стают в дети боярские, либо еще пониже. Вон еще при боярине 'Матвееве, как нашим Приказом управлял, что сталось с Дёмкою Многогрешным. Тот был гетман, повыше тебя, воеводы. И дел за ним не бывало таких, как за тобою!
— Батюшка, Ларион Иванов, отец родной, кормилец! Власть твоя и воля' твоя. Не погуби. Смилуйся! — завопил Чоглоков и повалился к ногам думного дьяка.
Ларион Иванов сказал:
■— Встань, Тимофей Васильич! Одному великому государю подобает кланяться в землю, а я ведь не великий государь твой, я только дьяк его царского величества.
Тимофей Васильевич встал и продолжал плакать; он совсем растерянный стоял перед думным дьяком. Ларион Иванов продолжал:
— Ты, батюшка Тимофей Васильич, не глуп человек и ведаешь, как на свете ведется между людьми. Все мы, грешные, охочи творить добро наипаче тем, что нам его творят. На том, сударь, весь свет стоит и тем держится, что мы один другому тяготы носим, один другому угодное творим, и коли мы к людям хороши, так и люди к нам также хороши. Ты испугался розыска над собой и бьешь мне челом, чтоб я заступился за тебя; а я, намедни, коли не забыл, бил челом твоей милости, чтобы ты изволил продать мне половину твоей Пахровскай вотчины. Однако, ты на мое-челобитье не подался и меня не пожаловал. Теперь же ты вот мне бьешь челом о своем деле. Что же, как думаешь? И мне поступить с тобою; как ты со мною поступил: не податься на твое челобитье! '
Батюшка, отец родной! Смилуйся! Ведь половина моего состояния родового, кровного! — вопил Чоглоков.
— На это я вот что тебе скажу, любезнейший мой Тимофей Васильич, — сказал думный дьяк. — Человек ты книжный, и, конечно, читывал, как в святом писани говорится: лучше калекою войти в царствие Божие, чем со всеми целыми удами быть ввержену в геенну огненную. И ты ныне поступи так, по сему премудрому словеси. Лучше тебе, мой дорогой, потерять половину своей вотчины и остаться жить в покое с другою ее половиною, чем, владеючи обеими половинами, быть загнатым туда, куда Макар телят не гоняет. Все равно не будешь тогда воло-деть своею вотчиною: достанется кому-нибудь другому из твоего рода, а' то, может быть, еще и отпишут на великого государя. А коли начнется над тобою строгий, правдивый розыск, так тебе в те поры несдобровать. Это я наперед вижу, да и ты сам, Тимофей Васильевич, лучше меня это видишь и знаешь.
— Бери, батюшка! — возопил Чоглаков и ударил себя о полы руками. — Бери, только выручи.
— Подай опись имуществу своему, — сказал думный дьяк. — Напиши купчую данную, запиши в- Поместном Приказе и ко мне доставь вместе с описью. Да не подумай, Тимофеи Васильич, меня в чем-нибудь провести. Смотри, чтобы & купчей данной была вписана в точности половина всего, что значится по описи. Я посмотрю, слицую, и коли объявится не все в точности, так и купчая не в купчую. Не приму.
— Да нельзя ли уж, коли так, — сказал Чоглоков, — воротить эту жонку к ее мужу в мой двор к моему человеку, да тем и дело покончить. _
— А, жирно будет! — возразил Ларион Иванов. — Доволен будь и тем, Тимофей Васильич, что сам цел останешься. Надобно дело решать так, чтоб и тебя спасти от погибели и против правды не покривить. Мы вот как постановим. Что жонка оная на воеводу показывала, того никакими доводы не довела и черниговское челобитье, что на того же воеводу написано, ничем не доведено, а воевода в ответе сказал-де, что все то на него затеяно от черниговцев напрасно по злобе за то, что он, воевода, радея о царской выгоде, их, черниговцев, плутовству не потакал; и мы, великий государь, указали дальнейших розысков за неимением доводов над воеводою не чинить, а жонку Анну, за двоемужство отослать к духовному суду в Патриарший Приказ. Вот оно и выйдет, как говорится: и козы целы, и волки сыты будут.
