' козаков, но, преданный изменою в руки туркам, погиб мучительною смертью. На господарский трон был посажен Александр, из туземных князей, с помощью поляков и южнорусов, и через то развилась и укрепилась в Молдавии партия польско-русская, составлявшая оппозицию против турецкой партии. По смерти Александра вступил на господарский престол сын его, Богдан, еще более сблизившийся с Польшею или, лучше сказать, с Русью. Проведши молодость в Южной Руси,. он завел родственные и дружественные связи с южнорусскими владельцами: сестра его была за русином Понев-ским; сам он пасватался на дочери русского магаата Ивана Тарлы; сверх того он готовился купить на Руси имения, чтобы в случае изгнания из отечества мог найти приют и средства к возвращению. Ненавидя турецкое владычество, он хотел втянуть Польшу в войну с Турциею и сделать ее орудием освобождения своего отечества. Он с радостью готов был присоединить Молдавию к Речи Посполитой, где так много было его единоверцев, где Южная Русь еще цвела православием. Поэтому, располагая поляков и русинов в свою пользу, Богдан, в 1572 году разъезжавший по Руси под предлогом искательства невесты, заключил с Сигаз-мундом Августом оборонительный союз, по которому обязывался в случае нужды выставить двадцать тысяч конницы для польского войска. Такие поступки сделались известны турецкому правительству. Диван увидел необходимость назначить другого господаря. Это было тем удобнее, что в самой Молдавии составилась против Богдана сильная партия: многае волохи боялись поляков. Этот народ — замечает Горецкий — непостоянен и вероломен; по ничтожным побуждениям они составляют заговоры, свергают своих господарей и, не обращая большого внимания на знатность - рода, готовы посадить на престол человека низкого происхождения, если только он богат.
Скоро нашелся охотник застудить место Богдана. Он назывался Ивон, у малороссийских летописцев Ивония. По-русски — говорит Фредро — его называли Иван. Ла-сицкий говорит, что он был побочный сын прежнего воеводы молдавского Стефана и в 1561 г. служил в Польше у коронного маршала Фирлея. По известию Горецкого, он только сам себя выдавал за потомка древних правителей Молдавии, а другае почитали его родом из Мазовии; Фредро говорит, что его признавали по происхождению русином. Достоверно только то, что происхождение его неизвестно. Еще при жизни турецкого султана Солимана он пытался сделаться господарем, но неудачно; удалился в Русь, где пребывал несколько лет с другом своим Иеремиею Чарно-вичем, впоследствии погубившим его, потом ушел в Турцию и там, по единогласному уверению польских историков, принял магометанство. Фредро прибавляет, что он занялся торговлею в обширном размере и нажил себе большое состояние. Когда в Молдавии возникло неудовольствие против Богдана, Ивон воспользовался им, явился в Константинополе, окружил себя блеском и великолепием, заметным не только для пашей, но для самого султана, и подкупил членов Дивана в свою.пользу: у турков, по замечанию Фредро, все достоинства продавались. Подкупленные члены Дивана представили султану, что Богдан, находя опору в Польше, замышляет свергнуть с себя турецкое иго. Надежда видеть в Молдавии господарем ренегата льстила религиозному магометанскому самолюбию. По свидетельству Ласицкого, недовольная Богданом партия обратилась тогда к Ивану, упрашивая его с помощью турков явиться в Молдавии и, низвергнув Богдана, овладеть его престолом. Таким образом, Иван вторгнулся в Молдавию с 20 000 турков, греков, сербов. Богдан убежал в Русь, и вскоре русские паны явились со своими отрядами на выручку его трона. Предприятие не удалось. Русины отступали перед огромною турецкою силою; Иван остался господарем и, по известию Ласицкого, сдирал с живых кожи, сажал на кол, лишал зрения людей противной партии и через это приобрел к себе уважение от народа. Автор приписывает это особенной дикости волохов, которые тем безропотнее повинуются, чем строже кара ожидает их за неповиновение; но, вероятно, казни, которые производил Иван, постигали лиц, не заслуживших народного сочувствии.
Недолго наслаждался Иван господарством — у него отняли таким же образом, каким он похитил его у Богдана. Иван только для вида принял было магометанство. Сделавшись господарем, он снова стал христианином и выказывался перед народом ревностным защитником православной веры. Это не могло не вооружить против него Диван, и таким настроением воспользовался господарь Валахии: он в Константинополе начал искать молдавского престала для своего брата, которого не столько любил, сколько хотел сбыть с рук. Соперник обвинял Ивана перед турецким правительством в отступничестве от магометанства и в сношении с поляками; в самом деле Ивон по вступлении на престол посылал в Польшу посольство с целью утвердить дружественные сношения между двумя народами. Наконец, валахский господарь предложил, что если брата его, Петра, возведут на господарство, то последний обязывается платить Турции двойной харач, 120 000 червонцев вместо 60 000. Последнее предложение было сильнее всех представлений и убеждений; к этому содействовали много в пользу господаря Валахии подарки, которыми он осыпал членов дивана.
