотчины, и тот священник, видя их доброе обоюдное согласие, их обвенчал. А как меня из Чернигова с воеводства отозвали, я приехал в Москву и велел Ваську с женою привезти к себе во двор мне на службу, а не для срамного дела, как' она лает. А вчерашнего утра эта женщина из моего двора сбежала, малую толику животов покрадючи и теперь затеяла на меня такое, что честному, богобоязненному человеку и помыслить страшно. '
— Мене повинчалы, я не дивка була, а мужатая жона, воны мене по- злодияцьку ухопылы и згвалтовалы, и за иншого сыломиц повинчалы, мужату жону! — вопила Ганна.
— Спроси ее, господин, — сказал Чоглоков: — когда ее повенчали первый раз и где?
— У св. Спаса, — сказала Ганна: — у той саме день, як выступалы козаки в поход
— А какой тогда был день? — спрашивал Чоглоков. — Тогда был Петров пост. Скажи, господин думный дьяк: можно разве по закону православному венчать в Петров пост?
— Ну, лебедка, что скажешь? — обратился Ларион Иванов к Ганне: — Правду ли этот господин говорит? Был тогда Петров пост? '
Ганна стала объяснять, что владыка разрешил венчание в пост. Но так как объяснения эти произносились по-малороссийСки, то думный дьяк моргал бровями и пожимал плечами, бросая вопросительные взгляды на Чоглокова, и потом сказал Ганне:
— Невдомек что-то мне, что ты баишь, лебедка. Делото это не нашинское, а церковное. Ступай себе, я позову тебя, когда нужно будет.
Ганна поклонилась до земли и с рыданиями стала просить пощады и сострадания к своей горькой судьбе, но Ла-рион Иванович* вместо ответа, дал знак, и Ганну увели. Думный дьяк сказал Чоглокову, что он за ним после пришлет, а теперь у него иные спешные дела.
Через день Ларион Иванов опять призвал Чоглокова.
. — У тебя, Тимофей Васильевич, где вотчина-то? На
Пахре, кажись!
— На Пахре, — сказал Чоглоков.
— А сколько четей земли, сенокосу, лесу и рабочих крестьян и дворовых людей? — спрашивал Ларион Иванов.
Чаглаков рассказал все, что у него спрашивали.
— А сколько скота, есть ли овцы, пчелы, при дворе сад, огород, гумно, сколько одоньев хлеба? — спрашивал думный дьяк. .
Чаглаков и на это отвечал, прибавивши, что многого не упомнит, а у него есть на то опись всему.
— Хорошо, — сказал думный дьяк. — Продай мне половину твоей вотчины по описи.
Чаглаков был словно громом оглушен таким предложением. Он замялся, говорил сам не зная что, но смысл его слов был таков, что он продавать своей вотчины не желает.
— Ну, воля твоя! — сказал думный дьяк. — Ты на то хозяин и владелец. Я только тебе свое желание заявил: купил бы у тебя, когда бы ты захотел продать, а не хочешь — как знаешь! Я с своим назад. ' ■
Несколько минут молчали оба. Тимофею Васильевичу было очень неловко. Он понимал, чего хочет думный дьяк. Тимофея Васильевича бросало то в жар, то в холод от зловещего молчания Лариона Иванова.
— Ну, просим прощения! — сказал, наконец, Ларион Иванов — и Чаглаков в сильном волнении вышел от него.
Пропота неделя. Чаглаков находился в невыносимо-тре-вожкном состоянии. Недавно еще, тотчас по своем возвращении из Чернигова, отвалил он «в почесть» Лариону Иванову немалую толику наличными, да и подьячих Малороссийского Приказа угобзил порядком, так что почти уже ничего у него не осталось из того, что успел он зашибить себе в Чернигове на воеводстве. Теперь видел он, что его хотят облупить как липку. Дал намёк Ларион Иванов да и замолчал, не зовет его больше. Хоть бы уж позвал, да сказал, что с ним намерен сделать, если он половину своей вотчины не уступит!
И прошло еще несколько дней, мучительных для Тимофея Васильевича. Передумывал он и то и другое, прикиды-
вал и так й этак. ' Ничего не мог выдумать. Но вот, наконец , уже дней через десять после первого предложения о продаже половины вотчины, зовут его опять в Мал°р°ссий-ский Приказ. '
Стал лицом к лицу Тимофей Васильевич с Ларионом Ивановым.
Ларион Иванов, сидя за' своими бумагами, сказал вошедшему к нему Тимофею Васильевичу:
— Ну что, господин бывший черниговский воевода: дела-то наши не хороши. Как то выпутаемся мы от доноса, что прислал на твою милость черниговский полковник от всего Черниговского полка и от города Чернигова войта и бурмистров, и райцев, и всего мещанства и поспольства? Как ты думаешь об этом, господин бывший воевода!
— Ларион Иванович, отец родной! — проговорил сквозь слезы Чоглоков: — Я ведь твоей милости бил челом и в почесть подал, что можно было. Тогда положили всему тому погреб.
— Э, нет, батюика Тимофей Васильевич! — сказал Ларион Иванов. -- Мы тебя только выписали из Чернигова, вместо того, чтобы там на месте розыск чинить над тобою! Было бы для тебя не лучше, коли б мы, оставивши тебя в Чернигове, новому воеводе приказали над тобой разыскивать. Новому Е15;зводе захотелось бы показать: — вот-де какие дурные воеводы до него там были, а он не таков, и таких дел за ним н§_ чаять худых! Тебя, голубчика, может быть, посадили бы там в тюрьму, а те черниговцы, как бы стали их допрашивать, навряд бы твою милость оправили. теперь — вот хоть с этой бабенкой, что у нас тут сидит внизу. Видишь, черниговский полковник написал про какую-то там у них жонку Белобочиху, будто она, при свидетелях, полковых старшинах, говорила, что ты ее подговаривал привести к тебе Анну Кусовну для блудного де-
- ла. А потом эта самая Анна пропала безвестно. и очутилась в твоей вотчине замужем за твоим человеком, и вот видишь, что на тебя показывает. Мы начнем розыск чинить о сем. Да и то еще: в челобитной черниговской пишется, твоиде стрельцы ходили по дворам мещанским и козацким и подговаривали жонок и девок тебе на блудное дело. И об этом пошлем в Чернигове разыскать, оттого что это сходится с делом об этой жонке Анне. А что скажут по этому розыску — тебе лучше знать! Не дай Бог, да скажут что-нибудь недоброе — тогда тебе, Тимофей Васильевич, будет ух как плохо! Великому государю наверх в докладе пойдет. Как бы твоей милости не пришлось ехать в дальние сибирские городы, да еще, может быть, и не воеводою, а повер