— А если, — заметил Чоглоков, — та жонка в Патриаршем Приказе учнет на меня показывать ту же безлепи-цу, что показывала здесь? Тогда меня в Патриарший Приказ позовут!
— Мы, — сказал тогда думный дьяк, — здесь в Малороссийском Приказе именем царским тебя оправим и от дела того Анниного совсем отлучим. По наговорам той жон-ки могут позвать в Патриарший Приказ нб тебя, а человека того, что с нею венчался и стал ей мужем, потому что у них обще-духовное дело. А ты заранее призови того человека своего и под страхом великим запрети ему, чтобы, когда его призовут в Патриарший Приказ, тебя в дело не втягивал и ничего о тебе там говорить не дерзал, а отложил бы тебя вовся. Ты же здесь у нас в расспросе своем напиши, что дозволил человеку своему венчаться с Анною, не знаючи никак, чтоб Анна была с кем иным обвенчана, понеже сама Анна тебе того не объявляла и . ты считал ее девкою тем паче, что она ходила по-девичьи. А хоть бы кто со стороны и говорил тебе, что она венчана в Петров пост, ты такой глупой речи не поверил, знаючи, что по закону нашему православному в пост венчать не мочно. Здесь у нас в Малороссийском Приказе такую сказку напишешь и оставишь. И только.
Поклонился Чоглоков думному дьяку Лариону Иванову, еще раз назвал его кормильцем, спасителем/ отцом родным. В тот же день написал он показание в таком смысле, как научил его думный дьяк, а через неделю принес Лариону Иванову купчую, данную на половину своей Пахровской вотчины и опись всему своему имуществу, числящемуся при той вотчине. Ларион Иванов пересмотрел то и другое, проверил сходство купчей с описью и сказал:
— Спасибо тебе, кормилец, благодетель. Весною начну строиться в новой купленной вотчине. Будем с тобою жить по-приятельски, как добрым соседям подобает.
Все это время Ганна жила в подклете Малороссийского Приказа, питаясь скудным поденным кормом, выдававшимся из царской казны тюремным сидельцам; она дополняла его недостаток тем, что просила сторожей покупать ей за те деньги, что дал ей Дорошенко. Несколько дней сидели вместе с нею двое бродяг малороссиян, взятых в Москве и отправляемых на родину. Они были из другого малороссийского края, из Полтавского полка, и сидели в подклете Приказа -недолго, к большому удовольствию Ганны, которой один из них стал было надоедать. своими любезностями. Когда их вывели, Ганна осталась одна; ее позвали тогда в Приказ, дали ей еще три рубля мелкими копейками и сказали, что ей подает на милостыню Дорошенко, бывший по своим делам в Приказе и там осведомлявшийся о ней. Ганна, отведенная в свою тюрьму, горячо молилась за своего благодетеля, не забывавшего о ней и подавшего ей святую Христову милостыню.
После окончания сделки с Чоглоковым, думный дьяк приказал привести перед свою особу Ганну и приказал подьячему прочитать ей приговор, гласивший, что так как жалоба жонки Анны на воеводу Чоглакова никакими доводы не доказывается, то дело о сем в Малороссийском Приказе прекращается, жонка же Анна отсылается к святейшему патриарху для учинения над нею духовного суда за незаконное вступление в брачный союз.
Стрельцы повели Ганну в Патриарший Приказ.