В Яссах явился посол от султана Селима и потребовал от Ивона двойного харача, прибавляя, что если Ивон на это не согласится, то найдется другой, который даст требуемую сумму, и что во всяком случае Ивон должен следовать в Константинополь для подачи отчета в управлении Молдавиею.
Ивон созвал сенат и представил боярам, что опасность угрожает не одному ему, но всему народу. «Если бы я сам, — говорил он, — пожертвовал собою, это бы не спасло моих подданных. У султана есть в запасе другой господарь, который готов платить 120 000 червонцев в год, а плата такой суммы должна разорить Молдавию; притом же если теперь без всякого повода с нашей стороны потребовали двойной харач, то после могут потребовать и тройной, и четверной». Слова Ивона казались очевидною истиною. Сенаторы — говорит Горецкий — как будто пробудились от тяжелого сна. «Лучше смерть, чем поношение!» — восклицали они, и все поклялись защищать оружием свои права и свою собственность. Посол селимов отправлен был хотя с просьбою о сохранении спокойствия, но без подарков, как следовало по молдавскому обычаю. Зная, что жребий брошен, Ивон начал вооружаться и отправил в Польшу посольство просить помощи.
Оно не имело успеха: король Генрих и чины Речи Посполитой не только отказали в помощи господарю, но объявили, что никому из польских подданных не позволяется участвовать в войне с Турциею. При этом Фредро, как человек государственный, поместил рассуждение, очень любопытное, как выражение понятий о политике, с какими поляки хотели выказываться в его время. Сознавая выгоды, какие имела бы Польша от вмешательства в дело Ивона, Фредро оправдывает своих соотечественников в том, что они не подали ему помощи: причиною этому он полагает то, будто поляки сообразно с старинным правилом предков не привыкли насильственно расширять свои владения и хотели жить в мире с соседями. В другом месте автор противоречит себе: он укоряет поляков за то, что упустили из виду возможность присоединить к своему королевству Чехию и Венгрию, попавших под власть немецкого императора, к прискорбию Фредро, везде показывающего нерасположение к. немцам.
Ивон обратился тогда к украинским козакам. Он пригласил — говорит Горецкий — легкую и малую горсть тех поляков, которые по берегам Днепра и Черного моря приобретали добычу и назывались в Польше казаками. Фредро не употребил вовсе имени казаков, он называет их легкою польскою конницею, охотниками, жившими над Днепром и по берегам Черного моря для добычи, которую отнимали у турков и татар. Главным предводителем этой толпы Горецкий и Фредро называют Сверчовского. В другом месте Фредро говорит, что. они были римско-католического вероисповедания. Таким образом, можно бы подумать, что здесь дело идет не о наших украинских козаках, а о каких-то охотниках из природных поляков, если б малороссийские летописи8 не указывали прямо, что на помощь Ивану приходили не поляки, а русские под предводительством своего гетмана Свирговского, или Свер-говского, однозвучного с именем Сверчовского, упоминаемого у польских писателей. До сих пор имя Свирговского и era поход в Молдавию прославляются в народной южнорусской поэзии, а этого бы не могло быть, если б Свирговский и его сподвижники были поляки и притом римско-католического исповедания. Одна неизданная малороссийская летопись, упоминая очень кратко о походе казаков в Молдавию на помощь Ивону, называет предводителя их Дружко-Сверховский.
К этому-то Свирговскому (или Сверчовскому) Ивон по. слал посольство, когда казаки возвращались из похода против турков. Воев.ать с неверными, по понятию козака, была его обязанность, и потому нетрудно было уговорить Свирговского с товарищами. Одна народная песня выражает просьбу молдаван таким образом:
Ой, мы волохи, мы христиане, ■
Та не милуют нас бусурмане, .
Вы, козаченьки, за виру дбайте,
Волохам-христианам на помичь прибувайте!
Конисский9 говорит, что Свирговский согласился помогать Ивону с" разрешения польского правительства, но Горецкий и Фредро говорят, что казаки пошли в поход несмотря на запрещение правительства. В народной песне о Свирговском упоминается о каких-то ляхских комиссарах10 приходивших к гетману перед походом. Это не может доказывать справедливости Конисского: могли приходить с дозволением и запрещением, и, кажется, последнее справедливее, потому что польское правительство старалось всегда соблюдать мир с Турциею по возможности, и беспрерывные походы казаков против мусульман навлекали постоянное негодование этого правительства.
Горецкий насчитывает 1200 человек под начальством Свирговского при отправлении его в Молдавию, Фредро — 1300. В летописях Грабянки и Ригельмана (переписывавшего Грабянку и других летописцев) Свирговский отправился в Молдавию с 1400 человек. Конисский не говорит, сколько было у Свирговского войска, а выражается