В доме у Чоглокова происходила такая сцена: Тимофей Васильевич призвал к себе холопей своих Ваську и Макар-ку и говорил им: -
— Ну, братцы! Больно не добро мне с этой проклятой хохлушей. Оттягал у меня думный дьяк половину Пахров-ской вотчины. Что будешь делать! Загрозил злодей, что на; чнут обо мне вновь разыскивать. Я дал ему купчую данную. Да еще и тут делу не конец. Хохлушу велел отвести в Патриарший Приказ к духовному суду: там будут разыскивать о ее двоемужестве. И вас, может быть, позовут. Смотрите же, не примешивать меня никак. Ты, Васька, в одно упрись и говори: никакого-де приказу насчет женитьбы своей от своего государя не слыхал. Сам к нему, вместе с Анною, приходил просить позволения повенчаться, не знаючи того, чтоб она была с иным кем повенчана.
— Уж в том, государь, будь спокоен. Как приказываешь, так и буду говорить, — сказал Васька.
— И насчет того, коли станет она твердить, что господин ее изнасиловал и приказывал тебе водить к нему на постелю, говори одно: того я не знаю, и от государя моего ничего такого не слыхал, — говорил Чоглоков. — Об этом в Патриаршем Приказе разыскивать не будут, затем, что по этому наговору меня уже в Малороссийском Приказе оправили. И ты своими речами не подавай никакого повода. И ты гляди тоже, Макарка.
— Мое дело здесь второе, — сказал Макарка, — коли Васька на меня не скажет, так меня, чай, и не покличут. А покличут и станут спрашивать, так я буду говорить в одно с Васькой.
— Оно, — сказал Чоглоков, — вашему брату, холопу, в наговорах на нас, ваших государей, веры не дают. Только все-таки вы меня никоими делы не смейте бесчестить. А не то.— сами знаете, властен я с вами обоими расправиться опосля, как захочу.
Когда Васька с Макаркой остались одни, Васька сказал своему товарищу: .
— Государь-то струсил! Да еще как! Шутка ли: половину вотчины спустил. Плохо дело. Почитай как припрут его, так и другую половину спустит. И нам тогда, видно, не ему служить в холопстве- придется. Продаст и нас. Пускай, черт их побери, зовут нас в ПатриарШий Приказ, пускай допрашивают. Будем стоять за своего государя, пока можно и пока сил наших станет, ну а то, ведь, своя шкура в сякой чужой шкуры дороже, хоть бы и государской!
Патриарх Иоаким Савелов в описываемое время был возрастом между шестидесяти и семидесяти лет, старик чрезвычайно живой и неутомимо деятельный. Это был человек ученый по своему времени; воспитывался он в киевской коллегии и сохранял к ней большое уважение, но это не мешало ему быть резким и непримиримым противником западного влияния, проникавшего все духовное образование1 в Малороссии и, по мнению патриарха, вредно отзывавшегося на русскую церковь. Патриарх Иоаким писал очень много, писал и с двух сторон защищал вверенную ему церковь: и против западного влияния, входившего через Киев, и против старообрядческого раскола, развившегося в Великой Руси. При всех, однако, своих ученых и литературных занятиях, Иоаким не только не покидал дел внутреннего управления, но занимался ими лично и так устойчиво, как никто из его предшественников, не исключая и самого Никона. Никто из патриархов не ограничил до такой степени произвол архиерейской власти обязательным учреждением при архиереях советов из призываемых к соуправлению и суду духовных лиц; это касалось за уряд с другими епархиями и патриаршей епархии, но патриарх на это не посмотрел: сам он был до того деятелен и внимателен ко всему, что мало нуждался в содействии и совете духовных особ. В Патриаршем Приказе сидели назначенные от патриарха архимандрит и двое протопопов, призывались выборные духовные власти — поповские старосты, но все они собственно делали мало за патриарха, — напротив, патриарх много делал за них. Еще по предмету суда над духовенством, эти соуправители патриарха по крайней мере все-таки что-нибудь да значили: снимали допросы и показания, наводили справки, постановляли приговоры: патриарх сам проверял все их предварительные работы и сам произносил окончательное решение. В таких ж